Бессмертные

Аннотация
Проблема бессмертия издавна занимала умы людей. Долгое время она была отвлеченной, пока благодаря счастливому случаю не стало известно

Глава 1 Свежая кровь Молодой мужчина лежал на хирургическом столе, откинув обнаженную левую руку, загорелую и мускулистую. Жгут перетягивал его бицепс на внутренней стороне локтя. Женщина-техник вымыла переплетение вен, протерла спиртом и намазала йодом. Четкие заученные движения женщины в строгом белом халате невольно завораживали, и парень не сводил с нее глаз. Открыв левую дверцу старого холодильника, она взяла со второй полки бутыль, перевернула и закрепила на штативе. Затем она сорвала бандерольку и отвинтила колпачок. На горлышке осталась одна резиновая прокладка. Из картонного ящика под столом она достала прозрачную пластиковую трубку фута три длиной с иглами на концах. Точными движениями сестра воткнула одну иголку в прокладку, другую — в вену донора. Трубка наполнилась темно-красной кровью, а в сосуде, понемногу розовея, запузырился цитрат натрия. Чуть позже жидкость приобрела цвет виноградного сока. На маленьком ярлыке она написала дату сдачи и фамилию донора, поставила свои инициалы. Над ним приклеила кусочек скотча и написала на нем номер: 31197. Этот же номер стоял на двух пробирках для анализа. — Поработайте кулаком, — сказала она и ослабила жгут. Когда бутыль наполнилась, женщина зажимом перекрыла трубку, вынула иголку из вены, а место укола на руке донора закрыла кусочком марли и квадратиком лейкопластыря. Потом она сцедила оставшуюся в трубке кровь, слила в две пробирки и вложила их в кармашки на клеенчатой сигнатуре, прикрепленные к корпусу бутылки. Поверх резиновой прокладки тоже налепила лейкопластырь, а трубка с иголками отправилась в ведро. На два стеклышка, одно из них было разделено на секторы с пометками А и В, она нанесла три мазка и вложила их в небольшой бокс с подсветкой и полупрозрачной стеклянной крышкой. Из зеленого пузырька с надписью «Анти-А» она добавила каплю сыворотки на один из мазков, на другой из коричневого — «Анти-В» и на третий из прозрачного — «Анти-резус». Она покачала ящик на пружинках. Молодой человек с любопытством наблюдал за ее действиями. Через минуту на пробах А и В ничего не изменилось, на третьей же клетки заметно слиплись друг с другом. — Первая группа, резус — отрицательный, — сообщила она и соответственно пометила ярлык и полоску лейкопластыря. — Редкая. Такую мы покупаем с удовольствием. Донор улыбнулся и пожал плечами. — Вы не хотите стать постоянным донором? — спросила сестра. Молодой мужчина мотнул головой. — Жаль… — она передала ему карточку. — Но все равно спасибо. Здесь данные вашей крови. Минут десять посидите в комнате ожидания. Когда будете уходить, отдайте в окошко у двери вашу карточку, и кассир выдаст вам двадцать пять долларов. Парень осторожно закрыл за собой дверь. Проводив его взглядом, женщина поставила пинту крови на левую верхнюю полку холодильника. Для проверки на свертываемость ей еще нужно было постоять. Кто знает, сколько жизней спасли такие вот бутылки с пинтой крови и сколько несчастных умерли без нее… Пройдет несколько дней, и белые клетки начнут гибнуть. Постепенно кровь потеряет способность к свертыванию, но красные клетки в растворе цитрата и охлажденные, во всяком случае большая часть из них, будут жить еще три недели. Тогда кровь отправят в сепараторную или продадут фармацевтической компании. Там из нее выделят альбумин, гамма-глобулин… словом, несколько белков из семи с лишком десятков. Двадцать пять долларов — цена пинты крови. Через несколько часов бутыль переставят на правую полку холодильника, где она затеряется среди других сосудов с пинтами крови первой группы. Еще никто не подозревал, что кровь эта окажется особенной. Ничем с виду не отличаясь от крови той же группы, она несла в себе такое, что делало ее совершенно уникальной. Двадцать пять долларов… Цена жизни. На жесткой госпитальной койке распласталось дряхлое тело. Семидесяти лет хватило ему, чтобы стать совершенной развалиной. Шелест кондиционера вдруг умолк, и комнату заполнило хриплое прерывистое дыхание. Простыня, покрывавшая его грудь, вздымалась мелкими толчками. Пока он еще жил, хотя отведенные ему семьдесят лет кончались. Но дело даже не в том, что он умирал. Все там будут… Дело было в том, что умирал именно он. Доктор Рассел Пирс держал в своей сильной руке сухое костлявое запястье умирающего. Его темные глаза смотрели жестко, лицо оставалось холодным и серьезным. Смерть уже наложила свою печать на лицо старика — оно стало голубовато-серым, местами желтоватым. Морщинистая кожа жутковатой маской обтянула кости черепа. Возможно, в молодости он и был красив, но сейчас глаза его запали, а нос отвис почти до губы наподобие клюва. Подметил ли кто, что все люди, как и в младенчестве, в канун смерти становятся похожи друг на друга? По роду своей работы Пирсу приходилось видеть много стариков. В палатах и богадельнях, большей частью — отвратительных и спившихся, с давно не мытыми грязно-серыми волосами, с нарывами и расчесами на лице и теле. Этот же выглядел вполне прилично: снежно-белые волосы чисты и причесаны, кожа — чиста и ухожена. Когда-то он был высоким и сильным. О его энергии и предприимчивости ходили легенды. Но сейчас его изможденное тело практически перестало бороться за жизнь. Ребра буквально выпирали из-под кожи, на тощих как палки ногах синими узлами выступали варикозные вены. — Пневмония? — спросил доктор Истер. Спросил с профессиональным равнодушием, без особого сочувствия в голосе. Солидный, с седыми висками, он выглядел много старше Пирса. — Нет. Плохое питание. Странно, правда? Казалось бы, деньги сами себя кормят. — Не всегда. Миллионеры бывают со странностями. — Прободная язва двенадцатиперстной кишки, — продолжил Пирс. — И, как результат, анемия. Давление пониженное. Вдобавок еще атеросклероз со всеми его прелестями. Рядом сидела медсестра с гладким и свежим лицом. Она что-то писала в карте. — Пожалуй, ему стоит освежить кровь, — сказал Пирс медсестре. — Заодно не помешает анализ мочи. Затребуйте, пожалуйста, пинту крови. — Переливание? Стоит ли? — удивился Истер. — Стоит. Пусть временно, но поможет. — Но он же все равно умрет! — Все там будем, — мрачновато улыбнулся Пирс. — Работа у нас такая: мы обязаны отсрочить смерть насколько это возможно. Несколько позже доктор Пирс вышел в холл, где Истер озабоченно беседовал с высоким крепким мужчиной. Светловолосый, примерно того же возраста, что и доктор Истер — около сорока пяти или пятидесяти лет, — мужчина зыркнул на Пирса холодными серыми глазами. Хищное лицо его выглядело почти свирепым. Истер представил их друг другу. Карл Янсен был личным секретарем старика, умирающего в палате. Мужчины обменялись рукопожатием. Пирс подумал, что по виду этого человека можно предположить, что обязанности личного секретаря включают в себя выполнение самых разнообразных, в том числе довольно щекотливых, поручений. — Доктор Пирс, у меня только один вопрос, — сказал Янсен голосом таким же холодным, как и его глаза. — Он умрет? — Разумеется, — ответил Пирс. — Это наша общая участь. Но если вы хотите знать, умрет ли он в ближайшее время, я отвечу: безусловно. — Что у него? — с явным подозрением в голосе спросил. Янсен. — Болезнь эта называется старость. Он пережил себя. Отказывает один орган за другим. Тело его изношено и разваливается. — Послушайте, отец его прожил девяносто один год, а мать — девяносто шесть. Пирс невозмутимо посмотрел на Янсена. — Да, но они не делали миллионы. За все приходится платить. Каждый миллион долларов стоил ему пяти лет жизни. — Значит, вы дадите ему спокойно умереть? Взгляд Пирса сделался таким же холодным, как и у Янсена. — Сейчас мы сделаем ему переливание крови. На какое-то время он придет в себя. Вы можете вызвать близких родственников или друзей? — Ближе меня у него никого нет. — За каждую пинту крови, что мы вольем в него, вы отдадите больнице две. Вы можете организовать это? — Мистер Уивер способен хорошо заплатить. — Нет. У нас правило: за кровь расплачиваться только кровью, если это возможно. Янсен задумался, потом усмехнулся и сказал: — Что ж, в нашей конторе мы найдем добровольцев быстро и сколько угодно. Подождав, пока Пирс отошел, Янсен сказал Истеру: — Что-то он мне не нравится. Я бы хотел, чтобы его заменили. — Вам не по нраву его характер? Он кажется вам слишком жестким, вроде как вы сами? — Мне он кажется слишком молодым. — И только? Очень часто молодость — преимущество, а он все-таки еще и лучший геронтолог на Среднем Западе. Добреньким он, конечно, не выглядит, но он зато объективен. Всем врачам приходится быть немножечко жестокими, а ему это необходимо больше, чем другим. Такая уж специфика у его профессии — он неизбежно теряет своих пациентов, — Истер сдержанно улыбнулся. — Это в моем возрасте мы потихоньку размягчаемся и к смерти начинаем относиться… э-э… субъективно. В банк крови поступила заявка. Завертелась обычная процедура. Сестра вышла из своего маленького кабинета на первом этаже. Стуча каблучками, зашла в 304-ю палату. Присела у кровати старика, извлекла из маленького чемоданчика необходимый инструмент. Из вены старика она шприцем вытянула пять кубиков темной, почти черной крови. Старик лежал неподвижно, дышал неровно, с трудом. Он по-прежнему был без сознания. Вернувшись в свой кабинет, сестра определила группу крови. Записала на маленьком бланке фамилию пациента, дату, номер палаты. В соответствующем разделе написала фамилию врача, группу крови и резус-фактор. Далее следовал раздел «доноры». Она открыла правую дверцу холодильника, осмотрела ярлыки бутылей, взяла одну из них. Записала в графу фамилию донора и номер сосуда. В две пробирки она отлила немного крови пациента. Капнула кровь пациента в сыворотку донора и убедилась в прекрасной совместимости. Даже после центрифуги они оставались в отличном состоянии, являя собой равномерно распределенные тельца. Женщина подписала бланк и, позвонив патронажной медсестре, сообщила, что кровь готова. Через минуту она пришла. Сестра-гематолог взяла ярлык с красной окантовкой и написала на нем: «Палата № 304. 9—4 Лерою Уиверу. Доктор Пирс», затем наклеила ярлык на бутыль с донорской кровью. Медсестра взяла бутылку и, небрежно кивнув, вышла. Доктор Пирс внимательно просматривал историю болезни Лероя Уивера. 2360000 красных телец на кубический миллиметр. Острая анемия! Эта чертова язва, видимо, кровоточит непрерывно. Переливание крови поможет лишь временно, но в этом случае все временно. Дальше видно будет. Вдруг это оживит старика настолько, что станет возможным несколько подкормить его, а там, кто знает, может, он всех удивит и покинет больницу на своих ногах. Захватив историю болезни и результаты последних анализов, Пирс пошел по тихому длинному коридору. В воздухе привычно пахло спиртом, эфиром, антисептиками — обычная атмосфера больницы. Потом он открыл дверь палаты 304 и окунулся в ее прохладу. Пирс молча кивнул сиделке, одной из трех, нанятых Янсеном для Уивера. Он посмотрел на табличку, прикрепленную к спинке кровати пациента, — все по-прежнему. Всмотрелся в лицо умирающего. Признаки близкой смерти обозначились еще явственнее. Обесцвеченные, почти прозрачные веки прикрывали запавшие глаза. Дыхание затруднено. Кто он, этот человек? Пять миллионов долларов имя ему. Что полезного он сделал для общества, для народа? Он всю жизнь только делал деньги, они были его кумиром и смыслом жизни. Он не женился, не захотел стать отцом — все из-за денег. Конечно, человек с деньгами не обязательно мерзавец, но Пирсу не верилось, что подобная деятельность возможна чистыми руками. Те, кто сделал миллион или умножал его, просто обязаны быть безжалостными хищниками. И совершенно ясно, чем так озабочен Янсен. Умрет Уивер — умрут и его деньги, а с ними умрет и власть. У власти, какой бы великой она ни была, нет иммунитета к смерти, и вместе с власть имущими рушатся, как правило, и их империи, а с империями и их солдаты — Янсены. «Но имеет ли это значение сейчас?» — думал Пирс, глядя на старика. Перед ним, кто бы он ни был, прежде всего человек. Живой… Пока живой. И его нужно спасать. Все остальное — побоку. На металлическом штативе в форме буквы Т висели горлышками вниз две бутыли. В одной из них был физиологический раствор, в другой — сок жизни. Из горлышек выходили две трубки. Стеклянный тройник совмещал их в один сосуд. В трубке находился полупрозрачный фильтр, а на ее конце — длинная игла. Сестра повернула маленький краник возле горлышка бутылки с раствором. Слегка пенясь, раствор пошел по трубке и поднялся к кранику, перекрывающему бутылку с кровью, прошел через фильтр и брызнул с кончика иглы. Сестра перекрыла краник возле иглы. Прозрачные трубки заполнились, в них не осталось пузырьков воздуха, способных закупорить сосуды пациента. Сестра ждала. Пирс взял иглу и присмотрелся к руке старика. Более-менее удовлетворительно выглядела лишь вена на предплечье. Смазав ее сначала спиртом, затем йодом, Пирс с профессиональной точностью вонзил иглу в вену. Закрепив ее кусочком лейкопластыря, он кивнул медсестре. Та повернула краник под бутылкой с кровью. Кровь медленно окрасила раствор. Медсестра осторожно приоткрыла краник перед иглой. Кровь пошла, заполнила трубку и животворным потоком влилась в вену. «Новое вино в старые мехи, — подумал Пирс. — Деньги покупают все». — Быстрее можно? — спросил он. Сестра посильнее открыла краник. Кровь в бутылке стала убывать заметно быстрее. Сок жизни, такой дешевый и одновременно бесценный… Текущий, капающий… чудесным образом превращающий старое в молодое, но… к сожалению, временно, как временно все в этом мире. Пациент глубоко вздохнул, задышал энергичнее. Пирс внимательно всмотрелся в его старое изможденное лицо. Мертвенно-бледное, с хищным носом и проваленными бесцветными губами, оно даже сейчас, на границе жизни и смерти, выглядело жестким и непреклонным. Да, на время он оживет. Вот именно, на время. Но что может спасти тело, подточенное долгой эрозией лет? Нет такого чуда, которое могло бы снова сделать его молодым. Кровь по капле текла в вену старика. Кто-то молодой и здоровый по дешевке продал ее, чтобы продлить ненужную жизнь на час-другой. Продал тот, кто может еще сам вырабатывать пурпурный эликсир жизни, наполненный здоровыми эритроцитами, проворными лейкоцитами, тромбоцитами и многочисленными белками. И продал он ее без всякого ущерба для своего организма, ибо организм его еще способен менее чем за девяносто дней возместить потерю крови. Пирс смотрел на порозовевшие щеки старика и вспоминал Ричарда Лоуэра, который еще в семнадцатом веке пытался перелить кровь. Вспоминал венского иммунолога двадцатого века Карла Ландштейнера. Именно благодаря его труду о совместимости крови переливание стало безопасным. Благодаря им и молодому донору… Пирс невольно взглянул на бутылку, перевернутую вверх дном, и прочитал фамилию донора, написанную печатными буквами. Картрайт. Именно в его крови нуждался умирающий, и только она способна, пусть ненадолго, продлить его жизнь. Сам старик уже не мог в достаточном количестве продуцировать эритроциты и не мог быстро возместить их потерю. По трубке текла сама жизнь — щедрый дар молодого старому. Здоровый спасал обреченного. Веки старика дрогнули. На утреннем обходе Пирс остановился у кровати старика. Тот следил за ним поблекшими глазками. Пирс, словно не веря своим глазам, взял костистое запястье, обтянутое сухой, как у мумии, кожей, и машинально начал считать пульс. — Кажется, вам лучше, да? Старик кивнул. Пирс был поражен. — Отлично, мистер Уивер. Мы вас немного подкормим, и скоро вы станете совсем как новенький. Продолжая держать запястье, Пирс глянул на часы. Задумался… Потом снова посмотрел. Осторожно, как очень хрупкую вещь, положил старческую руку рядом с тощим телом, открыл футляр тонометра и обернул широкую манжету вокруг дряблого