– Холод, ветер, – добавила Алена. – А он в свитере драном.

– Не вижу в драном свитере состава сумасшествия, – сказал я.

На другой день отправились мы с Вадимом на Хрыли.

Веселят меня эти слова – «отправились на Хрыли». Что-то есть дурацкое в этих самых «Хрылях». А между тем Хрыли – это глухое лесное озеро, на берегу которого и жил, наверно, когда-то некоторый хрыль. С красной скалы, нависшей над озером, ловили мы на Хрылях черных и горбатых окуней.

– Приходил твой друг, – сообщила Алена, когда мы вернулись домой.

– Какой друг?

– Сумасшедший. Взял еще хлеба и соли.

– Кораблик принес?

– Ничего не принес. Сидел все, ждал тебя на крыльце.

День уже шел под вечер, уже закат распластался над озером. Я взял ружье и пошел глянуть на избушку, которую рубил сумасшедший.

Подходя к лесу, я вдруг заприметил Женьку. Он шел впереди меня шагов за сорок. Как-то получилось, что меня заслонили кусты, когда он оглянулся.

Осмотревшись тревожно, не заметив меня, он вдруг наклонился и спрятал что-то под ольховый куст, закидал пожухшими ветками. Выпрямился, огляделся, опять не заметил меня и ушел по тропе в лес.

Я подождал немного и пошел следом.

Под ольховый куст не заглянув, я вошел в лес и, метров пройдя с полторы сотни, увидел сруб в три венца. Начат был венец четвертый.

Внутри сруба, облокотясь на бревно, стоял Женька в свитере и помпоне.

– Ну ты и хвощ, – сказал я с некоторой приветливостью. – А где ж обещанный кораблик?

– Да вот же он, – стал извиняться Женька, достал из-под бревна кораблик с рваными крючками, перепутанными мушками.

Я оглядывал сруб. Меж бревен и вправду были щели, не в кулак, но порою в ребро ладони. Внутри сруба тлел костер, валялись перья рябчика и крылья тетерки. В углу примитивная – на жердях – постель из рваных одеял и кусков толя, над нею какая-то полукрыша-полубалаган из тех же кусочков толя на жердях.

– Закурить бы, – сказал Женька.

– Тетерку грохнул?

– Куропатку, а вчера рябчика.

– Это не куропатка, – сказал я. – Тетерка. Их бить нельзя.

– Э, парень, чего ни кинь – всего нельзя. Мне тут и избушку рубить мешали. С милицией приезжали. После-то отступились, потому что и у меня права есть.

– Какие же права?

– Свои люди в районе. Они и заступились. Теперь только крышу до холодов успеть.

– Какая крыша! У тебя между бревен щели с кулак.

– Щели? – удивился Женька. – Подумаешь, щели. Девятое додавит. Вот видишь, рублю четвертый венец, еще бы пять, и хорош. Шел бы ко мне в напарники. Мы бы с тобой и медведя нашли. Я с ножом, ты – с ружьем.

– Пошел бы, да баба у меня в городе.

– А баба там пускай и живет, ты к ней в гости будешь ездить. Так даже удобней. Многие эдак-то с бабой не живут, а в гости ходят.

– Не могу, Женька. Мне уезжать скоро.

– Когда скоро-то?

– Завтра.

– Эх, жалко. А как бы хорошо зимой в избушке. На улице мороз в тридцать градусов, а у нас свет, тепло. Муки бы пуд – так можно самим и хлебы печь. А ночью над лесом звезды да луна, а в избушке огонечек горит. Надо бы мне напарника.

– Ты торопись, Женька, – серьезно сказал я. – Скоро морозы, а у тебя только четвертый венец.

– Успею, парень.

Темнело, я поспешил домой и попрощался с Женькой. Вышел из леса и у ольхового куста не выдержал, наклонился, пошарил в траве. Интересно было, что он там прятал. Там лежал заваленный пожухшими ветками оранжевый мотоциклетный шлем.

– При чем здесь, черт подери, мотоциклетный шлем? – сказал Вадим. – Кто прячет шлем в ольховый куст? Зачем шлем без мотоцикла? Сумасшедший, конечно. У него, видно, повсюду вокруг избушки захоронки.

– Не вижу в мотоциклетном шлеме состава сумасшествия, – сказал я.

На следующий день мы уехали, и перед отъездом, разбирая продукты, наткнулся я на лишнюю пачку макарон. Хотел было отнести ее Женьке, да ведь и в Кондопоге были друзья, которым лишняя пачка макарон никак не повредит.

По дороге мы все с Вадимом спорили, есть состав сумасшествия или нет.

– Не вижу такого состава, – рассказывал я друзьям в Кондопоге, которым пачка макарон и вправду не повредила. – По-моему, он не сумасшедший, а просто неприспособленный к жизни человек, наивный романтик и доходяга.

– Это ты наивный романтик и доходяга, – сказали мне друзья из Кондопоги. – Какого размера сруб?

– Три на четыре.

– Это вовсе не охотничья избушка. Он рубит баню.

– Какую то есть баню?

– Обыкновенную. Рубит он рядом с дорогой. Верно? Бревна толком не подгоняет. А как только срубит да выпадет снег, пригонит машину из Медвежьегорска, вывезет баньку и продаст. Вот и все дела. Так многие делают. А сумасшествие – для отвода глаз.

Меня поразила эта неожиданная логика, выгнала сомнение и жалость. Печальный образ сумасшедшего в шапке с помпоном посреди кривого сруба под снегом и дождем поблек и пропал. Рубит баньку на продажу. Нет, куда ближе и понятней человек, который рубит избушку, чтоб обогреться, вернувшись с охоты, чтоб хлебы пеклись и огонечек светил.