– Здесь вот – обезьяна, – нисколько не смущаясь, гоблин отвернул матерчатый полог повозки, – только, осторожно, кусается.

Блеснул свет. Что-то большое и пугающе темное зашевелилось на краю телеги.

Невдалеке слышался разговор:

– Эльфийка? Нет, не встречали! С длинными цвета мифрила косами? Большущие глаза, наполненные слезами? Лук за спиной? Нет, не видели. Впрочем…

По звуку разрубаемых и раздираемых вещей стало ясно, что моё убежище вот-вот обнаружат, и когда острый клинок с неотвратимостью, начал шарить в нехитром скарбе гоблина совсем рядом со мной, я зашептала прощальную молитву.

– Ай, а она действительно кусается!

Когда казалось, что все кончено, и ничего нельзя изменить, за меня вступилось самое ничтожное существо, – обезьяна. Она прыгнула на назгула и с яростью пустила в ход мелкие желтые зубы. Раздраженно саданув ее кинжалом, Чаки разочарованно отошел от повозки.

– Она рядом. Я чувствую её присутствие, – глухо и злобно бормотал Валентин, – ищите.

Закусив кулак, я неподвижной тенью лежала на самом дне повозки, а те, кому я так безгранично доверяла, сейчас искали меня чтобы погубить… За что? Но выяснять этот вопрос почему-то совсем не хотелось, и поэтому я молча мучилась от его неразрешимости и ждала, когда кончится обыск. Он кончился так же стремительно и неожиданно как и начался. Со стороны леса кто-то прибежал.

– Эльфийка в двух лигах отсюда, её видели на краю леса.

Вся темная масса вздрогнула, с шумом расправила крылья и рванула прочь.

– Странно, зачем назгулам эльфийка, – между делом приговаривала ундина, собирая разбросанные по поляне вещи.

– Ну вот, мантию порвали, – огорченно вертя в руках две половинки плаща, в другой стороне расстраивался гоблин.

– Придется отменить постановку о наихрабрейшим рыцаре и прекрасной принцессе. Кто теперь будет дракона изображать? – И он выразительно глянул на меня. – Она, между прочим, погибла из-за тебя, понимаешь намек? Понимаешь!?!

Пришлось вечером заменить погибшую обезьяну.

– Никто не видел моих жонглерских колец? – Меж тем беспокоился бакен.

Забегая вперед, скажу, что мы их все-таки нашли, в десяти лигах от стоянки, живописно развешанными по елкам. Но тогда мы недосчитались многого, похоже, кое-что расстроенные неудачей назгулы прихватили на сувениры. Остаток дороги проделали пешком – телеги восстановлению уже не подлежали. Нагрузив на спины свой реквизит, великие актеры лесными тропами топали в сторону захудалого пограничного городишки Аталесса, который и был целью их затянувшихся гастролей. Едва видимый из-за узлов с костюмами, а сверху нагруженный еще и деревянными мечами, гоблин на ходу учил роль, его возгласы: "О прекрасная принцесса!" – нервировали меня, я постоянно оглядывалась на них и порывалась ответить.

 Но на дворе стояла весна, и крестьянам было не до утех. Напрасно расчесывая длинные пряди голубых волос, зазывно пела ундина, пела о любви и нежности, а они все внимание отдавали овсу и репе. Магия искусства, увы, не действовала. Мы голодали вторую неделю.

Пришлось взять у местного богача подряд на посадку свеклы.

Еще до рассвета нам привезли несколько корзин, заполненных немного подвядшей рассадой, тем самым определив норму. Молчаливые работники сгрузили ношу у входа в сарай, где мы имели честь ночевать, на прошлогоднем сене. Растолкав ундину, я указала ей на поле.

– Солнце не ждет, идем пока нет жары.

Она зевнула и повернулась на другой бок.

Странно, но здесь, похоже, все презирали утро – на еще холодноватой и мокрой от росы рыхлой земле не было ни одного следа. Похоже, я оказалась в поле первой. Но оглянувшись, я поняла, что ошиблась. Неподалеку, сгибаясь почти пополам и упираясь когтистыми лапами в землю, огромный горный тролль тянул тяжелый плуг. Пыхтя и отдуваясь, он налегал широкой грудью на жесткие ременные гужи, упорно стремясь не отклонится и ровно провести пахотный ряд. Крупные капли пота, выступавшие на лбу, поминутно стекали струйками вниз, делая его и без того измученную морду еще более отвратительной.

– Прекрасное утро, – проходя мимо, пропела я, – вы тоже на подработке?

Он, не прерывая движения, поднял с ближайшей межи огромный валун и метнул мне вслед. Не попал – потому что, отбросив неудобную корзину, я рыбкой сиганула в ближайший овраг, пребольно шлепнувшись на живот и притворилась мертвой. Не оглядываясь, тролль продолжил пахоту.

Мне стало обидно, особенно потому, что я испачкала свое единственное платье, и, надув губы, я склонилась над своей грядкой, пихнув первый саженец в рыхлую землю. А остановилась только на конце поля, когда изумрудная зелень высаженных стебельков заполонила все пространство.

– Телле-кошмарик, – представился тролль, разглядывая меня стоящую на коленях у пыльной межи. Он протянул руку, помогая подняться, и увел в свой шалаш на краю поля, где честно поделился прокисшим молоком из огромного глиняного кувшина. Рабский браслет, висевший на его руке, глухо ударился о кувшин.

– Да, а все цыплята, – вздохнув, ответил он на мой немой вопрос.

– Воровал?

В этой местности воров кур, продавали в рабство хозяину обчищенного птичника, определяя по году за каждую птицу. Некоторые беззастенчиво пользовались этим законом, завышая число похищенных птиц до немыслимых размеров и загоняя несчастных воришек в пожизненную неволю.