бицепса. Приложив стетоскоп к внутренней части локтя, он туго накачал манжету и, глядя на шкалу, медленно выпустил воздух. Потом прослушал впалую грудь. Рядом суетилась медсестра. Не обращая на нее внимания, Пирс задумчиво сидел у кровати. Странно… Пульс сильный, ровный… Старик явно раздумал умирать. Давление поднялось почти до нормы, как будто переливание чудесным образом разбудило скрытые резервы организма. Старикашка здорово дрался за жизнь! Пирс возликовал. Утром следующего дня глаза, внимательно следившие за Пирсом, уже не казались выцветшими. — Все нормально? — спросил Пирс. Уивер кивнул. Для человека его возраста пульс был великолепен. Говорить Уивер начал на третий день. Он неразборчиво бормотал что-то, но Пирс одобрительно кивал ему в ответ. Атеросклероз и пара мелких кровоизлияний оставили свои следы: суженные обызвесткованные сосуды не справлялись со своим предназначением. Но в четвертый день больной уже сидел на кровати и бодро разговаривал с медсестрой чуть хрипловатым голосом. — Такие вот дела, киска, — шамкал он беззубой пастью. — Эх, и задал я им тогда! Треснул прямо меж глаз. Это был нокаут! Я всегда терпеть не мог этих ублюдков… Ага, вот и доктор, — сказал он, поворачиваясь к Пирсу. — Вы хороший доктор. Я прослежу, чтобы вам хорошо заплатили. — Старикашка ехидно хмыкнул. — Лечите тех, кто мне нравится, и тех, кто не нравится, ну-ну. — Вы не должны думать об этом, — предельно мягко посоветовал Пирс. — Все ваши помыслы должны быть о том, чтобы поскорее выздороветь. Старик кивнул головой, сунул палец в рот и с наслаждением стал скрести десны. — Заплатят… Вам хорошо заплатят, — с пальцем во рту невнятно произнес он. — Не волнуйтесь. — Что у вас с деснами? — Чешутся. — Уивер вынул палец и с интересом уставился на него. День пятый. В туалет Уивер пошел самостоятельно. Принять душ он смог на шестой. Пирс вошел в палату и застал его сидящим на краю кровати. Он весело, по-мальчишечьи болтал ногами. Тело его заметно поправилось, лицо округлилось, на руках появилось какое-то подобие мышц. Кожа стала гладкой и вроде бы даже лоснилась. Ноги уже не казались палками. Непонятным образом госпитальная диета шла ему впрок. Румянец на щеках и белоснежные волосы делали его похожим на Санта Клауса. На следующий день начали темнеть его волосы. — Послушайте, сколько же вам лет? — поинтересовался Пирс. — Семьдесят, — гордо ответил Уивер. — Пятого июня исполнилось. А родился я в Вайоминге, в землянке, вот как! Кругом одни индейцы. Мы с папаней встречали их тыщу раз. Смирные в основном ребята, хлопот с ними не было. — Какого цвета у вас тогда были волосы? — Вороного. Самые черные волосы во всей округе. Э-э… Как их девки любили! Сами напрашивались порыться в них. Разрешал… бывало. — Старик хихикнул. — После моего отъезда в Уошике осталось много брюнетиков. Старик сунул палец в рот и стал самозабвенно чесать десны. — Что, зудят? — спросил Пирс. — Еще как! — Старик самодовольно ухмыльнулся. — Знаете, что со мной? Второе детство, вот как! У меня опять режутся зубы. Еще через неделю Уивер вспомнил о бизнесе. Потребовал установить телефон рядом с кроватью и по полдня тратил на деловые разговоры о сделках и махинациях. Суммы при этом назывались фантастические. Вторую половину дня он проводил с Янсеном. Стоило позвать, и тот всегда оказывался рядом. Мало-помалу старик вновь подбирал бразды правления своей огромной империей. Пока мозг его неустанно работал над приумножением могущества финансовой империи, тело восстанавливалось невероятным образом, само по себе омолаживалось буквально на глазах. Прорезался первый зуб — клык, как и положено у хищника. За ним, словно грибы после теплого дождичка, полезли остальные. За неделю еще недавно совершенно седые волосы стали иссиня-черными. Вены ушли под плоть, лицо округлилось, морщины сошли. Тело стало стройным и мускулистым. Глаза из блеклых превратились в ярко-синие. Результаты лабораторных исследований поразили бы кого угодно. Подтверждалось то, что с некоторых пор начал подозревать Пирс. Начисто исчезли все признаки атеросклероза, кровоизлияний будто и не было. Сердце заработало как мощный насос, возможно, именно таким оно было много лет назад. За две недели Уивер превратился в тридцатилетнего крепыша. Однажды, войдя в палату, Пирс застал Уивера и Янсена за любопытным разговором. — Слушай, Карл, — услышал Пирс слова Уивера, — как насчет женщин? — Нет проблем, — пожал плечами Янсен. — Прямо сейчас? — Ты не понял, болван! — разозлился Уивер. — Я не собираюсь развлекаться. Мне необходим наследник, значит, нужна жена. И наследник у меня будет! Да-да, именно в моем возрасте. И засунь-ка свой скепсис подальше. Пожав плечами, вступился Пирс. — Я не вижу, почему бы вы не могли стать отцом. — Слышишь, Карл? Я опять такой же сильный и умный, как и в молодости. Мне даже кажется, еще сильнее и умнее. Очень скоро кое-кто об этом узнает. Сам дьявол предоставил мне вторую возможность. Док, я правильно излагаю? Пирс опять пожал плечами. — Пожалуй. Но как вы собираетесь ею воспользоваться? — Ха! Я не собираюсь повторять прошлые ошибки. И кое-кто очень скоро узнает, как надо решать проблемы. А знаете ли вы, док, как надо решать проблемы? — Нет, к сожалению. Уивер уставился на него. — Нечего дурить меня! Отчего я выздоровел именно таким образом? Вы же сами не ожидали ничего подобного. Семьдесят лет! А посмотрите-ка на меня. Почему это, по-вашему? — А сами вы что думаете? — Я никогда и ничего не предполагаю! Я просто знаю… или не знаю. Есть факт, от него я и пляшу. Именно факты мне от вас и нужны. — С Истером вы говорили? — Разумеется. — И что же он вам сказал? Взгляд Уивера кольнул Пирса из-под черных кустистых бровей. Проигнорировав вопрос, он продолжил: — Итак, что вы сделали со мной? — Вряд ли это имеет значение. — Если мистер Уивер спрашивает, — со зловещей ноткой в голосе сказал Янсен, — ему отвечают. Уивер махнул на него рукой. — Прекрати. Его не напугаешь. Но я надеюсь, что он разумный человек, реалист. Док, поймите меня правильно. Сейчас мне не более тридцати, но рано или поздно я вновь стану семидесятилетним. Так вот, хотел бы знать, как снова сделаться тридцатилетним. — М-да… — Пирс тяжело вздохнул. — Это уже не омоложение. Это бессмертие. — А почему бы и нет? — Вечная сказка. Мечта, которая всегда оставалась лишь мечтой. Чего вы хотите? Тело все равно изнашивается, и семьдесят лет — почти предел, установленный нам природой. После чего тело наше начинает разваливаться. — Я не о том! Свой срок я использовал, так? Но вот мне опять тридцать. А дальше что будет? Снова по кругу или как? — Не знаю, — честно ответил Пирс. — Процесс умирания до сих пор не удавалось остановить. Всех нас поджидает могила. С рождения мы заражены смертью, и болезнь эта неизлечима. — А если у кого-то, предположим, появился иммунитет к этой болезни? — Я не это имел в виду. Смерть сама по себе не является какой-то специфической болезнью. Чаще мы умираем даже не от старости, а от всяческих инфекций, травм, да мало ли от чего еще. Умираем, бывает, и от дряхлости, но если это и может считаться болезнью, то вирус ее все равно не выделен, а заражаемся мы ею при рождении, а то и при самом зачатии. Причем заражаемость всеобщая. Характерные симптомы: постепенная физическая деградация, вскоре после половой зрелости. Атеросклерозы, болезни сердца и связанные с ними нарушения кровообращения, от чего неизбежно ухудшается работа мозга и других внутренних органов. Клетки тела медленно, но необратимо теряют способность к воспроизводству. Рушится иммунитет, организм дряхлеет. Смертность стопроцентная. Все в этом мире умирает. И деревья, и планеты, и звезды. У каждого свой срок. Естественная и неизбежная смерть… Впрочем, естественная смерть — относительно новое явление в природе. Простейшие бессмертны. Бессмертны даже наши ткани, отдельно взятые. Смертны лишь многоклеточные организмы. Не находя подходящих условий в окружающей среде, клетки вынуждены были объединиться, и каждая из них дифференцировалась, выполняя в организме свою специфическую функцию. Казалось бы, все нормально, но нормально ли то, что клетки вынуждены умирать из-за нарушения, к примеру, системы кровообращения, лишенные питания? Но, допустим, система кровообращения чудесным образом всегда здорова. И что же? Клеткам уже нет причин умирать. Возможно, они станут бессмертными. — Да не о том я, — отмахнулся Уивер. — Вы просто сделали мне переливание, и я вдруг омолодился. Вам не приходило в голову, что в крови, которую вы влили в меня, мог оказаться ваш пресловутый иммунитет? На эту мысль, кстати, меня натолкнул Истер. Чья эта кровь? Пирс вздохнул. — Ее сдал некто по имени Маршалл Картрайт. Они спустились на первый этаж и вдвоем протиснулись в маленькую комнатушку банка крови. — Рекомендую вам сотрудничать с мистером Уивером! — еще на лестнице сказал Янсен, — если вы не совсем дурак, конечно. Исполняйте все, что он просит. Говорите все, что он захочет знать. Вы не пожалеете. Но если вы вздумаете упрямиться… — Янсен неприятно ухмыльнулся. — Ну и что же он сможет со мной сделать? — Пирс даже хохотнул, впрочем, неуверенно. — Лучше вам об этом не знать. Не задавая лишних вопросов, сестра принялась перелистывать страницы регистрационного журнала. — Ага, вот он, — ее палец подчеркнул строчку. — Четвертого сентября. Группа первая, резус отрицательный. До сих пор не возместили, кстати. Пирс взглянул на Янсена. — Вы обещали позаботиться. — Успеется. Завтра получите, — огрызнулся секретарь. — Кто донор? — Маршалл Картрайт, — ответила сестра. — Группа первая, отрицательный резус. Кажется, я вспоминаю. Это было в тот день, когда мы дали объявление по телевидению. Этой крови у нас не хватало. Отозвались многие. — Конкретно его помните? — спросил Янсен. — Третий вроде. В день к нам приходит по двадцать доноров, а с тех пор прошло уже больше недели. — Думайте, думайте, — грубо потребовал Янсен. — А я что, не думаю? — обиделась медсестра. — Что, собственно, вам надо? — Адрес. Как он выглядел, что говорил. — Что-то не в порядке с кровью? — Наоборот, все в порядке, даже слишком, — улыбнулся Пирс. Улыбнулась и сестра. — Редкая жалоба. Попробую найти его адрес. — Она полистала картотеку. — Так… Здесь ничего. Он отказался стать постоянным донором. Посмотрим здесь… — Она открыла черную папку с тремя кольцами, полистала ее. — Должно быть, здесь. Ага… Бин Картрайт. Паркер… Вот, Маршалл Картрайт. Отель «Эббот». Телефон… телефона нет. — «Эббот»… — задумчиво произнес Янсен. — Ночлежка какая-нибудь. А вы что думаете об этом? — пристал он опять к женщине. — Почему он не хотел, чтобы его имя оказалось в списке постоянных доноров? — Да что случилось, наконец? Уж не тот ли старикашка из триста четвертой интересуется, что выздоровел чудесным образом? — Да-да, — торопил Янсен. — Нам необходимы фотокопии записей. Вы дадите мне эти книжки? — Позже. Я прослежу, чтобы вы их получили, — ответил Пирс. — Сегодня! — Хорошо, сегодня, — согласился Пирс. — Ну, тогда все, — заключил Янсен. — Если вдруг вспомните что-то интересное, сообщите мне или мистеру Уиверу. Немедленно! Для вас это будет означать кое-что. Мы умеем быть благодарными. «Означать кое-что», — подумал Пирс. — Этакий пароль класса». — Как я понимаю, «кое-что означать» это будет прежде всего для вас? А как это обойдется для всех остальных, для человеческой расы в целом вам, конечно, безразлично? Ну ладно, вы получили, что хотели. — Вот именно! Я всегда получаю, что хочу, — самодовольно заявил Янсен. — Мы с мистером Уивером всегда получаем, что только захотим. Советую запомнить это! Пирс постарался запомнить… Между тем юноша-старик, или, если угодно, старик-юноша по имени Лерой Уивер обзавелся прекрасным комплектом зубов, которым мог позавидовать и юноша. Они были так же белы, как черны стали его волосы. От избытка энергии он начал тяготиться вынужденным бездельем. Частые анализы и прочие процедуры стали его раздражать, заодно он все более злился на Пирса за то, что тот не мог ответить на его вопросы о волшебном омоложении. Почувствовав себя совсем молодым, он повел себя довольно игриво и, не стесняясь, шлепал медсестер по попкам. Что он вытворял ночью, Пирс решил не выяснять. Наконец, не дожидаясь конца недели, Уивер потребовал выписки. Противиться Пирс не стал. Избавившись от докучливого пациента, он разыскал частного детектива. Четкая надпись на дымчатом стекле сообщала: «Янсон Локке. Частный детектив». Внешность детектива разочаровала Пирса — он совсем не походил на крутого парня. Но из-под благообразной оболочки порой поблескивала сталь. Высокий, с проблесками седины и загорелым лицом, в отлично сидевшем на нем костюме цвета кофе с молоком, Локке больше походил на преуспевающего служащего. Но при взгляде на старый захламленный кабинет и далеко не роскошную мебель впечатление улетучивалось. Секретарши у него не было. Но именно такого человека Пирс и искал. Пока Пирс путано объяснял свою проблему, Локке внимательно смотрел на него своими темными глазами. — Очень важно, чтобы вы нашли его, — говорил Пирс. — Отель «Эббот». Там он жил еще недавно. Маршалл Картрайт. Это все, что я знаю о нем. — Зачем он вам? — Стоит ли вам знать? — Меня вовсе не прельщает попасть в тюрьму или лишиться лицензии. Законы писаны и для меня. — Нет-нет, ничего противозаконного! — быстро произнес Пирс. — Но дело может оказаться опасным. Мне не хотелось бы врать. Это чисто медицинская проблема, и разъяснить ее неспециалисту крайне трудно. Главное, чтобы вы нашли его. Он этого не знает, но жизнь его под угрозой. Как бы вам объяснить… Словом, эта проблема имеет огромное значение для всего человечества. Но учтите: его ищут и другие, они очень опасны. Ваша задача — опередить их. — И кто эти «они»? Пирс сокрушенно пожал плечами. — Я не знаю. Но может оказаться кто угодно. Агентство Пинкертона, к примеру, или агентство Бернса, или «Интерпол». Собственно, это может быть любая из крупных организаций такого рода. — Потому-то вы и пошли ко мне? — Да. А человек, который нанял, или наймет детективов, — Лерой Уивер. Знаете его? — Та-ак, — Локке заинтересовался всерьез, — стало быть, этот престарелый индеец опять вышел на военную тропу… Что за Картрайт? Фотографии, описание, привычки? Пирс вздохнул. — Ничего такого у меня нет. Знаю только его фамилию и что он молод. Четвертого числа он продал пинту своей крови. От постоянного донорства отказался. Вместо адреса назвал отель «Эббот». Это все. — Наслышан, — кивнул Локке. — Грязная дыра на Девятой улице. Но я уверен, что он уже смотал оттуда и из города тоже. — Почему? — Он отказался от донорства, значит, задерживаться здесь не собирался. Бродяжки из «Эббота» ни за что бы не отказались от такого легкого заработка, да еще постоянного. Скорее всего ему просто нужны были деньги на дорогу. — Я тоже так подумал, — кивнул Пирс. — Возьметесь? Повернувшись в кресле-вертушке, Локке задумчиво уставился в окно. Смотреть на световые рекламы, трансформаторы и высоковольтную линию особого смысла не было, но казалось, что Локке ищет решение именно там. — Пятьдесят долларов в день плюс расходы, — заявил он, крутанувшись обратно. — При выезде за город — шестьдесят. Слежку за собой Пирс почувствовал в тот же день. Он не спеша бродил по теплым осенним улицам, прикидываясь беззаботным гулякой. Тискался в плотной суетливой толпе, заходил в огромные супермаркеты, где кондиционированный воздух овевал приятной прохладой. Казалось, все жители города только и делали, что покупали все подряд. Неприятное чувство не пропадало. Он останавливался у прилавков, украдкой оглядывался, рассматривал гигантские витрины, пытаясь увидеть отражение преследователя. Подозрение росло. Как профессионал он знал эти симптомы, характерные для истеричных женщин на пороге увядания. Вот уж чего Пирс не ожидал. Все сходилось: неприятный холодок в затылке и между лопатками, гнетущее чувство страха. Хотелось куда-то убежать, спрятаться. Все равно куда, лишь бы