Яркое, солнечное утро. Поверочная площадь лагеря. Играет оркестр. Бегает охрана. Лают собаки. Теснятся заключенные. Сто девяносто восемь человек стоят отдельно. Наконец, все успокоилось. На помост поднимается Хаусман.

— Сегодня у нас не поверка, — с подъемом начал он, — а торжественные проводы ваших товарищей. Великая Германия оказала им высочайшее доверие, разрешив работать на своих фабриках и заводах. Не скрою, администрация лагеря особенно горда тем, что именно из Дахау на заводы придут специалисты, имеющие инженерную квалификацию. Вы можете поздравить своих товарищей с такой удачей — ведь они станут работать на лучших в мире немецких заводах. Само собой разумеется, условия их жизни будут несравнимы с теми, которые мы могли предоставить здесь. Чистая постель, добротная одежда, хорошая пища, а по выходным — танцы со своими землячками. Что еще нужно мужчине?! Но все это — при условии добросовестной работы на благо Великой Германии. И еще, чтобы весь мир еще раз убедился в том, что Третий Рейх самая демократическая страна обоих полушарий, мы решили сделать так: каждый из отбывающих поставит свою подпись под заявлением с просьбой оказать ему доверие в изготовлении оружия для победоносного вермахта, который вот-вот сокрушит большевистские орды.

Хаусман бойко сбежал с помоста и в сопровождении трех унтершарфюреров двинулся к отдельно стоящей шеренге. На ходу он достал блокнот со списком подлежащих отправке. Напротив одних фамилий стояли черные, напротив других — красные крестики. Тайну этих знаков знал только Хаусман. Магистр философии был верен себе: он проводил эксперимент, за чистоту которого отвечал он и только он.

— Ну что ж, приступим, — бодро начал Хаусман. — Номер 920, попрошу вашу подпись и конечно же фото для газеты.

Желтолицый, беззубый старик лет тридцати пяти поднял дрожащую руку и неуверенно расписался.

— Поздравляю! Номер 731, теперь ваш черед.

Когда-то кряжистый крепыш, а теперь мосластый скелет не мог стоять и его поддерживали соседи. Подернутые свинцовой пеленой глаза смотрели поверх всех голов.

— Ну, что же вы? — торопил Хаусман.

— Он болен, — сказал сосед.

— Болен? — заглянул в блокнот Хаусман. — Нет-нет, он нужен! Помогите ему… Вот так — карандаш в руку семьсот тридцать первого и росчерк. Отличный будет снимок: друг помогает больному товарищу обрести право работать на пороховом заводе. Прекрасно, идем дальше… Номер 610-й.

Худой, изможденный человек не шелохнулся.

— Ну же, смелее, — подбодрил его Хаусман. — Или вас что-то смущает? Нет? Тогда в чем дело? Вы же офицер, выпускник артиллерийской академии, вас ждут на пушечном заводе.

— Не дождутся, — разлепил спекшиеся губы 610-й.

Хаусман заглянул в блокнот и загадочно улыбнулся.

— Ну-ну, воля ваша… Бергер! — обернулся он к одному из сопровождающих.

Из-за спины шагнул унтершарфюрер, достал пистолет и выстрелил в лоб 610-го.

Шеренга охнула и качнулась.

— Стоять! — рявкнул Хаусман. — Предупреждаю: так будет с каждым, кто откажется от чести служить Великой Германии! 307-й! Подпись. Фото. Хорошо. 212-й! Хорошо. 176-й! Что?… Бергер! Дальше. 403-й… Бергер! 807-й… Бергер! 810-й… Хорошо. 303-й… Хорошо. 322-й… Бергер!

Когда от шеренги осталось меньше половины, Хаусман приказал убрать трупы, а живых загнать в машины и увезти.

Через полчаса Хаусман принимал поздравления Лемке.

— Нет, что ни говорите, а университет есть университет, — пожал он руку Хаусману. — Я бы до такого не додумался: в печь их — и баста. А вы — по науке.

— Какая к черту наука?! — вспыхнул Хаусман. — Эти русские спутали все карты!

— Карты?

— Ну да! Видите, — достал он блокнот. — Я заранее наметил, кого для острастки пристрелить, а кого оставить. Красный крестик — жизнь, черный — смерть.

— Стоп, стоп, стоп! — заглянул через его плечо Лемке. — У вас всего… десять черных крестов, так?

— Вот именно! В блокноте десять, а на деле — сто два. Нет, статьи не получится, — искренне огорчился он. — С такой статистикой моя теория нежизнеспособна.

— Абсолютно нежизнеспособна, — холодно бросил Лемке. Потом, многозначительно помолчав, с каким-то особым нажимом добавил: — С такой статистикой приказ рейхсфюрера не выполнить…

На немецкие доты, дзоты, орудия и закопанные в землю танки обрушился невиданной силы огневой шквал! Один за другим пикируют английские и американские самолеты, как горох, сыпятся из них многотонные бомбы. А с моря, под прикрытием сплошной стены корабельной артиллерии, подходят к берегу все новые и новые десантные суда.

Немцы ожесточенно сопротивляются, морской пехоте приходится туго, но союзники зацепились за крохотный клочок суши и, постепенно расширяя его, уверенно продвигаются вперед. Освобождена крестьянская ферма, поселок, городок… Жители восторженно встречают мчащиеся на восток колонны союзников. А навстречу, в сопровождении немногочисленной охраны, бодро маршируют пленные немцы. Они улыбаются, шутят — еще бы, для них война позади и они живы. А это — главное!

Но среди улыбающихся пленных немало суровых, насупленных лиц. Эти люди держатся отдельно, на привалах сбиваются в тесные кучки и, самое странное, говорят по-русски.