Шмая сладко зевнул, вскочил с постели, наскоро оделся и стал поторапливать Хацкеля. Но тот лежал, зарывшись головой в мягкие подушки.

– Вставай скорее, ждут! Надо идти на пост!

– Ах, погибель! – прохрипел в подушку извозчик. – Иди, если тебе надо. Хоть стреляй, не вылезу отсюда. Не нужны мне твои посты. Не за этим я сюда пришел.

Шмая постоял с минутку, потом взял винтовку, сделал несколько шагов по комнате, ещё раз взглянул на Хацкеля и, сдерживая досаду, сказал посланцу Рыбалки:

– Ладно. Я один пойду. Мой товарищ чувствует себя неважно.

Он крепко досадовал на Хацкеля и чувствовал, что с этим человеком ему, видимо, не по пути.

Дул холодный, пронизывающий ветер. Город спал тревожным сном.

По улице гремели солдатские шаги.

Рано утром, когда над городом раздаются гудки фабричных сирен, Шмая и Хацкель отправляются на работу. Далеко позади остались тревожные и тяжелые дни и ночи, когда нужно было помочь красноармейцам освобождать город от притаившихся врагов, позади остались ночные облавы и жаркие схватки с бандами и грабительскими шайками.

После второго ранения, которое Шмая получил во время облавы на шайку петлюровцев, он несколько недель провалялся в госпитале. Знакомые по рабочему отряду устроили его на металлозавод. Шмая разыскал инструмент, листы жести, притащил на завод своего строптивого спутника Хацкеля и взялся за дело.

– На кой черт я полезу на крышу,- возмущался Хацкель, – лучше раздобуду лошадей и фаэтон, начну капиталец собирать, хозяйство налаживать.

– Паразитская твоя морда! – обрушился на него кровельщик. – Люди кровь проливают, воюют с буржуазией не на жизнь, а на смерть, а ты что же, в буржуи метишь?

Хацкель молчал. Но пошел к Шмае в помощники.

После этой размолвки Хацкель стал опасаться своего соседа. Шмая, кажется, действительно стал красным. Сколько раз он мог приодеться, но с потертой шинелью и истоптанными сапогами не расстается. Получает свой рабочий паек и тем доволен. Эх, дурень… Не переделаешь его, видать. Фанатик. «Все должно быть по справедливости, по совести». Был бы другой человек, зажили бы припеваючи, а так придется, видно, до гроба лазить по крышам и чинить их.

Но отставать от Шмаи Хацкель не решался. Вокруг было тревожно. Тяжелые слухи доносились отовсюду. Белые банды не давали покоя. Кто знает, как все ещё повернется, а иметь рядом такого человека, как разбойник Шмая, неплохо…

Часто после трудового дня Шмая отправляется в город. Бродит по детским домам, разыскивает своих детей, которых увезли в тот страшный год. Куда бы он ни пришел, его внимательно выслушивают, начинают рыться в книгах, звонить по телефону, расспрашивают – и все напрасно. Никаких следов. Чем больше он думает о своих ребятах, тем сильнее болит сердце. Днем, во время работы, он старается крепиться, шутит с окружающими, но когда приходит ночь и он остается наедине с самим собой – снова и снова вспоминается горящее местечко, смерть жены…

На город надвигалась новая опасность. С каждым днем становилось все тревожнее. Росла паника. Люди покидали свои дома. Белые полчища приближались к Днепру. По ночам отчетливо слышалась орудийная канонада.

Когда Шмая в тот день пришел на работу, на заводском дворе была необычная сутолока. Из цехов выносили машины, грузили их на открытые платформы, упаковывали оставшееся оружие, устанавливали на бронепоезде пулеметы. Ветер разносил по просторному двору пепел сожженных бумаг.

Шмая подошел к эшелону, стал помогать грузить станки и ящики. На каждом шагу он слышал незнакомое слово «эвакуация». Враг быстро приближался к городу.

Солнце уже садилось, когда последний поезд ушел с заводского двора. Не зная, куда деваться, Шмая вошел в контору. У печки стоял пожилой рабочий и бросал в огонь пачки бумаг. Он посоветовал Шмае немедленно поехать на вокзал, – может быть, ещё удастся застать поезд.

Шмая отыскал Хацкеля, и они двинулись по опустевшим улицам к вокзалу.

– Зачем нам ехать? – ругался извозчик. – Крыша над головой есть, работа есть. Что будет с городом, то и с нами. Куда мы идем?

– На вокзале скажут…

Но поездов больше не было, и оставалось одно: бежать к Днепру, в порт.

Деревянный речной вокзал был осажден женщинами с детьми, ранеными красноармейцами, калеками, крестьянами. Единственный пароход, стоявший у пристани, был битком набит людьми.

Прорвавшись на палубу, Шмая и Хацкель забились в уголок и кое-как устроились между людей и узлов. Только луна холодным, неуютным светом заливала мост, висевший над рекой.

– Почему мы так долго стоим? – крикнул кто-то.

– Видимо, надо подождать, пока светать начнет, – сказал Шмая, глядя на человека в длинной шинели и с очками на коротком носу.