подальше. Сдерживая себя, Пирс спокойно шел по улице к своей машине. Остановился. Несколько минут поболтал о том о сем со сторожем стоянки и только тогда сел в машину и поехал домой. Слежка продолжалась несколько недель. Сколь-нибудь явно он ее так и не обнаружил, но уже не сомневался в ней. Пирс настолько привык к ней, что почувствовал себя голым и одиноким, когда понял, что слежка прекратилась. Ничего необычного не было в том, что однажды зазвонил телефон. Врачу звонят в сто крат чаще, чем кому бы то ни было. Звонил доктор Истер. Он посоветовал Пирсу не глупить и помочь мистеру Уиверу. — Что значит «помочь»? — спросил Пирс. — Помогать пациентам — моя обязанность. — Перестань, ты знаешь, о чем я, — вкрадчиво возразил Истер. — Ты должен работать с ним, а не против него. Дело того стоит… — Единственно, что я должен, так это как можно лучше применять свои медицинские знания, — возразил Пирс. — На этом мои обязанности кончаются, и требовать с меня что-то сверх этого никто не имеет права. — Какая патетика, — по-прежнему вкрадчиво, но уже с ехидцей сказал Истер. — Осталось спросить, что скажет об этом Уивер. Особенно о твоем соответствии… Советую подумать. Пирс бросил трубку и задумался. Его совсем не радовала перспектива потерять лицензию. Он любил свою работу и ничего лучшего не желал. Но он понимал, что угроза Истера вполне реальна. Врача довольно просто обвинить в некомпетентности и злоупотреблении. После тяжких раздумий Пирс решил, что лучше потерять лицензию, чем предать самого себя. В ожидании и размышлениях прошла еще неделя. Ничего примечательного не случилось. Все шло обычным чередом. Все свалилось сразу. Пирс отошел от своей машины и направился к парадной двери. Вдруг из тени вынырнула рука, схватила его и потащила во тьму. Он даже не успел ничего сообразить, когда рука грубо зажала ему рот и кто-то шепнул ему в ухо: — Т-с-с… Я Локке. Частный сыщик. Помните? Пирс с трудом кивнул. Рука разжалась. Постепенно глаза привыкли к темноте, и Пирс разглядел лицо сыщика. Его украшала густая борода, а нос как-то странно изменился. Приглядевшись, Пирс понял, что все лицо Локке в синяках, а нос сломан. — Чепуха, не стоит внимания, — прохрипел Локке. — Вы бы посмотрели на тех сукиных детей. В старой, потрепанной одежде, зияющей дырами и заплатами, он походил на одного из бедолаг, что вечно роются в помойках. — Сдается мне, что я зря втянул вас в это дело. — Пустяки, работа такая. Слушайте внимательно. У нас мало времени. Я должен все вам рассказать. — Сначала надо заняться вашим лицом. Зайдемте ко мне, а доклад пришлете потом по почте. — Нет! — Локке тяжело дышал. Говорил он нервно, отрывисто. — Нет времени. Совсем. Слишком опасно. Уже несколько дней я прячусь от них. Но сегодня они меня подловили. Мелочь пузатая… Ха! Я им вкатил! Рассказать? Пирс кивнул. Посчитав поначалу дело не слишком сложным, Локке поселился в «Эбботе» и быстро подружился с администратором. Однажды, как бы невзначай, он спросил у него о своем друге Картрайте. Но тот знал мало или не слишком доверял ему. Похоже, этот администратор вообще никому не доверял, подозревая каждого в принадлежности к санитарному управлению. Постояльцы же были не в ладах с полицией и налоговыми инспекторами и к любым расспросам относились с великим подозрением. Локке лишь узнал, что Картрайт оплатил счет и неожиданно уехал, не оставив адреса. «Что, твой дружок попал в беду?» — с любопытством спросил администратор. «Угу», — озабоченно ответил тот. Сделав таинственную физиономию, администратор наклонился к нему. — Кажется, он уехал в Де Мойн. Что-то он об этом говорил, точно не помню… Захватив с собой образец почерка Картрайта, Локке рванул в Де Мойн. Он излазил все отели и пансионаты города. В одном из первоклассных отелей в регистрационной книжке он наткнулся на имя: Маршалл Картер. Но все остальное совпадало и даже почерк совпадал. Из «Эббота» он уехал девятого, а здесь появился десятого. Картера он нашел в Ист-Сан-Луисе, но это оказался пожилой коммивояжер, торгующий фототоварами. В Канзас-сити он не бывал более года. Все. На этом след обрывался. — А кто-то другой смог бы его найти? — Нет, если он сам этого не захочет. Могло бы помочь объявление по радио или по телевидению. Наверное, он сменил фамилию, а новую не ставит на бумагах, идущих в определенные учреждения. Словом, парень лег на дно. Вот и все. Пирс молча смотрел на сыщика. — Кто напал на вас? — спросил он наконец. — Двое. Прямо возле моей конторы. Способные детишки, но не вундеркинды. Они предложили мне бросить это дело. Глупые — они просто не знали, что это не в моих правилах. Я бросаю дело лишь после того, как закончу. Пирс одобрительно кивнул. — В полиции о нем ничего, — продолжал Локке. — Даже ФБР ни черта не знает, я выяснял. Под этой фамилией нет ни сведений, ни отпечатков пальцев. — Что ж, вы сделали все, что смогли. Пришлите счет. — К черту счет! — рявкнул Локке. — Пять сотен наличными. В конверте. Пришлете мне прямо в контору. А чеки я не признаю. Следовало бы содрать с вас побольше, вы же подставили меня за болвана. Ладно, хрен с вами. Надо думать, у вас были на то свои причины. Будьте осторожны, док. Исчез он быстро и бесшумно. Пирс собрался еще что-то спросить, но вдруг обнаружил, что рядом никого нет. Посмотрев по сторонам, он пожал плечами и вошел в дом. Поднялся на лифте до своего этажа. Остановился перед дверью, рассеянно вставил ключ в замок. Удивительно — ключ не поворачивался. Разозлившись, он толкнул дверь. Она оказалась незапертой. От испуга что-то екнуло в груди. Пирс с опаской вгляделся в темноту. — Можете войти, доктор Пирс, — негромко сказал кто-то. Зажегся свет. Пирс вздрогнул, но сразу овладел собой. — Мистер Уивер? Какой приятный сюрприз! И Янсен тут же. Как вы себя чувствуете? Чего изволите? — А чувствуем мы себя прекрасно, — ответил Уивер. — Ну, прямо совсем прекрасно. «Однако он хреновато выглядит», — не без злорадства подумал Пирс. Уивер и вправду выглядел больным и постаревшим. Он сидел у камина в любимом кресле Пирса, обитом зеленой кожей. Лицо его заметно осунулось. Рядом стоял верный Янсен. — А вы неплохо устроились. Совсем кап дома. Уивер хмыкнул, раздраженно, как показалось Пирсу. — Консьержке мы назвались вашими друзьями. Она поверила. Но ведь мы и в самом деле друзья, правда? Пирс внимательно оглядел непрошеных гостей. — А у вас, значит, бывают друзья, а не только наемники? Что-то вы плохо смотритесь. Может, вернетесь в госпиталь? — Я, кажется, ясно сказал, что чувствую себя прекрасно, — повысил голос Уивер, но тут же дружески добавил: — Нам очень надо поговорить. Пирс выразительно глянул на Янсена. — Какая жалость… А у меня как раз сейчас нет желания говорить. День, понимаете ли, был тяжелый… Уивер не сводил с Пирса проницательных глаз. — Карл, выйди, — тихо приказал он. — Но, мистер… — начал было Янсен, зло сощурив глаза. — Я сказал, выйди! — уже рыкнул Уивер. — Подожди меня в машине. Хлопнув дверью, Янсен ушел. Устало опустившись в кресло напротив Уивера, Пирс спросил: — Как успехи? — Не так хорошо, как ожидалось, — спокойно ответил Уивер. — А именно? — Мы искали Картрайта. Безуспешно. — Ага, и вы считаете, что я-то уж всяко знаю, где он, так? Уивер сложил руки на коленях. — Почему бы нам не работать вместе? — В принципе можно. Что конкретно вам нужно? Что вас интересует? — Вы очень часто брали у меня кровь. Высосали, пожалуй, ту же пинту, что влили в меня. Что вам удалось выяснить? — Немного. Из крови мы получили плазму. Обработав ее цинком, выделили гамма-глобулин. Исследовали его на животных… — И что же? — Иммунитет, если можно так назвать это явление, локализуется именно в гамма-глобулине. Испытали на крысе. Видели бы вы ее! От старости она вот-вот готова была загнуться, а теперь мечется не хуже молодой. — И это… часть меня? Пирс покачал головой. — Нет. Это всего лишь глобулин. — Значит, чтобы жить вечно, мне необходимы постоянные переливания? — Да, если бессмертие вообще возможно, — пожал плечами Пирс. — Возможно! И вы это прекрасно знаете. Во всяком случае один бессмертный уже существует — Картрайт. Его может погубить только несчастный случай. Какая была бы трагедия, не правда ли? Люди, бывает, погибают, несмотря на все предосторожности. Иногда их убирают. А вдруг какой-нибудь мерзавец пустит его бесценную кровь в сточную канаву? Или чрезмерно ревнивая баба воткнет ему нож в бок? — Что вам еще надо? — ровным голосом спросил Пирс. — Отсрочку у смерти вы получили. Что вам еще? — Вот именно — отсрочку! Еще и еще, до бесконечности. С какой стати какой-то ублюдок, ничтожество, должен иметь этот дар? Что за прок от него? И кому? Вот если его толком использовать… Под охраной, в хороших руках, он стал бы очень ценным. Жизнь — самый ходовой товар. И дорогой… очень дорогой… Да за нее все можно отдать, когда приспичит! Я бы мог платить за нее по миллиону в год, а? Не меньше бы платили и другие. А вечно жили бы только те, кто смог доказать свои деловые способности. Ученые тоже… некоторые… Кроме того, государственные деятели. Нужные, разумеется. Удобные лидеры. Ну… как? — А как же сам Картрайт? — Картрайт? — Уивер словно пробудился от прекрасного сна. — Что Картрайт? Да на всей земле никто не имел бы лучшей жизни! Его охраняли бы надежней, чем Форт-Нокс. Ну кто мог бы отказать ему в чем угодно, хотя бы из страха, что он может убить себя? Он же как курица, несущая золотые яйца! — И у него будет все, кроме свободы… — Слишком неопределенный и переоцененный товар. — Единственный бессмертный… — А я что говорю? — подхватил Уивер. — Пусть же вместо одного их станет много! Пирс задумался. Невероятная мутация. Что-то изменило генетический код. Может, космический луч, а может, что-то еще более тонкое и неповторимое, и вот вам бессмертие. Иммунитет к смерти. Способность сохранять кровеносную систему вечно молодой и устойчивой. В свое время Казалис сказал: «Человек настолько стар, насколько стары его артерии». Стало быть, берегите артерии, и ваше тело станет бессмертным. — Ну, скажете вы мне, где этот Картрайт? — Уивер весь напрягся. — Скажете, пока он не пропал совсем? — Человек, знающий, что проживет миллион лет, будет предельно осторожным, — сказал Пирс. — Естественно, — прошипел Уивер. — Но ведь он ни черта не знает, иначе никогда бы не дал свою кровь. Или уже знает? — Что вы хотите этим сказать? — Вы не рассказали ему? — Я не понимаю… — Да неужто?! Десятого вечером вы заходили в отель «Эббот». Спрашивали Картрайта. Администратор опознал вас по фотографии. А потом вы разговаривали с ним, так? Той же ночью Картрайт сорвался. Отель «Эббот» Пирс запомнил хорошо. Особенно грязный облупленный коридор, в узком пространстве которого носились тучи мух. Стараясь не касаться загаженных стен, Пирс торопливо прошел его, по пути думая о бубонной чуме и холере. Помнил он и Картрайта. Вполне обычный с виду, он представлял собой буквально сказочное существо. Выслушав Пирса, Картрайт поверил сразу. И исчез, взяв предложенные деньги. — Допустим, я так и сделал. Но если даже и так, то далось бы мне это совсем не легко. Что он, собственно, для вас? Деньги и проблематичное бессмертие. А для меня? Да я все бы отдал за возможность исследовать его! Это же ходячая лаборатория. Чертовски интересно узнать, как работает его тело. А возможность синтеза этого вещества? Как видите, мои мотивы не хуже ваших. — И что бы нам не совместить их? — Они несовместимы, мне кажется. — Пирс, только не надо корчить из себя святошу. Жизнь есть жизнь, и она полна греха. — Не надо… Мы сами делаем ее такой, — тихо возразил Пирс. — А причины, по которым я не хочу участвовать в ваших махинациях, для меня достаточно основательны. Уивер резко встал, подскочил к Пирсу. — Да, я знаю, среди вас есть придурки, помешанные на этике и тому подобной чепухе! — Он почти рычал. — Но вас мало. И все вы глупцы! Ну что такого уж святого в том, что вы делаете? Вам же платят! Вы обыкновенные ремесленники. Чему тут молиться? — Вы не понимаете. Если бы вы не поклонялись своему делу, многого бы вы добились? Но вы молитесь деньгам, они для вас священны. А для меня священна жизнь! Каждый день и весь день! А враг мой — смерть. И драться я с нею буду до конца, — Пирс вскочил, дрожа от ярости, и уставился в глаза собеседника. — Поймите, Уивер, ваш замысел обречен. Представьте, если вы еще на это способны, что мы вдруг овладели секретом омолаживания. Что станет с цивилизацией? Вы не думали об этом? Вряд ли! Цивилизация просто развалится. Наша культура тысячелетиями стояла на том, что мы первые два десятилетия тратим на обучение, сколько-то лет на выращивание потомства и обеспечение достатка, а последнюю пару десятилетий — на медленное умирание. Вспомните, усилиями науки прошлого и этого столетий мы прибавили к средней продолжительности жизни всего два десятка лет, но человечество стонет от невозможности приспособиться к этому. Для него это оказалось слишком быстро. А если мы прибавим еще сорок лет? Что стоит одна демографическая проблема! А социальные, политические? Картрайт пока жив. А если потомки унаследуют его мутацию, а они должны ее унаследовать, как я предполагаю, ген бессмертия — доминантный, то они выживут и постепенно, очень постепенно, вытеснят нас, смертных. И только такую постепенность сможет выдержать наша цивилизация. — М-да, наговорили вы… Но ближе к делу! Где он? — Ну нет, Уивер, — повысил голос Пирс. — Не выйдет! И сейчас я вам объясню, почему. Вы же убьете его. Конечно, вы сейчас ничего такого и в мыслях не держите, но я в этом уверен абсолютно. Вы либо обескровите его, либо убьете просто так, из зависти или страха перед его бессмертием. Всегда так было: люди уничтожали то, что не могли получить. Извечная ненависть плебея к какой бы то ни было аристократии. История доказала это множество раз. — И все же где он? — Почем я знаю? Можете мне не верить, но я на самом деле не знаю, да и знать не хочу! Я рассказал ему всю правду, дал немного денег и убедил его уехать как можно дальше, где его не смогут достать. Пусть себе спокойно омолаживает человечество. — Что-то не верю я вам. Небось, для себя спрятали. Стали бы вы за просто так давать ему тысячу долларов. — Вам и сумма известна… — не очень удивился Пирс. Уивер криво усмехнулся. — Мне про вас все известно. Я даже знаю, какие суммы вы положили в банк за последние десять лет и сколько за это же время сняли со счета. Пирс, я не шучу. Я сломаю вас. Вы для меня не проблема. Пирс непринужденно улыбнулся. — Сомневаюсь. Вы не посмеете. А вдруг я все же знаю, где он прячется. Уничтожив меня, вы потеряете последнюю надежду. Я подумал об этом и постарался обезопасить себя и Картрайта. А если вы будете слишком усердствовать, я опубликую статью. Один экземпляр, обещаю, подарю вам, а пресса по всему миру подымет такую шумиху, что вы уже никогда не сможете контролировать Картрайта один. Даже если вы найдете его, он уже не будет принадлежать только вам. Молча Уивер повернулся и пошел к двери. У порога он сверкнул глазами на Пирса и сказал ледяным голосом: — Мы еще увидимся. У вас будут проблемы. — До свидания, — так же холодно ответил Пирс и подумал: «У вас уже есть проблемы. Вы все равно не поверите, что я не знаю, где Картрайт, но вы еще не знаете, что в любом случае я окажусь совершенно бесполезным. Но мне жаль не вас». Через два дня разразилась сенсация: женитьба Уивера на двадцатилетней красотке Патриции Уоррен. Союз красоты и богатства. Почетный возраст и молодость. В воскресной газете Пирс увидел фотографию девушки. Что ж, Уивер добился, чего хотел. Наследник гарантирован. Иначе он ни за что не доверил бы свою империю женским рукам. Он достаточно предусмотрителен, и результаты соответствующих анализов, конечно же, прекрасны. Через пять недель после переливания позвонил Янсен и попросил о встрече. Не обратив внимания на не свойственную тому вежливость, Пирс отмахнулся. В начале шестой недели позвонил уже доктор Истер и буквально умолял Пирса приехать в