Шрифт:
В середине стоял на камне какой-то толмач, очевидно, старый моряк, который, указывая пальцем на флажки, читал им по складам нашу скромную фразу.
Как громом поражённые разинули они свои искусственные рты, оттопыривали ладонями уши, силясь понять всю прелесть, остроту,
музыкальность и образность нашей прозы, пытаясь постичь, зачем?
почему?
к чему?
для чего?
как?
относятся к ним слова, начертанные в небе флажками:
ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.
Глава LXVII. Лунная соната
Пожалуй, в этот момент капитан и начал насвистывать «Лунную сонату».
– А что касается народных масс, – сказал капитан, – они действительно потрясены. Но воспринимают, как издевательство. Они просят подаяние, а им – крепдешин в небе! Величайший маразм!
– Некоторое количество культуры и нищим не повредит, – сказал вдруг Хренов, очень, кажется, довольный тем, что его причислили к элите.
– Они потрясены, потому что ни хрена не понимают, – влез Кацман. – Им надо было просто написать: НАСТАЛА НОЧЬ!
– Вот это поистине гениально, – сказал я. – Представляете себе: приплывает фрегат на остров нищих, те тянут свои несчастные длани, а на фрегате вдруг средь бела дня надпись: НАСТАЛА НОЧЬ! Такая фраза может привести к массовым самоубийствам. Тут уж рухнет последняя надежда. У меня хоть и в небе, но всё-таки крепдешин.
– А может, наш вариант, ЖУТКОЕ ДЕЛО? – скромно кашлянул старпом.
– Знаете, что такое ЖУТКОЕ ДЕЛО? – спросил капитан.
– Что?
– Это когда старпом с Хреновым прозу пишут.
– Слушаю, сэр, – сказал Пахомыч и отошёл в сторону.
Мичман Хренов немного поник. Он не знал, как тут быть – то его к элите причисляют, то прозу писать не велят.
Всё-таки он решил, что лучше уж быть причисленным к элите, а проза, хрен с ней, потерпит.
– Да я, сэр, так просто, – сказал он. – Забава… шутка пера…
– Оно и ясно, – сказал Суер, насвистывая «Лунную сонату». – А писать надо проще, – дружески похлопал он меня по плечу, – брать всё-таки пример с классиков.
– Постараюсь, сэр! – гаркнул я. – Например, с Льва Толстого. Прикажите верёвочному написать что-нибудь из прозы этого мастера. Ну например, первую фразу романа «Анна Каренина»:
ВСЁ СМЕШАЛОСЬ В ДОМЕ ОБЛОНСКИХ. Нищие на острове очень обрадуются. Там много интеллигентов.
«Лунная соната», насвистываемая капитаном, зазвучала угрожающе. Он выпускал в меня трель за трелью:
ху-ду-ду,
ху-ду-ду,
ху-ду-ду,
пам!
пам!
пам!
Пожалуй, это была наша первая серьёзная ссора за всё время плаванья. И всё из-за чего, из-за этих копеек, которые я некстати ввернул в разговор.
Кроме того, я прекрасно понимал, что «Лунная соната» – это прелюдия! Да, прелюдия к посещению острова нищих. Капитан ни за что, никаким образом не хотел сходить на берег. Страсти и страдания, которые неслись к нам, безумно терзали его, одарить всех он не мог, но и не подать руки просящему не мог тоже. Все эти разговоры насчёт цензуры и первой фразы были оттяжкой действия. Капитан надеялся, что какой-нибудь шторм отбросит нас от берега, на который высаживаться не тянуло.
Я тоже не рвался в шлюпку. Я понимал все трудности пребывания на этом острове скорби и описания его. Но я побывал на всех открытых нами островах! И Суер, и лоцман, и старпом всё-таки по одному островку пропустили. Как открыватель я был на первом месте, и место это собирался держать изо всех сил.
– Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Пам!
Пам! Пам!
– А мне, сэр, очень нравится, – сказал вдруг юнга Ю, которого давным-давно никто не принимал в расчёт, и надо сказать, что он всё время держался очень скромно. – Мне очень нравится: плывёт наш фрегат по Великому океану, и на нём флажками написано:
ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.
– Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Пам!
Пам! Пам!
– Это же чудесно, – продолжал юнга. – Все встречные корабли, да и люди на островах, будут радоваться. Иные просто посмеются, а другие задумаются о Великом океане, третьи подумают, что мы чудаки, зато уж всякий поймёт, что корабль с такими флажками никому не принесёт вреда.
– А вы, господин Ю, оказывается, лирик, – сказал Суер-Выер. – Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Я и не думал! Ху-ду-ду! Замечал склонности к философии, но лиризма не отмечал. Пам! Пам! Пам!
– Лирик – это вы, сэр, – поклонился юнга. – Я бы насвистывал «Патетическую сонату», с вашего позволения.
– Ладно, – сказал Суер. – Пусть надпись пока поболтается на верёвках, а нам пора на берег. Подадим милостыню по мере возможностей. Кто со мной?
После разных заминок и подсчётов кошелька в шлюпку загрузились, кроме капитана, старпом и мы с лоцманом.
– Возьмите и меня, капитан, – попросился юнга. – Денег у меня нет, но вдруг да здесь мой папа. Я чувствую что он недалеко.