Потом – разглядели. Сложно вообще-то не угадать было, кто, когда особенно присмотришься...

– Как же... зачем же они так! – сглотнув плотный глоток, тихо прошептал Прокоп, опуская саблю.

– Пленных не брать! – громко приказал Кирилл. – Всех – под корень, сволочей!

Его слова не встретили сопротивления...

11.

Взбежав по лестнице на последний поверх, под самый чердак, Прокоп на миг остановился – перевести дыхание – и тут же бросился вперёд. Присел – и сабля со свистом пронеслась в пяди от непокрытой головы ратника. Тут же он сам крутанулся, выбрасывая дорогой испанский клинок влево – сталь вошла в мягкое, раздался жалобный всхлип... Прокоп не пожалел и ничто не дрогнуло в его душе, даже когда он увидел, что перед ним лежит труп совсем ещё молодого разбойника. Ему вряд ли минуло двадцать лет, а если даже минуло – то ненамного. Мальчишка! Совсем мальчишка... Таким же был Никита. И чем перед этим мальчишкой, одним из воров, провинились женщины? Да в любом случае, если даже провинились, покарали их слишком жестоко. Нельзя так! Не по божески!

Спереди донёсся сабельный перезвон, и Прокоп поспешил туда. Как оказалось, он успел как раз вовремя. Впереди сразу трое разбойников – один из них отличался огромным ростом, наседали на атамана казаков, Дмитра. Удивительно, но для казака тот дрался слишком неумело, беря неумеренной храбростью и диким желанием. Сабля его визжала, словно от боли, ударяясь о вражеские сабли. Дважды Дмитр был близок к смерти... Но тут с одной стороны подоспел Прокоп, с другой набежали казаки и стрельцы... с врагами было покончено, и только огромный вор дрался, как проклятый, раскручивая дубину и кроша рёбра и челюсти как заведённый. В какой-то миг самые смелые отхлынули – перевести дух и задавить боль в рёбрах, и почти тут же кто-то, сумевший приглядеться, воскликнул изумлённо:

– Братцы, так это ж – баба!

Стыд заставил их забыть про боль и смерть. Стыд бросил их вперёд. Ничто не может спасти медведя, если на него бросается свора. Ничто не могло спасти медведеподобную бабу, когда на неё, презрев опасность и горя желанием смыть позор, со всех сторон бросились воины. Чей-то шлем гулко врезался ей в голову, кто-то запрыгнул на плечи, пережимая глотку сильными пальцами... Сначала, она рухнула на колени. Потом, так и не сумев сбросить со спины смельчака, вовсе потеряла сознание...

На шум прибежал сотник Кирилл. Мрачный, злой, весь какой-то взъерошенный, он выслушал короткий доклад Прокопа и только коротко кивнул, явно торопясь дальше в бой.

– Так что с ней делать-то? – не выдержал кто-то из казаков.

– Ваша! – мрачно сказал сотник, оборачиваясь на ходу... И ушёл.

Ну, богатырская там баба, или обычная, а что с ними делать в таком случае, знали все. Из уважения к её недюжинной силе и статям, когда распинали – как принято, за руки и за ноги, вместо верёвок или арканов взяли сыромятные вожжи. Пусть-ка попробует разорвать. Одежду рвали без жалости – ей она больше не потребуется. И только одного не сделали – не стали забивать в рот кляп. Сейчас, сразу после боя, её крики только больше распалят!

Белое женское тело, совершенно обнажённое, распятое и раскрывшее все бабские тайны, лежало перед ними. Вокруг столпилось никак не меньше двух дюжин – казаки, стрельцы, ратники... и никто не торопился стать первым.

– Прокоп, хочешь? – предложил кто-то.

– Я? – удивился Прокоп, вообще-то редко отказывавшийся от дармовщинки. – Нет... Вон Вилько её придушил, ему и баба в руки!

– Да щас тебе! – отшатнулся Вилько. – Что я, самоубийца? Я её боюсь!

Так они препирались бы долго, но тут, раздвинув плечом круг, вперёд выступил рослый казак, широкий настолько, что мог заслонить сразу двоих Шагинов.

– Я буду первым! – прорычал он. – Ух, давно бабы не мял!

На миг, только на миг, Прокопу стало её жалко...

Скинув шаровары, под одобрительный гогот товарищей, казак приступил к «наказанию». За всё время, пока он трудился, взрыкивая и пыхтя, словно мишка-шатун, разбойничиха даже не пикнула, закусив губу до крови. Впрочем, когда казак, довольно крякнув, поднялся с неё, это был не конец. Это было только самое начало... Один за другим, казаки, стрельцы, ратники занимали его место...

Прокопу быстро стало скучно. Жалко уже не было – он напомнил себе, что творили разбойники с теми бабами в зале, и на место жалости быстро пришла злость. Быстро наскучило и тем, кто принял участие в «наказании». Если бы разбойничиха орала, если бы она молила о пощаде или хотя бы сопротивлялась, её крики и борьба разогрели бы им кровь и дали бы сил продолжать. Однако... Однако за всё время, как её не терзали, она не издала ни звука. Где-то на двадцатом охотнике, поток её насильников закончился.

– Всё, сдохла! – пробурчал щуплый стрелец, поддёргивая порты. – Тьфу, нечисть...

Но она ещё не подохла – сердце, пусть слабо, но билось и тогда, голую, её подвесили на воротах. Рядом с остальными разбойниками... Кирилл не вмешивался.

Он вообще слишком быстро остыл после этого боя. Мрачный, усталый, он пошёл искать Шагина и нашёл его – возле Никитки. Угрюмый слуга тихонько пел какую-то татарскую песенку, положив голову крестника на колени.

– Он – жив? – удивился сотник.