новый особняк Уивера. Пирс опять отказался. Наконец еще через несколько дней, завывая на всю улицу сиреной, «скорая» привезла «денежный мешок», воплощенный в теле самого Уивера. Все вернулось на круги своя… Сидя около госпитальной кровати, Пирс пытался нащупать пульс на костлявом запястье. Дряхлое тело старика казалось совсем немощным. Аритмично, как и тогда, вздымалась и опускалась простыня на истощенной груди. Пока живой… Пока… Кончались отведенные ему судьбой семьдесят лет. Но дело даже не в том, что он умирал. Все мы там будем… Дело было в том, что умирал именно он. Пульс едва прощупывался. Чудесный дар исчерпал себя. Сорок лет жизни утекли за несколько дней. Смерть опять наложила на него свою печать. Лицо старика стало голубовато-серым, местами желтоватым. Морщинистая кожа страшной маской обтянула кости черепа. В молодости он, может, и был красив, но сейчас глаза его запали, а нос отвис почти до губы наподобие клюва. «На этот раз, — без особых чувств подумал Пирс, — чуда не будет». — Странно, — сказал доктор Истер, — казалось, что впереди у него много времени. Не менее сорока лет. — Так думал и он, — ответил Пирс, — но все они пролетели за сорок дней. Год за день. Видимо, гамма-глобулин сохраняется в крови только на это время. Иммунитет оказался пассивным. Активный, похоже, только у Картрайта, и он может его передать только своим детям. Истер поглядел, нет ли рядом медсестры, и прошептал: — Послушайте, вот вам отличная возможность взять все в свои руки. Другого такого случая не будет. Надо только суметь им воспользоваться. Мы же всего за пару поколений сможем изменить лицо человечества, организовав искусственное осеменение. Не без пользы для себя, разумеется. — Бросьте. Нас сотрут в порошок прежде, чем мы успеем сделать что-то. Закрыв глаза, Пирс слушал хрипение умирающего. Он думал о вечном противоречии жизни и смерти. Как тесно сплелись рождение и смерть. Перед ним лежит без пяти минут труп — Уивер, а где-то формируется его ребенок, который появится на свет только через несколько месяцев. И именно это соседство противоположностей сохраняла человечество в равновесии. Жизнь прошедшая оставляет после себя жизнь нарождающуюся… А бессмертие? Что оно может дать? Где-то скрывается бессмертный Картрайт, и его никогда больше не оставят в покое. Вечно, всегда и везде его будут разыскивать. Быть может, благодаря смерти Уивера не так настойчиво, ибо для других Картрайт останется скорее легендой. Но никогда бессмертный не сможет жить нормально, как любой другой человек. Чудесный дар может оказаться для него тяжелым бременем. За все в этой жизни приходится платить. А что если придется платить и за бессмертие? Чем же и как? Равносильно бессмертию только само право на жизнь. Но если смерть оплачивается рождением, то бессмертие… Да простит тебя Бог, Картрайт, и пусть он сжалится над тобой. — Переливание, доктор Пирс? — в который раз спросила медсестра. — Да-да, разумеется, — спохватившись, торопливо ответил он. — Кто знает, вдруг поможет. — Он посмотрел на едва живое тело. — Пошлите заявку. Группу крови его вы знаете — первая, резус отрицательный. Глава 2 Донор Впустую пролетела половина столетия, рассчитанного на поиски. Лишь отчаянная надежда могла поддерживать энтузиазм при полнейшем отсутствии каких-либо успехов. Для непосвященного Национальный научно-исследовательский институт представлял собой нечто странное. При полном отсутствии клиентов он к тому же ничего не создавал. Финансовые отчеты отражали только дебет. Но, несмотря на убыточность, какие-то люди, явно очень состоятельные, регулярно переводили на его счет огромные суммы. А в случае смерти жертвователя институт наследовал его состояние. Не в пример обычным институтам, где знания создаются, этот только собирал их. Жадно, в невероятных количествах он поглощал информацию, предпочитая записанную на бумаге, но не брезгуя ею и в любом другом виде. При внимательном рассмотрении можно было заметить весьма специфический интерес: статистика народонаселения, больничные записи, отчеты и прочее-прочее, что так или иначе было связано с жизнью и смертью буквально на всей планете. В неуязвимый, тщательно охраняемый бункер, построенный недалеко от Вашингтона, стекался огромный поток бумаги. Здесь он быстро превращался в электронный узор на магнитной ленте или в кружево отверстий на перфокартах. Переработанная таким образом информация шла на компьютеры, где обобщалась и выстраивалась в систему, на основании которой делались далеко идущие прогнозы. Чем занимается институт на самом деле, знал только один человек. Для остальных нескольких тысяч служащих деятельность его была окружена тайной, но они аккуратно расписывались в ведомости при получении жалованья, не спешили проявлять излишнее любопытство из боязни потерять хорошую работу. И только надежда поддерживала работу института, и только смерть подстегивала ее. Страшный беспорядок на грани полнейшего хаоса царил в главном пресс-зале. На конвейер подавалась вскрытая и зарегистрированная почта. Читающие машины просматривали газеты, затем перепроверяли люди-чтецы. Стремглав носились рассыльные на роликовых коньках. Подчеркивая синим карандашом нужные статьи, служащие зачитывали их пишущим автоматам. Операторы вводили информацию в электронную память. Волнуясь, словно перед первым свиданием, Эдвин Сиберт торопливо лавировал между столиками пресс-зала. За шесть месяцев, что он проторчал здесь, Сиберт так и не понял, чем, собственно, занимаются все эти люди. По крутой металлической лестнице он поднялся в кабинет, который высился над залом, как тюремная сторожевая вышка. Вдоль стен приемной стояли большие деревянные шкафы. Их убогий вид наводил на мысль, что предназначены они для хранения далеко не самой важной информации. У одного из шкафов стоял невзрачный служащий и с безразличным видом копался в нем. — А, Сандерс, салют, — небрежно поздоровался Сиберт. У двери, ведущей в кабинет, стоял стол с интеркомом и автоматическим магнитофоном. Молодая симпатичная секретарша удачно дополняла комплект. Едва Сиберт вошел, ее пушистые ресницы взметнулись. — Привет, малышка. Локке у себя? — опередил ее Сиберт и невозмутимо пошел мимо нее к кабинету. — Ой, Эд, туда нельзя. — «Малышка» вскочила, пытаясь удержать его. — Мистер Локке разозлится… — …если сейчас же не узнает потрясную новость, которую я ему несу, — подхватил Сиберт. — Лиз, я нашел! — он ласково потрепал ее по нежной щеке. — Понимаешь, нашел! Поймав его руку, девушка прижала ее к своей щеке. — Эд… — прошептала она. — Я… — Потом, малышка, все потом, — весело успокоил ее Сиберт. Он не собирался объяснять ей, что никакого «потом» не будет. Целую неделю потратил Сиберт на девчонку, пока не понял, что вытянул из нее все то немногое, что она знала. Высвободив руку, он толкнул дверь и вошел в кабинет. Генеральный директор сидел спиной к прозрачной стене, сквозь которую мог при желании наблюдать за происходящим в пресс-зале. Он с кем-то говорил по видеофону: — Да поймите же, наконец, вам остается только ждать. Терпение и только терпение. Этот Понс де Леон… Сиберт быстро взглянул на экран. На нем мерцало лицо, на котором преклонный возраст стер признаки пола. Лишь глаза еще горели жизнью и желанием на этом сморщенном лице. — Договорим позже. Здесь посторонний, — ровным голосом произнес Локке. Он коснулся кнопки на ручке кресла, и экран на стене погас. — Ты уволен, Сиберт. «Странно, — подумал Сиберт, — Локке ничуть не моложе собеседника, но выглядит молодцом, подтянутый и энергичный. Вот что значит отличный медицинский уход, инъекции гормонов и ежедневная гимнастика». — Ну-ну, — ответил Сиберт, но уже не столь игривым тоном, что с секретаршей. — Конечно, если вас не заинтересует моя информация. — Попробуй убедить меня, что я поторопился, — сказал Локке с сомнением. — Возможно, я передумаю, если сочту твою информацию достаточно важной. — Не помешает и премия, — подсказал Сиберт. — Хам, — пробурчал Локке. — Ну, что тут у тебя такого потрясающего, что ты не можешь сообщить по обычным каналам? По лицу генерального директора можно было предположить, что он далеко не все свои дни провел в кабинете. Многое могли рассказать сломанный нос, шрамы возле глаз и еще один — через всю щеку. Напоминал Локке старого матерого медведя. Мощные плечи и грузная фигура предупреждали о недюжинной силе, а глаза, чаще добродушные, порой сверкали сталью. Внимательно оглядев его и по достоинству оценив столь многообещающие признаки, Сиберт решил не дразнить его попусту. — Похоже, я нашел одного из отпрысков Маршалла Картрайта. На мгновение Локке потерял контроль над собой. Щека его задергалась. — Где? Фамилия? Как он?.. — Спокойно, — осадил его Сиберт. Он хамовато развалился в удобном мягком кресле и не спеша закурил. — Я пять лет вкалывал втемную. И для начала я хочу знать все. — Вам что, плохо платят? — холодно поинтересовался Локке. — Если дело выгорит, вы ни в чем не будете нуждаться. Но не советую копать глубоко. Эта игра слишком крупна для вас. — Вот-вот, об этом я и думаю, — небрежно ответил Сиберт. — Сто миллионов долларов в год тратит наша контора неизвестно на что. Стало быть, за пятьдесят лет — пять миллиардов. Неужели только для того, чтобы найти каких-то детишек? И что для нее какие-то несколько сот тысяч, которыми она просто из симпатии могла бы поделиться со мной? — Ты дурак. Ты не понимаешь, что мы можем выбить из тебя информацию. — Ба! Это долго… А времени у вас и нет, ну совсем нет. А если вы будете грубить, то малыш Картрайта быстро узнает, что вы охотитесь за ним. — А как ты относишься к «сыворотке правды»? — Отрицательно. И не оттого, что я вру. Времени и так мало, а вы его угробите на множество лишних вопросов. Я очень к вам спешил. Впрочем, можете попытаться. — Сиберт молниеносно вынул из кармана правую руку, в ней тускло блеснул маленький десятизарядный пистолет. — Нам нельзя терять время. Вы можете успеть умереть, или… я. Локке вздохнул. Тяжелые плечи его устало поникли. — Ты можешь свернуть на этом шею. Но все-таки что ты хочешь знать? — Зачем вы ищете отпрысков Картрайта? — Если исключить несчастные случаи, они бессмертны. Держа руки глубоко в карманах, пожилой мужчина медленно брел по вокзалу. Его лицо выражало крайнюю озабоченность. В камере хранения он взял дорожную сумку, зашел в ближайшую умывальную комнату и заперся в кабинке. Оттуда он так и не вышел. Билет, заказанный на экспресс в Торонто, не был затребован. Молодой человек в шляпе с большими полями и с мушкетерской бородкой поймал возле вокзала такси и уехал в деловой район. Был час пик, машина застряла в пробке, он расплатился и вышел из автомобиля. Он прошел на параллельную улицу, окликнул другое такси и поехал в противоположном направлении. В аэропорту он купил билет на ближайший рейс за пределы штата. Не задерживаясь в Детройте, он вылетел в Сент-Луис, а там пересел на турбовинтовой самолет до Уичиты. В Уичите он взял напрокат старенький двухместный винтовой самолетик, заполнил бланк маршрута, но полетел в противоположную сторону. Через два часа самолетик приземлился в Канзас-сити. На дребезжащем автобусе молодой человек через старый мост «Нью-Ханнибал» отправился в торговый район города. С некоторых пор этот район пришел в упадок. Вслед за представителями среднего класса деловая жизнь переместилась в пригороды. Улицы казались безлюдными, но человек с бородкой старательно запутывал следы. Он прятался в подъездах, нырял под аркады, а за секунду до закрытия универсама прыгнул в лифт. Кабина со скрипом поползла вверх. К пятому этажу в ней остались только двое: сам молодой человек и лифтер, похожий на сморщенного гнома. Лишь только дверцы лифта открылись, молодой человек быстро прошел в мужской туалет. Там он снял парик, свалявшийся в отвратительную черную массу, и бросил его в унитаз. Шляпу спрятал под стопкой бумажных полотенец и весело подмигнул своему отражению в зеркале. — Салют, мистер Сиберт, — ухмыльнувшись, сказал он. — Что там тебе наговорил Локке? «Ты когда-то был актеришкой, не так ли?» «Пожалуй, не слишком хорошим». «Отчего же ты бросил это веселое занятие?» «Мои запросы оказались несколько больше». «А именно?» «Раз уж этого не смогли обнаружить ваши штатные психологи, то вам я тем более не скажу. Почему-то мне совсем не хочется облегчать вам задачу». «Сиберт, мальчик мой, ты делаешь роковую ошибку. Плохой, но живой актер все-таки лучше мертвого. А если ты и впредь будешь рыпаться, то быстро помрешь. Ты же у нас в руках. Весь проштампован и завернут в целлофан, как этот вот солидограф. У нас есть все твои данные, и мы откопаем тебя, спрячься ты хоть под землю». — Вот именно, сперва откопайте… — сказал Сиберт, показав язык отражению. — А пока вы меня потеряли. По служебной лестнице он спустился к выходу на главную улицу. Прошел мимо ряда прилавков, поднялся на эскалаторе на следующий этаж. Спустился по лестнице и через боковой проход вышел на Двенадцатую улицу. На остановке выждал, пока автобус тронется, и протиснулся сквозь закрывающиеся створки. Проехав около мили на восток, он выскочил, прошел две аллеи и остановил такси. — Мне в западном направлении. Скажу, где остановиться… — сказал он, тяжело переводя дыхание. В зеркало заднего вида таксист проницательно взглянул на него, развернул дребезжащий «олдсмобиль» 94-го года и поехал на запад. Сиберт тоже успел рассмотреть таксиста и, сравнив его лицо с фотографией в целлофановом кармашке, успокоился. Отпустив такси и подождав, пока оно скроется из виду, он повернул на север и быстрым шагом прошел пять кварталов. Чистое, ясное небо нисколько не умаляло жути пустынных улиц. Он чувствовал, как в нем нарастает болезненное волнение — сейчас он был совсем рядом. Дым индустриального центра окутывал долину, плотные серые клубы скрывали излучину в месте впадения Канзаса в Миссури. Когда город был еще молод, склон холма Кволити представлял собой район с прекрасными домами. Но с тех пор он дважды рождался и умирал. Город старел, дряхлел, и вместе с ним дряхлели дома. Однажды их снесли, чтобы расчистить место для нынешнего района Кволити Тауэрс. Потом холм застроили вновь, но пятьдесят лет пренебрежения и забвения сделали свое дело: район опять превратился в густонаселенную помойку. Стоило бы начать снова, но по разным причинам это все откладывалось и откладывалось… Сиберт закашлялся, нечаянно вдохнув местный воздух полной грудью. Город нищал, деньги покидали его. Вместе с ними уходили и те, кто мог позволить себе более приятную жизнь в пригородах. Оставшиеся были обречены на вымирание вместе с городом. Сиберт оглядел пустынные улицы — несколько кварталов не было видно ни одного человека. Вдалеке холм темной линией перечеркивала скоростная магистраль. Сверкая белизной стен, на холме высилось единственное новое сооружение города. На фоне общего упадка госпитальный комплекс производил ошеломляющее впечатление. Уже пятьдесят лет здания его вытесняли серые трущобы стенами из стекла и бетона. Индустриальный центр здоровья и жизни разрастался. Однажды он поглотит весь город, превратит его в гигантский госпиталь. Нет ничего важнее жизни, без нее все теряет смысл. Никогда люди на откажутся от лекарств и лечения. Жизнь достаточно дорогой товар, чтобы ради нее не жалеть никаких денег. Но люди склонны все усложнять, и им теперь приходилось ради сохранения собственного здоровья, а значит и жизни, платить все больше и больше. Тенденция эта настораживала и даже пугала. В один прекрасный момент лечение потребует больше денег, нежели человек сможет заработать. Именно поэтому всем позарез нужны дети Картрайта. Невыносимый страх смерти всегда будет принуждать людей охотиться за ними. «Люди — вечные дети, — подумал Сиберт, — в детстве их пугает темнота, а в старости — смерть». Толкнув дверь, он вошел в дом. Лифт как всегда не работал, пришлось подниматься по лестнице. На пятом этаже, подойдя к нужной ему комнате, у двери ее он увидел женщину. Сердце