В период моего появления в Дахау заключенные из свободных блоков регулярно направлялись на работу в различных командах. За работу им выдавали «лагерные марки» на покупки в «лавке». В лагере существовало особое здание, получившее у политических заключенных название «бордель». Я знал одну женщину, прошедшую «школу» в борделе Дахау. Она делилась со мной своими переживаниями, но я не включил ее рассказ в книгу: слишком все это было мерзко. Следует заметить, что заключенные не посещали бордель.

В свободных блоках в «лучшие времена» каждый заключенный имел свою постель. Закрытые блоки представляли собой неописуемый ад. В течение трех месяцев я не видел там ни одного эсэсовца, так как отборные гитлеровские убийцы держались на почтительном расстоянии от этих страшных тифозных бараков. Мы видели их лишь на безопасном удалении во время экзекуции, именуемой «баней».

Пособники эсэсовцев, обслуживающий персонал – в большинстве своем профессиональные уголовники или одичавшие в лагере люди – не уступали в садизме эсэсовцам. Эти головорезы были беспощадны и под конец совершенно озверели от безнаказанных и поощряемых истязаний и убийств. Сначала они совершали преступления, чтобы просто удержаться на своем месте, а потом – из низменных побуждений, желая показать свою власть и превосходство над слабыми.

Концентрационный лагерь Дахау был первым в нацистской Германии. О его открытии объявил сам Генрих Гиммлер в заявлении прессе 21 марта 1933 года. Дахау служил «образцовым лагерем», по его образу и подобию строились другие лагеря. Образцом являлся не только сам лагерь, но и режим в нем. Самые изощренные палачи из лагерей Освенцим, Гросс-Розен, Заксенхаузен, Маутхаузен прошли школу в Дахау. Первыми узниками Дахау были немецкие коммунисты и социалисты. Затем там появились евреи. Интернациональным лагерь стал после присоединения Австрии, нападения на Чехословакию и вторжения в Польшу.

Городок Дахау находится в двадцати километрах к северо-западу от Мюнхена. Лагерь был расположен примерно в трех километрах от города и первоначально занимал территорию небольшого завода по производству боеприпасов. Впоследствии заключенные сами выстроили бараки. Тридцать бараков вытянулись в ряд по обеим сторонам широкой аллеи, обсаженной тополями. За бараками сначала был пустырь, ходить туда строго запрещалось. За пустырем большой ров, а вдоль рва – бетонная ограда с колючей проволокой под током. С западной стороны за колючей проволокой был глубокий канал. Вокруг лагеря на равном расстоянии возвышались шесть мрачных сторожевых башен, где круглосуточно несли службу эсэсовцы с пулеметами. Кроме того, имелись бункер, помещение для охраны, кухня и баня, построенные из кирпича, бордель. Два здания крематория были тоже построены из кирпича.

В настоящее время, кроме кирпичных зданий, в лагере ничего не сохранилось. Места бараков обозначены прямоугольными бетонными плитами. В помещении для охраны и в бункере размещаются сейчас американские военнослужащие, вход туда запрещен. А в здании бывшей бани, канцелярии и кухни создан музей. Крематорий северо-западнее лагеря сохранился. Однако атмосфера настоящего концентрационного лагеря здесь не чувствуется. Чтобы почувствовать эту атмосферу, надо побывать в Маутхаузене, Бреендонке и особенно в Освенциме, Майданеке и Штутово в Польше. Но самым впечатляющим является Заксенхаузен. И еще больше – Бухенвальд.

И все же Дахау – единственный лагерь в Федеративной Республике Германии, который еще сохранился.

И теперь я хочу провести вас по местам моей молодости. Антверпенская тюрьма на Бегейненстраат. Каторжная тюрьма Байрет в Германии. И Дахау.

Все это началось для меня 8 марта 1944 года.

8 марта 1944 года. Четыре часа утра.

Я спал не более двух часов. Накануне состоялась премьера оперетты, либретто и музыку которой сочинил я. Кто не грешил этим в юности… Стихи я тоже писал тогда. И романтические повести для воскресных приложений «Вечерний друг» и «У камина». Как не быть романтиком в двадцать два года!

Но тогда я страшно гордился успехом своего юношеского начинания. Зал переполняла восторженная публика. Бурные аплодисменты. Меня вызывали на сцену, и я чувствовал себя смущенным и счастливым.

Да, это был счастливый вечер – последний вечер моей молодости.

После представления музыканты, актеры, хор, балерины, забыв о войне, собрались за кружкой военного пива – «свистящего пива», как мы его называли, – и рюмкой вина. В половине второго я проводил домой свою невесту. Проходными дворами, так как с половины двенадцатого был введен комендантский час.

Мы забыли о войне.

Но она о нас не забыла…

Крики на улице, удары прикладов в дверь, беготню в доме я услышал будто во сне.

Ночной кошмар превратился в действительность, когда мама в ночной рубашке открыла дверь моей комнаты. В ее голосе слышался страх.

– Вставай. Немцы. Много.

Мы знали, что это когда-нибудь случится. Я редко ночевал дома, но у нас был оборудован тайник за фальшивой деревянной стеной, оклеенной обоями, перед которой стояли ящики для цветов. Во время предыдущего обыска полевая жандармерия не нашла его. И тайной полиции, основательно обшарившей весь дом после моего ареста, так и не удалось его обнаружить. Кроме того, в доме был еще запасной выход через подвал.