Но мучительнее всего был страх. Питер, этот жалкий муравей, видел, что борьба двух гигантов становится всё беспощадней, и сознавал, как рискованно его положение под ногами титанов. Страсти всё разгорались с обеих сторон, и чем яростней вскипала взаимная ненависть, тем больше было шансов, что его разоблачат, и тем ужаснее судьба, ему уготованная. Хорошо было Мак-Гивни уверять Питера, что из агентов Гаффи только четыре человека знают всю правду и что каждый из них нем как могила. Питеру вспомнились слова, как-то брошенные Шоном Грэди, которые надолго отравили ему жизнь и лишили аппетита. «Они подсылают к нам шпиков, — заявил молодой ирландец. — Ну, что ж, рано или поздно мы тоже начнём за ними шпионить!»

И теперь эти слова звучали в ушах Питера, как голос из могилы. А что, если один из красных, посостоятельней прочих, подкупит какого-нибудь субъекта, чтобы тот поступил на службу в бюро Гаффи! А что, если какая-нибудь девушка из красных повторит трюк, проделанный самим Питером, и влюбит в себя одного из агентов Гаффи, — разве это уж такая трудная задача! И этот малый, возможно, не будет выдавать Питера, у него просто может вырваться это имя, как у маленькой Дженни вырвалось имя Джека Иббетса! А когда Маку станет известно, кто подстроил эту провокацию, как расправится он с Питером, выйдя на поруки из тюрьмы? Тут Питер понял, что значит быть на фронте; ему стало ясно, что он не слишком-то выиграл, оставшись в тылу, — вряд ли опаснее было бы в траншеях на передовых позициях. В конце концов ведь это была война, война классов, а на всякой войне шпиона ждёт одно наказание — смерть.

Вдобавок Питер беспокоился о Нелл. Она уже около недели работала на новом месте и до сих пор не дала о себе знать. Нелл запретила Питеру писать, опасаясь, как бы он не ляпнул какую-нибудь глупость. Ну, что ж, надо набраться терпения, — Эдит Юстас уж, конечно, сумеет постоять за себя. Он ничуть не сомневался в умении Эдит Юстас постоять за себя. Но Питера тревожила мысль о том, что она сейчас разрабатывает ещё одну, инсценировку, его приводила в трепет необузданность её фантазии. В прошлый раз он познакомился с плодами её творчества, получив в руки чемоданчик, начинённый динамитом. Что преподнесет ему на этот раз её творческое воображение, Питер не знал и даже боялся об этом подумать. Ведь Нелл, зарвавшись, может как-нибудь его подвести, — и если его разоблачит Гаффи, будет, пожалуй, так же ужасно, как если бы его вывел на чистую воду Мак!

Питер просмотрел утренний выпуск «Таймса», — там целая страница была посвящена бичеванию красных, и расправа рассматривалась как героически выполненный патриотический долг. Это значительно подбодрило Питера. Он поспешил прочесть передовицу, занимавшую два столбца, — это был сплошной крик ликования! После этой статьи у Питера почти улеглись угрызения совести, а когда он прочёл целый ряд интервью с видными гражданами, от всего сердца одобрявшими поведение «бдительных», ему стало даже стыдно своей слабости, и он порадовался, что никому в ней не признался. Питер изо всех сил старался стать настоящим «делягой», стопроцентным, чистокровным американцем и два раза в день, утром и вечером, прочитывал от доски до доски «Тайме»; газета духовно им руководила, поддерживала его и вдохновляла.

Мак-Гивни приказал Питеру выступить в роли жертвы этой расправы, и у Питера проснулось чувство юмора. Он выстриг в одном местечке на затылке волосы, приложил туда клочок ваты и основательно залепил хирургическим пластырем. Другой кусок пластыря, побольше, он приклеил поперёк лба, а на щёку наклеил ещё две полоски крест-накрест, затем перевязал кисть руки, искусно имитируя вывих. В таком убранстве он появился в «Доме американца», и Мак-Гивни наградил его неподдельным хохотом и тут же стал давать ему инструкции, которые окончательно вернули Питеру бодрость духа. Питер снова должен был вознестись на Олимп!

Человек с крысиным лицом подробно изложил Питеру его задачу. Речь шла об одной даме из высшего общества, — говорили, что её состояние оценивается в несколько миллионов, — которая открыто примыкала к красным и была пацифисткой самого зловредного толка. После ареста молодого Лэкмена она выступила на арену общественной деятельности и стала поддерживать крупными суммами Совет народов, Лигу противников призыва и другие организации, которые враги попросту называли германофильскими. Единственное затруднение состояло в том, что эта дама чрезвычайно богата и её не так-то просто поддеть. Муж её был директором нескольких банков Нельса Аккермана и обладал могущественными связями. Он был отъявленный противник социалистов и приобретал заем свободы. Он постоянно ссорился со своей женой, но, конечно, не желал, чтобы она попала в тюрьму; таким образом, полиция, районный прокурор и даже федеральные власти оказывались в щекотливом положении — никому не хотелось причинять неприятности одному из приближённых короля Американского города.

— Но всё-таки что-нибудь да надо предпринять, — заявил Мак-Гивни. — Эта замаскированная агитация в пользу Германии не может так продолжаться.

И Питеру было поручено подбить миссис Годд на какое-нибудь «открытое выступление».

— Миссис Годд? — переспросил Питер.

Это имя как нельзя более подходило для обитательницы Олимпа, и Питера удивило такое совпадение. Знатная дама жила за городом, её великолепный особняк стоял на вершине холма неподалеку от возвышенности, где находился дворец Нельса Аккермана. Попавшие в беду красные и пацифисты мечтали о паломничестве к её дворцу, где они рассчитывали получить драгоценные зелёные пластыри для своих ран. [5]

Мак-Гивни заявил, что теперь самый подходящий момент для Питера посетить миссис Годд. Питеру надозалечить много ран; миссис Годд будет возмущена всем, что произошло накануне вечером, и, без сомнения, не станет стесняться в выражениях.

Питеру ещё не приходилось испытывать такого волнения после того знаменательного дня, когда он упустил молодого Лэкмена. Он до сих пор ещё не мог себе простить столь дорого обошедшейся ему неудачи, и вот теперь ему открывалась новая возможность. Он отправился за город на трамвае, а потом прошёл пешком две мили до особняка, расположенного на вершине холма, куда он поднялся, миновав рощицу и великолепные итальянские сады. Вспомнив наставления Мак-Гивни, Питер собрался с духом, подошел к подъезду величественного здания и позвонил.