Сиберта чуть не лопнуло, когда он увидел у нее в руках белый конверт. Мягко, но решительно он отобрал его. — Мисс Джентри, мы же договорились, что отнесете вы его после шести, — тихо, но с заметным напряжением в голосе сказал он, — а сейчас еще нет и пяти. — Мне что, по-вашему, делать нечего, как только бегать туда-сюда по лестнице и разносить какие-то письма? — обиделась она. — Шла сюда, заодно и письмо прихватила. — Если бы вы знали, как это важно… Старая женщина виновато улыбнулась. — Простите, но ведь ничего страшного не случилось? — Кто знает… Подождав, пока стихнут шаги консьержки, Сиберт под светом единственной на весь коридор лампочки вслух прочел надпись на двери: — Барбара Макфарленд, — и добавил про себя: «Бессмертная». С той стороны двери послышались звонкие шаги. Почти струсив, Сиберт хотел было рвануть от двери, но тут же взял себя в руки. Дверь открылась. — Эдди! — удивленно и радостно воскликнула девушка. — А я уж решила, что ты пропал навсегда. «Не так уж она и красива, — подумал Сиберт. — Банальное личико, обыкновенные каштановые волосы. Но как выразительны светло-карие глазки. Впрочем, что это я… Девчонка что надо! Крепенькая, цветущая, здоровая, да еще и…» — Здравствуй, малышка, — нежно прошептал он. — Я только-только приехал и сразу к тебе. Ну как ты тут? Все в порядке? — Глупенький, — ласково ответила она, — ну что может со мной случиться? — Она откинула голову, пухлые губки ее чуть приоткрылись. Сиберт быстро сказал: — Немедленно собери свои вещи, что влезут в одну сумку. Мы немедленно уезжаем. — Но как же я могу все бросить и просто взять да уехать? — недоуменно спросила она. — Что случилось? — Ты меня любишь? А раз так, сделаешь все, как я прошу, — твердо сказал он. — Не надо вопросов. Я вернусь через полчаса. Уложи вещи и будь готова. Объясню все потом. — Да, Эдди… Он вознаградил ее нежным поцелуем и многообещающе улыбнулся. — Ну, я пошел. Дверь закрой на замок и никому, кроме меня, не открывай. Пройдя в конец коридора, он зашел в свою комнату, рухнул в кресло. Волна усталости обрушилась на него. Прикрыв глаза, он расслабился, но через пять минут заставил себя подняться. Вскрыл письмо. Прочитал: «Милая Барби! Возможно, ты являешься самой ценной дичью за всю историю охоты на человека…» Он разорвал письмо на мелкие клочки, сжег их в пепельнице и тщательно перемешал пепел. Сел за стол, вставил в машинку лист бумаги. Пальцы его с ошеломляющей скоростью застучали по клавишам: «Недалеко от Вашингтона в хорошо укрепленном семиэтажном здании находится штаб организации, тратящей в год 100 000 000 долларов в течение уже пятидесяти лет. Для достижения своей цели она будет тратить деньги еще пятьдесят лет и еще… Существует чудо, за которым она охотится. Бессмертие — вот имя этому чуду. Вы лишь третий человек, который узнает правду, не считая основателей корпорации, которые тщательно скрывают эту зловещую тайну. Так пусть же тайное станет явным! Организацией этой является Национальный научно-исследовательский институт. Именно он охотится на детей Картрайта. Естествен вопрос: во имя чего эти поиски, что обходятся в 100 000 000 долларов в год, а за пятьдесят лет — 5000 000 000? Дело в том, что Картрайт бессмертен! Предполагается, что… дети его унаследуют этот феномен. Сам по себе этот факт не был бы столь важным, если бы фактор иммунитета к смерти не находился в самой его крови, конкретнее — в одном из гамма-глобулинов, который и оказывает сопротивление болезни под названием «смерть». Организм Картрайта производит антитела против самой смерти, из-за чего его кровеносная система постоянно омолаживается, а клетки организма бесперебойно получают полноценное питание и никогда не умирают. При переливании крови гамма-глобулин попадает в организм пациента и быстро омолаживает его. К сожалению, эффект этот временный, дней на тридцать — сорок, не более. Для поддержания эффекта пришлось бы переливать кровь Картрайта каждый месяц, что, несомненно, убило бы его. Во всяком случае его здоровью был бы нанесен непоправимый ущерб. Кроме того, пришлось бы заключить Картрайта в тюрьму, чтобы всегда иметь его под рукой. Благодаря случайному переливанию крови пятьдесят лет назад он узнал о своем бессмертии и бежал, спасая жизнь. Изменив фамилию, спрятался. Предполагается, что он выполняет библейский завет — плодиться и заселять Землю. И только в этом его спасение: распространить ген бессмертия настолько, чтобы его нельзя было истребить, тогда поиски потеряют смысл. И единственная надежда его в том, что все человечество однажды станет бессмертным. Только это может дать ему шанс прожить много столетий. Разумеется, если он не погибнет случайно, из-за людской жадности или подлости. Картрайт исчез, но путь его был реставрирован, впрочем, лишь в первые двадцать лет. В одном из кабинетов института есть карта, где обозначен маршрут его скитаний за все эти годы. Отражены метания человека, бежавшего от всепоглощающего страха человечества перед смертью. Предполагая, что за это время он не раз стал отцом, агенты корпорации тщательно обследовали этот путь в поисках его детей. Если хоть одного из них найдут, то высосут у него всю кровь без остатка. Но для начала его заставят производить детей, чтобы в конце концов гамма-глобулина хватило для омоложения около пятидесяти человек. Когда-то их было сто. Это самые богатые люди мира. К этому времени более половины из них умерло. По предварительной договоренности имущество их перешло институту для финансирования дальнейших поисков. Эти люди оказывают огромное влияние на правительства всего мира и ничего не боятся, кроме смерти. И если они преуспеют, то не будет иметь никакого значения, что человечество станет бессмертным. Каждым его шагом будут управлять эти богатые «вампиры», которые у тому времени возьмут под свой контроль всю цивилизацию. Человеку не для чего станет жить». Перечитав текст, Сиберт исправил несколько ошибок и сложил листки вчетверо. Потом напечатал на маленьком конверте: «Я доверяю это вашей совести и вашей чести журналиста. В течение тридцати дней не вскрывайте конверт. Я надеюсь, что если пошлю за ним раньше этого срока, то найду конверт невскрытым. Я доверяю вам». Текст он вложил в этот конверт, заклеил, а на конверте побольше напечатал: «Заместителю редактора газеты „Канзас-сити стар“. Не имело смысла доверять этот конверт правительственным чиновникам. Дело даже не в том, что их могли подкупить, просто этот рынок подвержен разным случайностям. Продавались, возможно, и газетчики, но сами они, как правило, не искали покупателей. Сиберт проверил свой маленький пистолет, убедился, что обойма полна, а предохранитель снят, и положил его в карман пиджака. Осторожно приоткрыв дверь, он выглянул в темный вонючий коридор. Единственная лампочка уже не горела. Он тихо притворил дверь, немного постоял, прислушиваясь, затем направился к почтовому ящику, что висел тут же, на стене, и опустил письмо в щель. — Хочешь подстраховаться, Эдди? Вздрогнув, Сиберт сунул руку в карман пиджака и резко повернулся. От дальней стены отделилась тень и направилась к нему. Приблизившись, она превратилась в тощего мужчину среднего роста. Тонкие губы его на смуглом лице растянулась в примирительную улыбку. — А-а, Лес, — облегченно вздохнул Сиберт. — Ты чего здесь торчишь? — Кончай, Эдди. Не крути мне мозги. Ты ведь знаешь, что мне нужно. Где малыш? — Ты о чем, Лес? — Не придуряйся. Я от Локке. Брыкаться не советую. — Как ты меня нашел? — А я и не терял тебя. Я твоя тень, Эдди. Вспомни стишок. Ты наверняка учил его в детстве: «Ходишь ты за мной весь день, Маленькая моя тень». Ты, наверное, думал, что Локке совсем уж стар, но забыл, что он далеко не глуп. Он все твои трюки наперед просчитал. Ну зачем, дурашка, ты сунулся в это дело? А где тебя поджидать, мне Локке сказал. — Голос Леса посуровел. — Гони малыша, Эдди! — Шел бы ты… — Ну и есть — дурашка! Трудно ли сообразить, что малыш в этом здании и, может, даже на этом этаже? Иначе чего ради ты бы тут мотался? Мне очень жаль, Эдди. Прости, но ты сам виноват. Рука с тяжелым крупнокалиберным пистолетом стала медленно подниматься. Сиберт дважды выстрелил сквозь карман. Дважды. Коридор откликнулся на выстрелы приглушенным раскатом. На костлявом лице Леса мелькнуло удивление, тут же сменившееся гримасой боли. Тело его покачнулось, пригибаясь, словно под сильным ветром, он медленно скорчился, завалился набок и упал. Поспешно вынув пистолет, Сиберт несколько раз хлопнул по рваной дыре в кармане — материя начала тлеть. Резко хлопнул третий выстрел. Пуля кувалдой ударила Сиберта в грудь и отбросила его к почтовому ящику. Он зажал рану на груди левой рукой и, не целясь, выстрелил в сторону вспышки. В темноте кто-то охнул, потом протяжно застонал. С лестницы рухнуло чье-то тело. Ударившись об пол, оно влажно хрустнуло. В потолок мертво уставилось старое сморщенное лицо в обрамлении седых волос. — У вас очень веселая гостиница, мисс Джентри, — тихо сказал Сиберт. Засмеявшись, он тут же закашлялся. На губах выступила розовая пена… … Кто-то хлестал его по щекам. Кто-то издалека звал его: — Эдди! Эдди! Он попытался открыть глаза. Все вокруг пошло колесом. — Эдди, Эдди! — голос срывался на истерику. — Что случилось, Эдди? Ты весь в крови. — А-а, это ты, Барби… Привет, — с трудом ответил Сиберт. — Такая история… С тобой опасно иметь дело… Надо бы поскорее убраться отсюда. Он схватил девушку за руку. Кое-как, опираясь о нее, поднялся. — Почему ты ранен? Мы не можем никуда идти. Тебе срочно нужна медицинская помощь… Ой… А тут еще двое… мертвые… Мисс Джентри… — Забавная баба эта Джентри, — криво усмехнулся Сиберт. — Тем более мертвая. Сука старая! Это она в меня стреляла. Ходу, малышка! У нас очень мало времени. Вообще-то они охотятся за тобой. Ладно, потом объясню… Барбара довела его до лестницы. Там ноги у него подкосились, и он опять сел на пол. Взяв его правую руку, она положила ее себе на плечо и обняла за талию. По бесконечной лестнице они начали осторожно спускаться вниз, еще вниз, повернули. Опять вниз. Лестница кончилась, но Сиберт вконец обессилел. Как сквозь туман виделся широкий холл первого этажа. До боли напрягая глаза, Сиберт щурился, тщетно пытаясь прогнать муть. «Так же, наверное, видят старики в свой последний час, — подумал он. — Тело медленно-медленно умирает. Притупляются все чувства, а затем отключаются одно за другим. Еще чуть-чуть и… смерть». Кто-то говорил. Слова молоточками больно отдавались в голове. С трудом он сообразил, что это Барбара пытается привлечь его внимание. — Ну, куда же нам теперь? — приставала она. Думать было мучительно трудно и больно. — Надо спрятаться… Где угодно… Не верь никому. Против нас весь мир. Серо-грязный туман окутывал его. Это могло бы быть сном, если бы не болела грудь. Он коснулся ее рукой. Посмотрел на ладонь, она была в чем-то темном. Чтобы разглядеть цвет, надо было сосредоточиться, но в глазах вновь потемнело… Сиберт приподнялся на локте. Удивился, что это у него получилось. Глаза, наконец, сфокусировались, и он увидел грязные стены подвала. Затем понял, что склонившаяся над ним женщина — Барбара. Тут же на кровати сидел мужчина в белом халате. — Прочь!.. — прохрипел Сиберт. — Не дамся. Барбара мягко, но настойчиво уложила его. — Это врач, Эдди. Он почувствовал себя чуть получше. Этот тип и вправду похож на врача. Хотя кто его знает… Верить нельзя никому. Медленно, украдкой Сиберт сунул руку в карман. Пистолет исчез. Незнакомец вложил шприц в продолговатый футляр, а сам футляр — в кармашек черной сумки. «Так… укол он мне уже сделал», — подумал Сиберт. — Все, более я ему ничем помочь не могу, — мрачно сообщил врач. — Дыру в груди я зашил, но еще две остались в легком. Нужны соответствующий уход и, конечно, время. А здесь он скорее всего помрет. Он уже умирает, мне кажется. Удивляюсь, что он еще в сознании и даже разговаривает. — А если сделать переливание крови? — спросила Барбара. — Все равно, что лить воду в решето. Да и не здесь же! Его немедленно нужно отправить в госпиталь. — Я могу дать свою кровь. — Глупости! Как, спрашивается, я проверю ее здесь на совместимость? Не говоря уж об этой грязи… — Делайте, что вам говорят, — ледяным тоном сказала Барбара. В ее руке Сиберт увидел свой пистолет. Дуло смотрело в лоб доктору. От напряжения ее рука побелела. Врач нахмурился… — Какая у вас группа крови? — спросил он Сиберта. — Первая, резус — отрицательный, — чуть слышно ответил тот. Ему казалось, что голос его звучит где-то очень далеко. — А у вас? — спросил врач девушку. — Какая разница? Без переливания он точно помрет. Надо же… Сиберт и не подозревал, что его «малышка» может быть такой жесткой. Врач молча достал из сумки маленький квадратный ящичек. «Хочет отделить плазму, чтобы исключить шок», — догадался Сиберт. Врач достал еще пластиковую трубку с иголками на концах и присоединил ее к ящику. — Не плазму, — холодно сказала Барбара. — Вливайте цельную. Вновь нахлынула слабость. Все стало отдаляться. Сиберт понял, что теряет сознание. Не выпуская из правой руки пистолет, Барбара легла рядом. Темный грязный подвал, за десятилетия загаженный до невероятия, все быстрее кружился перед глазами Сиберта. Он зажмурился. Он смутно почувствовал, как врач протер его руку, затем укол иглы. Кровь теплым потоком пошла в его вену. Сразу же стало лучше, словно переливали саму жизнь. — Есть пинта, — сказал врач. — Перекрывайте, — приказала Барбара. — У него огнестрельное ранение. Я обязан сообщить в полицию. — Как хотите. Мы уже будем далеко. — Не пытайтесь перевозить его сами. Дорога его убьет. Тут нужна специальная машина. Голоса отдалялись. Сиберт понял, что он опять теряет сознание. В отчаянии он попытался разорвать плотную пелену, но она одолела его. Он еще успел увидеть, как мелькнула рука. В ней было что-то небольшое, металлическое. С глухим звуком «что-то» ударило в голову врача. — Очнись, Эдди. Очнись же! Успокаивая жар, лица коснулась прохлада. Сиберт шевельнулся и застонал от свирепой боли. — Эдди, нужно уходить! Здесь опасно. С усилием он приоткрыл веки. На него смотрели большие измученные глаза Барбары. Она еще раз провела влажной салфеткой по его лицу. — Ну постарайся, Эдди. Нам нельзя здесь оставаться. «Я умираю, — подумал Сиберт. — Так врач и сказал». В голове прояснилось, он вспомнил Локке и цель, которой себя посвятил. Сиберт попытался встать, но слабость пересилила, и он, застонав, опустился на пол. Барбара кинулась помогать ему. Он сел. Темный подвал качнулся, завертелся. Вновь он пришел в себя уже на ногах. Где-то далеко, очень далеко от глаз он увидел ноги. Сообразив, что это его ноги, он приказал им двигаться. Ноги отказывались повиноваться. Он осторожно приподнял одну и не менее осторожно поставил. То же проделал с другой. Он упал бы, но Барбара успела поддержать его. Рядом с угольной печью кулем сидел доктор, уронив голову на грудь. — Ты убила его? — тонким от слабости голосом спросил Сиберт. — Молчи. Тебе нельзя разговаривать. Я оглушила его, только и дел. Его очень скоро начнут искать. Он выходил из госпиталя, когда я подкараулила его… Пистолет его убедил. Нас никто не видел, но когда он не явится на дежурство, его хватятся. Тебе бы отдохнуть, но некогда. Надо поскорее убираться отсюда. До шатких ступенек лестницы, что вели наверх, они добрались каким-то чудом. Сверху манил солнечный свет. И тут Барбара заплакала. — Господи… Как же мы заберемся туда?! Собрав все силы, Сиберт расправил плечи. Постарался как можно меньше опираться на нее. — Перестань, девчонка, — сказал он. — Нельзя сдаваться. — Да, Эдди, — окрепшим голосом ответила она. — Они ведь не меня будут убивать? Тебя, да? — Почему ты так думаешь? — Я слышала. Ты бредил. — Да. По лестнице они взобрались с неимоверным трудом. Прогнившие деревянные ступеньки опасно прогибались под ногами. — Да, меня они убьют. А ты им нужна для другого. Солнечный свет безжалостно высвечивал уродливость потрескавшегося бетона. Под легким ветерком дымились кучи пепла, валялись какие-то старые, почерневшие доски, консервные банки. Солнечный свет подействовал на Сиберта пьяняще. Он почувствовал приток сил, впрочем, почти сразу же исчезнувших. Пройдя через кучи мусора, они оказались в аллее. Перед ними сиял полированными боками «кадиллак-турбоджет-500». Сиберт прислонился к машине, пытаясь отдышаться. Барбара открыла дверцу. — Откуда у тебя такая? — шепотом от слабости спросил Сиберт. — Сперла. — Не годится — слишком заметная. Сразу поймают. — Другую искать некогда. Садись назад, прямо на пол. Большие чемоданы, которые громоздились на заднем сиденье, Барбара расположила так, чтобы полностью закрыть Сиберта. Только пятнышко света просачивалось между ними. Машина рванула, быстро набирая скорость. Она оказалась достойна своей турбины в пятьсот лошадей. Световое пятно заметалось, запрыгало… Сиберт уснул. Проснулся он от того, что машина остановилась. — Извините, мисс, — послышался чей-то голос. — Нам приказано останавливать все машины, идущие из города. Ищем раненого убийцу и его напарника. «Значит, о Барбаре они не знают», — облегченно подумал Сиберт. Но радоваться было рано. Локке достаточно силен, чтобы поднять на ноги всю полицию штата. А когда врач придет в себя, они все узнают. Надо было шлепнуть его по-настоящему. — Ничем не могу вам помочь, — голос Барбары звенел натянутой струной. — Да и мне куда больше нравятся здоровые сильные мужики. Вот вроде вас, офицер. А раненые меня не интересуют. Но, — беззаботно добавила она, — посмотрите, если очень хочется. Полицейский хмыкнул. — Не искушай меня, девочка. Не под юбкой же ты его прячешь? Что, кроме мотора, может еще влезть в этого зверя?! Сколько он дает по прямой? — Двести запросто, — небрежно ответила «девочка». — А может и двести пятьдесят. — Ого! — удивился коп. — Не верите? Смотрите! Взревев, мощная машина рванула. Через несколько секунд злобно зажужжали шины. «Зверь» приподнялся, словно собирался взлететь на своих спойлерах. Возникло ощущение полета… «Как просто», — подумал Сиберт. Скорость снизилась. Шины зашуршали мягче, будто напевая колыбельную. Сиберт уснул. От сильной боли в груди он опять проснулся. Тихо. Машина стояла. «Врач сказал, что я умру, — вернулась мысль. — Пуля этой старой суки прошла сквозь легкое. Я умру от внутреннего кровотечения». Он разозлился на Барбару. Что-то очень уж легко она распоряжается его жизнью. Заставляет корчиться под этими дурацкими чемоданами, как бешеная гоняет по дорогам. А ведь только быстрая квалифицированная помощь может спасти его. Что с того, что она дала свою кровь? Это же временна Подумаешь, одна пинта. Она теперь по капле вытекает из него. Настойчиво и неумолимо уносит с собой и саму жизнь. Что толку, что эта пинта бессмертна?.. «Будь ты проклята! — Гнев душил Сиберта. — Сама ты будешь жить вечно, а я сейчас сдохну, как последний…» Умирал он как-то странно. Так, наверное, чувствует себя новорожденный, у которого долгая дремота сменяется полусознательными пробуждениями. В промежутках между дремотой, когда отступала серая пелена, Сиберт убеждался, что еще жив, и каждый раз несказанно удивлялся этому. Но однажды он проснулся окончательно. Сквозь пыльное окно сочился свет пасмурного дня. Перед глазами рябили разноцветные квадратики тяжелого пледа. «Я живой, — с некоторым удивлением подумал Сиберт. — И, похоже, помирать пока не собираюсь». Он повернул голову и возле кровати увидел Барбару, спящую в старом большом кресле. Лицо ее казалось усталым, одежда — мятой и перепачканной. Глаза девушки открылись. Он улыбнулся ей. — Ну вот, тебе стало лучше, — хрипло сказала она и коснулась рукой его лба. — Лихорадка прошла, теперь ты поправишься. — Спасибо тебе, — едва слышно сказал он. — Сколько сейчас времени? — Прошла неделя. Поспи еще. Глаза его закрылись. Темный глубокий бассейн медленно закружил его в своих прохладных струях. Когда он проснулся вновь, Барбара напоила его наваристым куриным бульоном, от чего у него появились силы для разговора. — Где мы? — На старой ферме. Она лет десять как заброшена. На этот раз она была одета в чистое старенькое платье, которое взяла, видимо, из вещей, оставленных бывшими хозяевами. — Похоже, этот фермер разорился, не выдержав конкуренции с гидропоникой. Когда мы ехали сюда, дорога была совершенно пустынная, так что видеть нас никто не мог. А которых ты пристрелил, они кто такие? — Позже расскажу, — ответил он. — Своего отца ты помнишь? Она помотала головой. — Это важно? — Может, и важно. Но разве мать ничего не рассказывала о нем? — Самую малость. Мне было всего десять лет, когда она умерла. — Почему же ты так настаивала на переливании крови? Барбара потупилась, затем пристально взглянула на него. — Я поклялась маме, что никому об этом не расскажу. Сиберт улыбнулся. — Ну, если нельзя… — Но тебе я хочу рассказать все, — быстро проговорила она. — Когда любят, то все говорят без утайки, правда? — Она немного помолчала. — Все дело в отцовской крови. Что-то в ней есть такое, что сохраняет меня молодой. Мне это передалось от отца. А если я дам кому-то свою кровь, то это его тоже сделает молодым и здоровым. Но мама велела мне не делать этого, иначе, говорила она, чудо пропадет. Ты, наверное, думаешь, что я сама все придумала, да? Или у моей мамы крыша поехала? — Вовсе нет. Продолжай… — Может, она и придумала! — тихо сказала Барбара. — Может, она придумала это, чтобы я не плакала из-за того, что некрасивая и из-за этого со мной никто не хотел играть, может, чтобы убедить меня, что под внешностью гадкого утенка скрывается прекрасный лебедь? Но когда ты умирал, я вдруг поверила в чудо, подумала, что могу спасти тебя… — И все-таки твоя мать была права. Чудо существует. Ты и в самом деле принцесса-лебедь. Барбара настояла, чтобы он съел за бульоном и курицу. Почувствовав звериный голод, он не стал возражать, и даже яичные крошки, плавающие в бульоне, показались ему восхитительными. Он настолько окреп, что какое-то время смог даже сидеть. Грудь болела много меньше, но все же он быстро устал и снова опустился на подушку. — Твоя мать говорила правду, — продолжил Сиберт. — Это вовсе не сказка. В твоей крови есть что-то вроде иммунитета к смерти. Оно омолаживает клетки организма и делает его бессмертным. Он рассказал Барбаре про Маршалла Картрайта, про сказочное существо, создававшее новую расу бессмертных людей. Рассказал об институте и людях, основавших его. О том, каким винтиком он был в этой гигантской машине, пока случайно не узнал о целях института. — А как ты меня нашел? — Копался в старых медицинских документах и наткнулся на историю роженицы Джанис Макфарленд, незамужней. Родила дочь Барбару. Из-за неудачных родов она умирала, и ей нужна была кровь. Роды принимал доктор Рассел Пирс. Похоже, что он знал обо всем, знал и твоего отца. — Почему ты так думаешь? — В документах я нашел его записку: «Младенец в отличном состоянии, но мать умирает. Единственный шанс — связаться с Картрайтом». — Но почему ты обратил внимание на такую мелочь? — Мне удалось прижать Локке, и он мне многое разъяснил. Все сходилось. — Понятно… А потом ты выследил меня? — с холодком в голосе спросила девушка. — Ага, — согласился он. — Но тогда я еще не знал, что влюблюсь в тебя. Смешно, да? — Слава богу! А то я боялась… — Еще бы! Я же вампир, которому ох как хочется твоей кровушки. — Он укоризненно покачал головой. — Эх ты… Она взяла его руку и порывисто прижала к своей груди. — Прости, милый. Ты же вернулся ко мне. Я просто дура. — Того типа, что поджидал меня у твоей квартиры, звали Лес. Во всяком случае я знал его под таким именем. По приказу Локке он выследил меня. А старая карга Джентри следила за ним. Видимо, она прочитала письмо, я ей доверил, и что-то поняла. — Он собирался убить тебя, потому что ты не хотел говорить обо мне? — Не думаю. Он прекрасно понимал, что я ничего не скажу. Но я слишком много знал, и меня решили убрать. Испугались, что я могу заговорить. Но мне повезло: я выстрелил первый. Потом эта старая дура… Я выстрелил удачнее. Дальше… ты знаешь. — А дальше… — Барбара мечтательно улыбнулась. — Мы вдвоем возместим все, что выстрадали! Как здорово все будет! Если все это правда, то я никогда не умру, а ты у меня будешь вечно молодым и мы никогда не расстанемся. — Все бы так просто… — вздохнул Сиберт. — А что нам мешает? — Страх власть имущих. Они уже пятьдесят лет чуют запах крови. Рано или поздно они найдут нас. Меня убьют, а тебя… — Так как же нам быть? — Я много думал о твоем отце. Прикидывал, что он за человек. Мне кажется, он должен был предусмотреть какое-то убежище, тайное место, где могли бы прятаться его дети. И когда я смогу, наконец, нормально двигаться, мы отправимся искать это место. Двенадцатицилиндровый «форд», натужно пыхтя по ухабистой дороге, делал не более восьмидесяти. Поравнявшись со стариком, он притормозил. Бородатый старик с пепельно-серыми волосами подошел к машине. За рулем сидел пожилой фермер. Старик молча кивнул и сел рядом с ним. Закрыв дверцу и прислонившись к ней, он устало склонил голову на скрещенные руки. — Где-то я видел ваше лицо, — жизнерадостно сказал фермер. — Вы здесь проездом или как? — Проездом, — скрипучим голосом ответил старик. — Много людей бродит сейчас по дорогам. И таких стариков, как вы, хватает. Гидропоника всех разорила. Да еще эта рыбная затея. Моря, говорят начинают возделывать. Эка додумались… И еще говорят, что скоро человеку нечем станет оплачивать больничные счета. Как вы сказали, откуда вы родом? — Не говорил я ничего. Фермер обиженно засопел. Дальше они ехали молча. Минут через десять старенький «форд» уже ехал в обратную сторону. На перекрестке он свернул налево и остановился. За рулем его сидел старик, а фермер куда-то исчез. Из небольшой рощицы около дороги появилась светловолосая девушка. Она торопливо подбежала к машине, села в нее, и «фордик», заурчав, тронулся. Стрелка спидометра быстро дошла до отметки 120. Девушка повернулась к старику. — Мы же не так договаривались, — сказала Барбара, »нахмурившись. — Ты же сам сказал, чтобы я поймала попутку и что встретимся мы в Джоплине. — Так лучше, — ответил Сиберт. — Да и оставлять тебя одну слишком опасно. Он покосился на себя в зеркало. Сапожный крем и борода изменили его до неузнаваемости. Да и болезнь накинула несколько лет, добавив несколько морщин. Помог и прежний актерский опыт: Сиберт настолько вошел в роль, что и впрямь почувствовал себя стариком. — А фермера ты куда подевал? — настороженно спросила Барбара. Сиберт быстро взглянул на нее. Кто бы мог подумать, что перекись водорода способна на такие чудеса? Барбара словно родилась блондинкой. На фоне светлых волос черные глаза ее блестели загадочно и маняще… Пульс у Сиберта участился… — Я треснул его слегка по голове и оставил в кустах. Все нормально. Он вскоре очухается, и кто-нибудь ему поможет. — Думаешь? Но послушай, раз уж мы вместе, то не проще ли нам было ехать на «кадиллаке»? — О нем наверняка уже знают. Машина заметная, ее можно опознать даже с вертолета и на большом расстоянии. В этом смысле «форд» куда удобнее. Я хорошо знаю полицейскую «кухню». К этому моменту они разбили на секторы весь предполагаемый район поисков. Но это не страшно, покуда они не начнут прочесывать местность, но и это было бы чепухой, если бы мы не торопились. Барбара нахмурилась, задумчиво теребя обесцвеченный локон. — Что-то мне это совсем не нравится. Какие-то кражи, стрельба, погони… — Спокойно… — оборвал ее Сиберт. — Только не воображай, что это нравится мне. Время, девочка моя, такое, да и выбора у нас нет. И не забывай, что дело-то все-таки в тебе. Само твое существование провоцирует насилие. Ты обладаешь самым большим в мире, буквально бесценным наследством, и люди ради него всегда будут лгать, драться, убивать… — Я этого не хотела. — Ба! А кто тебя спрашивал? Мы все смертны, а ты нет. В этом все и дело. Мимо уже проплывали первые дома Джоплина. Сиберт сбросил скорость. — А теперь нам надо разделиться. Да-да, мне это тоже очень не нравится, но, возможно, это наш единственный шанс. Они ищут двоих — мужчину и женщину. Тебе придется поймать такси и ехать в аэропорт. Возьми билет на первый же рейс в Вашингтон. — Почему именно в Вашингтон? — Ты просто доверься мне, малышка. Некогда объяснять. Я постараюсь оказаться в том же самолете. Но ты со мной не заговаривай — ты меня не знаешь. Независимо от того, буду я там или нет, в Вашингтоне сними номер под фамилией Мария Кассата. Ее же назовешь при регистрации в аэропорту. Авось сойдешь за итальянку. Если я не появлюсь в ближайшие двадцать четыре часа, можешь забыть обо мне. Тебе придется действовать в одиночку. Она вылезла из машины. Сиберт не стал смотреть ей вслед. К нетерпеливо гудевшему самолету торопливо ковылял старик. Едва он успел сесть, как самолет покатил к взлетной полосе. Минуты через две он уже набирал высоту. Сиберт устроился в кресле и оглянулся. Взгляд его встретился с глазами Барбары, сидевшей в хвосте самолета. Он едва смог подавить вздох облегчения. Барбара оставалась совершенно невозмутимой. Сиберт не оборачивался до конца полета. Выйти из летящего лайнера она все равно не могла. Еще в аэропорту Джоплина он не сомневался, что за ним следят, хотя обнаружить слежку не смог. Не заметил он ее и в Вашингтоне. Если его и пасли, то довольно квалифицированно. Вздохнув, Сиберт сел на скамейку. Позицию он выбрал достаточно удобную, чтобы без помех наблюдать за администраторской мотеля и комнатой ожидания аэропорта. Наконец он увидел, как Барбара взяла номер и как ее проводили до домика, стоящего на отшибе. Он выждал еще полчаса и, не заметив ничего подозрительного, покинул свой наблюдательный пункт. Старчески шаркая ногами, он приковылял к домику и постучал. Дверь сразу открылась, и Барбара впустила его. Едва дверь захлопнулась, Сиберт распрямил согбенную спину и радостно обнял девушку. — Все получилось! — весело воскликнул он. — Ты уверен? — безучастно спросила она. — Ну, да. Что-то случилось? Отстранившись, Барбара подала ему джоплинскую газету. Заголовок вопил: ЗВЕРСКОЕ УБИЙСТВО МЕСТНОГО ЖИТЕЛЯ НА СТАРОЙ ДОРОГЕ. — Ты все врал, — сказала она неестественно ровным голосом. Он вздохнул покаянно и взглянул на нее. — Ты убил его. — Так было надо. Он мог поднять тревогу слишком рано. — Но… Ты чудовище! — Разве? — губы его свела горькая ухмылка. — Все это только ради тебя. — Брось… — она холодно поглядела на него. — Ты бы лучше объяснил, зачем, собственно, мы приехали в Вашингтон. Я хочу понять тебя. Сиберт пожал плечами, на минуту задумался. — Как же тебе объяснить… Интуиция… предчувствие… Я попытался поставить себя на место Картрайта. Наверняка он понимал, что не сможет поддерживать постоянную связь со своими детьми, что невозможно будет объяснить им, кто они такие. Для этого ему пришлось бы раскрыться, что немедленно отразилось бы в папках и компьютерах института, и вся корпорация обрушилась бы на людей, которых он пытается защитить. — А при чем тут Вашингтон? — У Картрайта общая с институтом проблема: разыскать своих детей, разбросанных по всем штатам. Но для этого необходим центр, в который стекалась бы вся информация. Сам Картрайт создать его не мог — это привлекло бы внимание. Да и людей, которым он смог бы доверять, наверняка очень мало, вряд ли больше двух. Но самое интересное, что центр-то уже создан! И именно в Вашингтоне. Я имею в виду сам институт. Я уверен, что там работает или сам Картрайт, или его агент и действовать они начнут только тогда, когда институт найдет хотя бы одного из детей. — Логично. Но ты-то тут при чем? — А я хочу связаться с этим человеком, будь он самим Картрайтом или его агентом. Ты будешь приманкой. В институте я предложу продать тебя за определенную цену. Агент узнает об этом и начнет действовать. Скорее всего он напрямую обратится ко мне. А ты выписывайся из мотеля и сними комнату где-нибудь в другом месте. Лучше в частном доме. Смени фамилию. Нет-нет, мне ее не называй. Локке не сможет выбить из меня того, чего я не знаю. Когда придет время связаться, я помещу в газете частное объявление. Адресовано оно будет не Марии, а Мери. Считай это нашим условным знаком. — А без этого никак нельзя? Сиберт горько улыбнулся. — С этого момента ты — мой страховой полис. Они не посмеют меня убить, пока не схватят тебя. Схватили Сиберта сразу же, как только он подъехал на такси к институту. Рядом с машиной, словно из-под земли, возникли четверо с пистолетами в руках. Тут же приоткрылись тяжелые двери и из них выскочили еще четверо. Тщательно обыскав его, они отобрали маленький пистолет и по длинному подземному переходу, о существовании которого Сиберт даже не подозревал, провели в кабинет Локке. В приемной были лишь делопроизводитель Сандерс и секретарша Лиз. На вооруженную процессию, которая сопровождала Сиберта, и на него самого они не обратили никакого внимания, словно такое здесь происходило каждый день и по многу раз. Локке был все такой же, но кабинет несколько изменился: яркий слепящий барьер, созданный сканирующим лазером, отсекал один угол. Локке жестом приказал своим людям выйти. Бодрясь, Сиберт выпрямил плечи и оправил помятый пиджак. С любопытством, но безуспешно он пытался что-то разглядеть сквозь слепящую занавесь. — Что там? — не выдержав, спросил он. — Для тебя это уже все равно, — весело ответил Локке. Он внимательно оглядел Сиберта. — Возвращение блудного сына. Обрекшего, усталого, но очень-очень желанного. Постарел ты здорово. Может, зарезать для тебя тельца? Упитанного. — Ага, всю жизнь мечтал. Локке посуровел. — Почему ты вернулся? — Хочу получить деньги. — И за что же? — За ребенка Картрайта. — Ну?! А как ты докажешь, что это именно его ребенок? Сиберт расстегнул рубашку. Шрам на груди успел превратиться в розовую ямочку. — Меня подстрелили твои люди. Две недели назад. Только не говори, что ты ничего не знаешь. Хватит этого? — Что ты хочешь? — Денег и гарантию, что меня не убьют. И переливание, когда оно мне понадобится. — С деньгами проще, но как ты представляешь себе гарантии? — Ты отдашь мне дело Картрайта. Целиком, — стараясь оставаться спокойным, произнес Сиберт. — Все до последнего листочка. А я спрячу там, где ты не сможешь найти. И однажды, в один прекрасный день, когда я не смогу подтвердить, что еще жив, эти документы попадут к газетчикам. Слушая Сиберта, Локке кивал головой. Подумав немного, он сказал: — И ты надеешься, что этого достаточно для твоей безопасности? Конечно, если бы у тебя действительно был ребенок Картрайта… — Он у меня есть. — Ты ошибаешься, — мягко возразил Локке. Он нажал кнопку на подлокотнике кресла. — Введите ее. Привели ее трое. Барбара казалась спокойной. Локке кивнул, и конвоиры вышли. Когда дверь за ними закрылась, из отгороженного сиянием угла выкатилось самоходное кресло на колесиках. Настолько старого человека Сиберт еще не видел. Совершенно лысый, вместо лица — масса серой плоти, вся в темных коричневатых пятнах. Выцветшие глаза угольками смотрели из этой бесформенной массы, из полуоткрытого рта тянулась капля слюны. Монстр уставился на Барбару. Она отшатнулась, почти потеряв самообладание. — Подождите немного, мистер Тейт, — проворковал Локке, словно разговаривал с маленьким ребенком. — Вы получите свое после медицинского осмотра. Она совсем недавно отдала пинту крови. Нам следует беречь ее здоровье. Все-таки дети, знаете ли… Глядя на Тейта, Барбара воочию представила свое будущее. Ее передернуло от отвращения и ужаса. Она резко повернулась к Сиберту. На побледневшем лице ее гневно горели глаза. — Ты этого хотел? — Ну что ты! Я… — в отчаянии начал он. — Теперь мне все ясно. А я-то, дура, вообразила себя сказочной принцессой, о которой знаешь только ты, мой принц… А ты… Ты подло обманул меня. Господи… какая же я дура! — Ну что ты, малышка, — вдруг охрипшим голосом пытался возразить Сиберт. — Все не так! У меня был план… — Ты просто хотел продать меня. Только концовка оказалась не совсем такой, какую ты планировал. Как я тебе верила! Ты на сто процентов убедил меня своей жалостной историей. Но сам-то ты безжалостен. Да и что еще можно было ожидать от тебя? Ты же убил трех человек! — Я не хотел этого!.. — Еще бы! Просто ты оказался не так умен. Дельце явно было не по твоим силенкам. И ты все потерял, а они выиграли! Господи!.. А я-то тебя любила, дура! Я хотела подарить тебе бессмертие. Вместе мы могли бы быть так счастливы. Но ты сам выбрал… Мне жаль тебя… Сиберт почувствовал, как лицо у него свело судорогой. Он отвернулся — взгляд Барбары жег его. Трое мужчин повели ее к выходу. Напрасно он смотрел ей вслед — она ни разу не оглянулась. — Отведите ее в ту самую комнату внизу. Глаз с нее не сводите. Она может решиться на самоубийство. Тот, кто поможет ей в этом, целый год будет молить о смерти. Когда он повернулся к Сиберту, лицо его расцвело жизнерадостной улыбкой. — Видишь, как глупо в одиночку бороться с целой организацией. Мог бы и сам сообразить. Я думал о тебе лучше, но ты и впрямь плохой актер. Мои люди сразу засекли тебя. А девчонку мы взяли, как только ты вышел из мотеля. Как видишь, не было никаких проблем. Единственная, но совсем плевая задачка: что прикажешь делать с тобой? — Я обезопасил себя, — быстро сказал Сиберт. — Ба, это ты про письмецо, что нацарапал перед перестрелкой? Ты сбежал, но мы догадались вскрыть почтовый ящик. Полумертвый монстр в кресле на колесиках пробулькал что-то неразборчиво. Локке кивнул. — Вот и мистер Тейт просит за тебя, — дружелюбно улыбаясь, сообщил Локке. — Он тоже жаждет твоей смерти. И когда ты успел всем так насолить? Вот он только сомневается, как бы половчее отправить тебя к праотцам. Для суда ты натворил достаточно, но слишком много знаешь. Так что мы пока спрячем тебя, а потом что-нибудь да придумаем. А ты тем временем поплачешься над своим грехом. Да-да, любопытство — грех совершенно непростительный. Именно из-за него в свое время из рая изгнали Адама и Еву. Камера была устроена на одном из подземных этажей института. Она была совершенно пустой, если не считать железной кровати и самого Сиберта. Сон не приходил. Сиберт сидел, думал, и мысли его были совсем не веселы. Нет, он не мог поступить по-другому. В конце концов он просто хотел провернуть сделку, которая обезопасила бы его от насильственной смерти и, возможно, дала бы ему еще и бессмертие. Но он, похоже, и впрямь переоценил себя. Локке прав: нельзя в одиночку бороться с организацией. И как бы он с Барбарой ни прятались, рано или поздно их все равно бы поймали, что для него означало смерть, а для девушки… Она уже не была просто человеком. Она являла собой ценнейший феномен и не могла принадлежать кому-то одному. Пожалуй, Барбара любила его. Но его любили многие женщины. И любили лишь потому, что он хорошо понимал их, умело играл на их чувствах, искусно, с беспредельным терпением ухаживал за ними. Рано или поздно они… Но где же он ошибся? В стальной двери щелкнул замок. Сиберт вскочил, тело его напряглось. Дверь открылась. — Лиз! Не перешагивая порога, она смотрела на Сиберта, как на редкое и опасное животное. Он быстро подошел к ней. — Лиз, девочка моя, — извиняющимся тоном начал он. — А я уже думал, что ты… Она молча протянула ему руку, в которой оказался пистолет. Сиберт взял оружие и попытался благодарно пожать ее пальцы. Девушка вздрогнула, словно от отвращения, и отшатнулась. — Лиз… — прошептал он. — Я не знаю, как тебя… — Заткнись! — оборвала она. — Ты подлец и убийца. Ты использовал меня как последнюю дуру. Но я не хочу, чтобы они убили тебя. Теперь все зависит от тебя самого. И, ради бога, исчезни! Если я еще раз увижу тебя, пристрелю не задумываясь. Она повернулась, чтобы уйти. — Погоди, Лиз, — прошептал он. — Где та девушка? Не задерживаясь, она ткнула пальцем вверх. Сиберт осторожно последовал за ней. В полумраке коридора он добрался до лестничной площадки. Шаги Лиз к этому моменту стихли. Этажом выше коридор оказался совершенно пуст. Звенящая тишина настораживала. На бетонном полу, скорчившись, лежал человек. Он тяжело, с хрипом дышал. Сиберт склонился над ним, но следов насилия не заметил. Внезапный грохот разорвал тишину. Сиберт побежал. Он едва не споткнулся еще об одного человека на полу. Останавливаться он не стал. Свернув в боковой проход, он с ходу врезался в толпу охранников. Его мгновенно скрутили, обезоружили и повели к Локке. Происходившее в кабинете можно было назвать бурей. На экране калейдоскопом мелькали комнаты, полные хаоса и ужасных воплей. Выкрикивая приказания, Локке метался между ним и столом. В кресле в углу скорчился престарелый Тейт, прикрыв ввалившиеся глаза пергаментными веками. Локке раздраженно хлопнул рукой по подлокотнику кресла. Экран на стене потух. В наступившей тишине он почти зарычал: — Исчезла! Черт ее… — Исчезла? — эхом повторил Сиберт. — Куда ты ее дел?! — рявкнул Локке. — Как?!. — О чем ты? И при чем тут я? — Как ты умудрился сбежать из своей камеры да еще вырубил при этом пятерых охранников? И куда ты подевал девчонку? А сам какого черта остался? Сиберт покачал головой. — Надо же: трудно найти курицу, несущую золотые яйца, но удержать ее, похоже, еще труднее. — На допрос его! — заорал Локке. Но тут ожило существо в углу, выкатилось в своем кресле на середину комнаты и что-то едва слышно пробулькало. — Стоять! — закричал Локке. Охранники замерли. — Мистер Тейт прав. Ты до омерзения упрям, Сиберт, но ты наша единственная ниточка. Ладно, попробуем с тобой договориться. Может быть, даже заплатим. Но учти, шанса сбежать у тебя нет и не будет! За тобой будут наблюдать днем и ночью. Кто помогал тебе? — Кто-то еще пропал? — невозмутимо спросил Сиберт. — Сандерс! — зарычал Локке. — Но этого не может быть: он двадцать лет с нами проработал. — Чего только не бывает, — небрежно пожал плечами Сиберт. Он нарочно умолчал про Лиз. Вдруг она еще пригодится, кто знает? Что ж, Барбару он потерял, но зато его не убьют сразу. И пока не кончится терпение людей, которые медленно умирают, он может быть спокоен за себя. А там видно будет. Барбару им поймать слабо. Она уже доказала свою ловкость, вытащив его, беспомощного, тяжелораненого, из-под носа у профессионалов Локке. А поймали ее лишь потому, что ее подставил человек, которому она доверяла и которого любила. Надо думать, что теперь она научилась не доверять никому. Это прибавит ей ума и хитрости. И этот урок бессмертным придется усвоить как можно скорее. Уделом же Сиберта оставалось надеяться и всегда быть готовым к побегу. А пока он будет играть в их игру. Выжидать. Следить. Рано или поздно придет его время. Должно прийти! И лучше бы до того, как они сообразят, что к побегу Барбары он не имеет никакого отношения. Приятнее жизнь его после этого не станет. Ему придется скрываться от могущественных старцев, подгоняемых страхом смерти. А сам он просуетится всю жизнь в бесплодных попытках найти утраченную принцессу… Но сейчас об этом не хотелось думать. Надо же, как странно все сошлось. Однажды он рассказал Барбаре невероятную сказку, но она оказалась явью. Этот бесцветный Сандерс! Двадцать лет он перебирал пыльные папки и ждал своей минуты, которая могла и не прийти. Двадцать лет! И ведь Картрайт исчез из поля зрения корпорации тоже двадцать лет назад… Случайное совпадение? Для случайного оно было слишком невероятным. Глава 3 Целитель Разбудила его боль. Острое сверлящее ощущение заставило подтянуть колени к груди, желтое пергаментное лицо исказилось гримасой. Потом немного отпустило, но тут же накатил совсем уж свирепый приступ. Он задергался, заскрежетал зубами, на висках выступил холодный пот. Затем боль медленно отхлынула, словно морской отлив, оставляющий после себя клочки измученных нервных окончаний. — Коук! — закричал он. Крик отразился от высокого потолка и стен, покрытых деревянными панелями. — Коук! — так и не дождавшись ответа, уже истерично взвизгнул он. — Коук! Послышались торопливые шаги, затихшие возле кровати. — Да, босс? — угодливо спросил Коук. На его сморщенной обезьяньей физиономии воровато бегали маленькие глазки. Боль снова скрючила его. — Лекарство!.. С металлического столика Коук взял коричневый пузырек и вытряхнул на трясущуюся ладонь три таблетки. Одна скатилась на пол, Коук быстро поднял ее и протянул таблетки больному, тот поспешно бросил их в рот. Из серебряного кувшина Коук налил воду в стакан. Больной нетерпеливо выхватил его, выпил судорожными глотками и на несколько минут затих. Постепенно больной успокоился, лицо его разгладилось, и он сел, подтянув ноги к груди. — Я умираю, Коук, — в голосе босса слышался ужас. — Вызови врача. Срочно! — Невозможно… — пролепетал Коук. — Вы же сами знаете… Лицо больного искривилось злобной гримасой, он ударил Коука в лицо. Тот отскочил, прикрывая рукой разбитые в кровь губы. Глазки его забегали еще быстрее. — Подойди ко мне! — рыкнул больной. Но тут новый приступ свалил его. Уронив голову на подушку, он узловатым кулаком замолотил по постели. — Будь ты проклят! — простонал больной. Коук тихо отошел и присел в углу, опасливо наблюдая за хозяином. Наконец боль, видимо, отпустила, и больной выпрямился, отбросив в сторону тяжелый плед. Он встал, с трудом подошел к окну, отодвинул занавески и заныл: — Я умираю, умираю… Мне нужен врач. Он ухватился за толстый бархатный шнур и нервно дернул. Занавеси с треском раздвинулись, пропустив в комнату солнечный свет, и пурпурная пижама так и вспыхнула в его лучах. Изможденное лицо стало желтовато-коричневым, глубокие морщины выступили резче. — Как это подло! — продолжал больной. — Я умираю и не имею права обратиться к врачу. Эликсир! Только он может спасти меня! Коук! Эта чертова боль сведет меня с ума. Я устал бороться с ней. Жуликоватые глазки Коука угодливо караулили каждое движение больного. — Достань мне врача, — потребовал больной. — Где хочешь! Это твои проблемы. Но чтобы он был здесь. Коук исчез. Худой человек все смотрел из окна на руины города. Впрочем, отсюда они не бросались в глаза. Город казался совсем таким же, как и пятьдесят лет назад. Лишь очень внимательный взор мог заметить дырявые крыши, развалины фронтонов из фальшивого фаянса, обнаженную кирпичную кладку облупленных стен. Проезд по Двенадцатой улице запретили много лет назад, но он и без того был невозможен из-за чудовищных куч мусора, баррикадами перекрывавших ее. Время разрушает не так быстро, как человек, но необратимо. Среди развалин и всеобщего запустения выделялось прямое как стрела Юго-Западное шоссе, отражая солнечные лучи своим блестящим покрытием. На госпитальном холме, словно драгоценный камень, сиял стеклом и белыми стенами Медицинский центр. Среди умирающего зловонного города он казался островом жизни и надежды. Больной смотрел на сырые клубы смога, упорно ползущие на приступ Госпитального холма, но сияющая крепость была недоступна ядовитым испражнениям города, они бессильно растекались по склону холма, как бы накапливая силы для следующего прыжка. — Будьте вы все прокляты! — шептал больной, глядя на белые здания. — Будьте вы прокляты… Сквозь амбразуры одноместной машины «скорой помощи» Флауэрс тщетно вглядывался в кромешную темень ночи. Смог смешался с моросящим дождем и превратился в непроницаемую пелену, которая шевелилась, словно живое существо, и делала бессильными даже противотуманные фары. Трасса с отличным покрытием, освещением и изредка встречающимися патрулями давно осталась позади. Флауэрса все более одолевало беспокойство. Не хватало еще заблудиться в этом проклятом месте! На картах Трумэн-роуд значилась проезжей, но карты давно устарели, хотя другой такой широкой улицы в этом районе не могло быть. Он совершенно не представлял себе, куда его занесло. Темень не позволяла сориентироваться, к тому же путали какие-то нагромождения посреди дороги. Справа вроде бы стало еще темнее. Прикинув по карте, Флауэрс предположил, что это парк. То ли «Пэрэйд», то ли «Гроув». Взрыв под передним колесом заставил машину подпрыгнуть, затем грузно осесть. Амортизаторы смягчили толчок, но автошофер потерял управление и машина резко развернулась влево. Шины завизжали, как роженица. Флауэрс перехватил управление. Сквозь пелену смога неожиданно замаячили мутно-красные огни. Зло ругнувшись, Флауэрс рванул руль вправо, едва удержавшись на сиденье. Завертевшись, машина ткнулась носом в бордюр, выскочила на тротуар и пошла юзом. Опасно близко замаячили темные силуэты деревьев. Черт! И вправду парк. Отчаянно крутя рулем, он лавировал между деревьями и покосившимися столбами с вислой путаницей проводов. Наконец машина выскочила на дорогу. Проехав несколько кварталов, Флауэрс остановился. Успокоился он не сразу. «Черт бы побрал этот город! — зло думал он. — А заодно и этот сволочной Отдел благоустройства. И того придурка, что погнал меня в такую ночь!» Но не было толку искать виноватых. Ночью любители приключений могли путешествовать только на свой страх и риск. Но таких любителей находилось столь мало, что тратить деньги налогоплательщиков на ремонт улиц не имело смысла, а днем объезжать навороченные глыбы бетона и зияющие ямы на дорогах было не так уж трудно. «Наверно, это была не яма, а мина, — дошло до Флауэрса. — А фонари, похоже, торчали на баррикаде, за которой поджидали грабители». Он нажал на акселератор. Да, это совсем не похоже на центр, где можно отсидеть всю смену за бронированными стенами травмпункта в обеззараженной атмосфере. Вдруг заработала автоматика. Флауэрс выехал на середину дороги, включил автошофера и отпустил руль. Легкий ветерок на минуту развеял смог. Затерянный в пустынной улице огонек замерцал драгоценным камнем. Не включая огней, он проехал мимо полуразрушенного кафе, за длинной стойкой которого стояли официант и одинокий посетитель. Завернув за угол, Флауэрс оставил «скорую» в темном переулке. Вскрыв пакет с фильтрами, он засунул их в ноздри. Достал из кобуры на дверце машины игольчатый пистолет, проверил его, положил в карман. Затем включил машину на самооборону и только тогда вышел. С опаской он втянул ноздрями воздух. От невыносимого запаха даже замутило. Оставалось надеяться, что несколько минут пребывания на «свежем воздухе» не скажутся на продолжительности жизни. Смог вился вокруг, пытаясь проникнуть сквозь фильтры. Бойд был прав, когда говорил, что мы все плаваем в море канцерогенов. Существовало только два решения этой проблемы: не лезть в это море или фильтровать атмосферу. Но если кому-то повезло с первым способом, то самим «подводным жителям» мог помочь только второй способ. Дождь прекратился, но Флауэрс еще плотнее закутался в плащ. Опасно показывать здесь белый халат врача. Он мог приманить похитителей лекарств или какого-нибудь психа, за что-то обиженного на медицину. Мимо широкого окна, закрытого кусками фанеры, он прошел быстро, наклонив обнаженную коротко остриженную голову. Пистолет в правом кармане успокаивал своей тяжестью. Номера дома над дверью не было, замка тоже. Толкнув ее, Флауэрс оказался в ярко освещенном помещении. Отвратительного вида толстяк со сплющенным носом и шрамом через всю левую часть лица до самой шеи был мало похож на официанта. Грязно-белый, давно не стиранный халат до омерзения напоминал форму врача. Толстяк небрежно дымил сигарой, едва различимой меж коротких толстых пальцев. Холодок инстинктивного ужаса тут же сменился отвращением. Мало этим придуркам-горожанам смога, так они еще сами добавляют себе канцерогенов. Мельком взглянув на худого посетителя с лицом хорька, Флауэрс с привычным автоматизмом поставил ему диагноз: тиреоидит, гипертония. Протянет еще от силы лет пять. «Хорек» вылавливал из тарелки какие-то куски и жадно запихивал их в рот. Он с любопытством покосился на вошедшего. — Что вам угодно, сэр? — неестественно вежливо для такой хари спросил официант. — Взгляните на меню здоровой пищи. Есть свежий тоник, только что из лаборатории. Куча витаминов, микроэлементов и фирменная добавочка на медицинском спирте. Только у нас! Если интересуетесь, можете посмотреть документы из лаборатории. Там все честь честью. — Спасибо, но… — начал было Флауэрс. — А как насчет обогащенного фруктового сока? — настаивал официант. — А овощи? Растворенные? Один стакан — и вы на целую неделю обеспечены витаминами, а… — Послушайте, я… — А лично для вас, — заговорщицки понизил голос толстяк, — у меня под прилавком есть кое-что покрепче. Чистое виски! Никаких примесей! — Да нет. Мне нужен только адрес, — с трудом перебил его Флауэрс. Разочарованно посмотрев на него, толстяк небрежно ткнул пальцем на дверь. — Там, — сказал он, отворачиваясь. — Спасибо, — холодно поблагодарил Флауэрс и пошел к двери. От предчувствия опасности заломило затылок, но в тоскливую ночь за дверью совсем не хотелось нырять. — Эй, — тихо окликнул кто-то сзади. Этот «кто-то» оказался посетитель с мордой грызуна, которой он не переставал озабоченно вертеть во все стороны. — Тебе куда? Может, я смогу помочь? Флауэрс в нерешительности заколебался. — Мне нужен десятый дом. Три тысячи четвертый квартал. Как туда пройти? — Два квартала на восток, потом налево и прямо на север, — просипел человек. Поблагодарив его, Флауэрс содрогнулся, заметив, что у того нет фильтров в носу. — Эй… — опять окликнул человек. — Пенициллин нужен? Флауэрс ошарашенно застыл, правая рука его непроизвольно сжала в кармане рукоятку пистолета. Левой он быстро коснулся пряжки ремня, нажал на кнопку тревоги и кнопку включения двигателя «скорой». Где-то за стеной приглушенно заурчали моторы автомобиля. — Вы что-то сказали? — переспросил он. — Отличного качества, — торопливо продолжил спекулянт. — Прямо из лаборатории, и цена божеская. — Сколько? — Сто тысяч за доллар. Во! — в грязной руке его под светом лампы тускло засветилась ампула с металлической пробкой. — Триста тысяч единиц, совсем пустяковая цена за вечное здоровье. С любопытством Флауэрс смотрел на ампулу. С виду она вмещала гораздо меньше. И цена была значительно ниже цены оптовой закупки. Жулик покатал ампулу в грязной ладони. — Всего три доллара и шприц в придачу. Только дурак откажется. Ну, дорогой, решайся! — он сделал вид, будто убирает ампулу в карман. — Думай скорее, тебе ведь жить. Смотри, в госпитале сдохнешь. Отступив в темноту, Флауэрс прислушался к ровному гулу моторов «скорой», едва ли не единственному звуку в ночной тишине. — Есть места и похуже госпиталя, — ответил он. — А за два пятьдесят? — не отставал человек с лицом хорька. — Да шприц, это же себе в убыток! Ну? Цена быстро упала до двух долларов. Как-то незаметно жулик подошел почти вплотную. «Опасно» — подумал Флауэрс и попытался отодвинуться, но настырный торгаш в запале схватил его за лацканы и притянул к себе. От рывка плащ распахнулся. Мысленно Флауэрс проклял халтурщика, плохо намагнитившего пуговицы. Торгаш испуганно отпрянул от белого халата и стал озираться с безумными глазами, словно в поисках помощи. Флауэрс выхватил пистолет. — Довольно, — твердо сказал он. — Да погоди ты… мы можем договориться. Давай я тебе просто отдам пенициллин, а ты забудешь обо всем, идет? — Сколько его у вас? Жулик помялся, но врать не посмел. — Десять миллионов единиц. Все, все забирай. Десять миллионов — сто долларов. Обычная партия для спекулянтов мелкого пошиба. — Где вы его взяли? Торгаш пожал плечами. — Ну, вы же знаете, как это… мне его передали, а больше мне и знать не положено. Может, украли или вынесли с завода, может, еще как… — Кто такой Боун? Несчастный испуганно вздрогнул и опасливо заоглядывался. — Вы это о чем? Бросьте… Лучше отпустите меня по-хорошему. Ты же все равно не станешь стрелять. — Стану, — спокойно сообщил Флауэрс. Ослепительный сноп света уничтожил темноту. Флауэрс слепо замигал. Над головой его раздался рев вертолетных двигателей, перекрывая его, заорал полицейский мегафон: — Стоять! Вы арестованы! Жулик метнулся в темноту. Тщательно прицелившись, Флауэрс нажал курок. Игла воткнулась чуть ниже затылка. Жулик сделал еще шаг, но тут же рухнул носом в землю. Полицейский сержант, выслушав медика, раздраженно спросил: — А стрелял-то на кой? Что он тебе такого сделал! Флауэрс начал было перечислять: — Торговал лекарствами, пытался всучить взятку, — дулом пистолета загибал он пальцы. — Жулик, — он показал на ампулу, лежащую на развороченном тротуаре, — анализ наверняка подтвердит это. С явной неохотой сержант нагнулся за ампулой. — С чего вы взяли? Это еще не факт, — кисло возразил он. — Нам что, по-вашему, нечего делать, как только гонять по ложным вызовам? — Что вам еще надо? — негодующе вскричал Флауэрс. — Десять миллионов единиц пенициллина! Да вы только послушайте… — Он легонько стукнул по пряжке ремня, включая магнитофон. Чей-то голос произнес: — Противопоказания: чувствительность к илоцитину, а… Флауэрс поспешно нажал кнопку, перемотал пленку, снова нажал. «Пенициллин нужен? — послышался сиплый голос торговца. — Отличного качества. Прямо из лаборатории, и цена подходящая». Наконец пленка закончилась. Флауэрс стер концовку лекции доктора Карри о медикаментах и записал свои показания, добавив в конце: — Я, Бенджамин Флауэрс, медик седьмого года, клянусь Эскулапом и Гиппократом, что… Юридическую силу свидетельству придало подтверждение полицейского, надиктованное им, впрочем, с большой неохотой. Пленка исчезла в мясистой ладони сержанта. — Я думаю, этого будет достаточно, — сказал Флауэрс, — а вот и наш подопечный очнулся. Сонно мотая головой, торговец встал на четвереньки. Флауэрс слегка подтолкнул его ногой. — Учтите, я непременно прослежу за этим делом, — предупредил он сержанта. — Этот тип должен получить заслуженное наказание, так что не позволяйте ему бежать и не теряйте улики. Номер вашего значка я записал. — Зачем вы так? — голос сержанта звучал почти злобно. — К чему такая жестокость? Сейчас такое трудное время, а ему ведь тоже надо на что-то жить. Может, он пытается погасить долг по медицинскому контракту. Не он же придумал такую кабалу. А я тоже выполняю свой долг как могу, но, посудите сами, если бы мы арестовывали всех торговцев лекарствами подряд, то наша городская тюрьма треснула бы по швам. А кормить их чем? А если они захотят сбежать, как мы им помешаем?. — Это ваши проблемы, сержант. Именно такие крысы и хватают за горло честных врачей, а если антибиотики продавать бесконтрольно, то продолжительность жизни в итоге может упасть до семидесяти лет и даже ниже. И без того уже нечувствительных к ним штаммов развелось более чем достаточно. Флауэрс покосился на торговца. Тот продолжал сидеть на тротуаре, очумело мотая головой. — Кажется, я живой, — удивился он. — Я спасаю жизни, а не отнимаю их, — хрипло произнес Флауэрс. Не вставая, жулик резко повернулся к нему. — Козел! Ты еще попомнишь меня. Сам Джон Боун займется тобой! Мясник! Коновал! — Эй ты, захлопнись, — вмешался сержант, поднимая жулика на ноги. — Кончай хамить! Несмотря на внешнюю грубость, он обращался с задержанным удивительно бережно. Флауэрс презрительно усмехнулся. Сквозь шум двигателей вертолета доносились вопли торговца: — Это вы, мясники, во всем виноваты! Все из-за таких козлов, как ты! Нужный дом стоял возле пустыря, заваленного ржавыми трубами и кучами всяческого мусора. Двор его, когда-то мощеный, был весь в колдобинах и порос травой, местами она вымахала в человеческий рост. Здание казалось давно заброшенным. Выключив фары, Флауэрс немного посидел в темноте, осторожно изучая окрестности. Двухэтажный с мезонином дом с темными провалами окон доверия не внушал. Вдоль его фасада шла ветхая перекошенная веранда. Флауэрс подумал было, что ошибся, но тут заметил слабый отблеск в окне второго этажа. По гнилым деревянным ступенькам он осторожно добрался до старой обшарпанной двери. Путь ему освещал фонарь медицинской сумки. Постучал. Никакого ответа. Флауэрс повернул старинную бронзовую ручку. Дверь приоткрылась. Приготовив пистолет, он шагнул внутрь. Там ждала еще одна лестница, старая и скрипучая. Флауэрс неспешно пошел по ней. Свет фонаря отражался от перил, отполированных ладонями многих поколений. Древний коридор навевал жуть, но Флауэрс размечтался о том, как однажды он купит в пригороде домик и там будет такая же лестница с полированными перилами, старинная, вызывающая приятные воспоминания о прошлом. Лестница кончилась, и он оказался в темном коридоре. Фонарь высветил несколько дверей. Флауэрс попытался открыть ближайшую. Она была заперта. Он постоял, прислушиваясь. Дом скрипел, шуршал, даже стонал, будто старый и больной человек. Казалось, он превратился за многие столетия в живое существо. Внезапно одна из дверей открылась. В свете фонаря явилась девушка. Она спокойно, не мигая, смотрела на Флауэрса. Он тоже внимательно осмотрел ее. Рост около пяти футов и пяти дюймов. Заплетенные в косу темные волосы уложены венцом. Нежное лицо с молочно-белой кожей, желтое в цветочек платье, подпоясанное на тонкой талии, совсем не подчеркивало фигуру и совершенно не походило на модные облегающие модели. Но в хрупкой фигурке под тканью простенького платьица скрывалось нечто настолько привлекательное и даже соблазнительное, что сердце Флауэрса забилось учащенно. И тут он понял, что девушка совершенно слепа. — Вы медик? — спросила девушка мягким контральто. — Да. — Проходите, но осторожнее, пожалуйста, не разбудите жильцов. От них могут быть неприятности. Девушка с лязгом задвинула тяжелый засов. Флауэрс остановился на пороге, с любопытством разглядывая большую комнату. Похоже, раньше она была спальней большой квартиры, но ее перегородили, превратив в однокомнатную квартиру. На ящике стояла чадящая керосиновая лампа. Рядом стояли два стула и газовый камин. На деревянной кровати лежал мужчина лет шестидесяти. Он тяжело дышал, глаза его были закрыты. — Филлип Шумейкер? — спросил Флауэрс. — Да, — кивнула девушка. — Вы его дочь? — Соседка. — Как вы здесь оказались? — Он же болен, — просто ответила она. Флауэрс пристально глянул в ее спокойное, даже, пожалуй, безмятежное лицо. С трудом отведя взгляд, он сел на стул возле кровати, открыл сумку, вынул приборы и проводки. Один контакт он прикрепил на грудь старика, другой — к запястью, третий — на ладонь. Вокруг бицепса он обернул манжету тонометра и, пока она надувалась, вложил в рот больного загубник. К голове он приладил что-то похожее на ермолку. Через несколько минут Шумейкер стал похож на муху в паутине, передающую слабые импульсы пауку в сумке. Но «паук» этот был связан невидимыми нитями с аппаратурой «скорой», стоящей на улице, и не высасывал из «мухи» жизнь, а вливал ее. Подготовка заняла одну минуту и двадцать три секунды, но в следующий момент Флауэрс заметил на сгибе руки пациента кусочек пластыря. Он нахмурился и сорвал его. Под ним оказались маленькая припухлость вокруг разреза на вене и черное пятнышко засохшей крови. — Кто это сделал? — Я, — спокойно ответила девушка. Под кроватью стоял большой кувшин. Пинту жидкости в нем Флауэрс определил как кровь, сворачивающуюся, но еще теплую. — Кто вам позволил сделать кровопускание? — Без этого он бы умер, — сдержанно ответила девушка. — Вы что, хотели убить его?! — Флауэрс повысил голос. — Сейчас не средневековье, да и тогда самозваных лекарей сжигали на костре! — Вы же медик, — мягко сказала девушка, — вас же учили этому. Вы должны знать, что при кровоизлиянии в мозг иногда может спасти только немедленное кровопускание. Это снижает давление, кровь в артерии может свернуться и остановить кровотечение. Флауэрс заглянул в сумку. На табло высветились строчки диагноза. И вправду кровоизлияние, но кровотечение уже остановилось, опасность миновала. Из кармашка сумки он вынул пакет с компрессом, выдернул шнурок из упаковки, отчего она развалилась надвое, и проследил, как она растворяется в воздухе. Потом аккуратно развернул компресс и плотно прижал его к ранке. Тот намертво прилип к коже. — Мне придется доложить о вас, — сухо сказал Флауэрс. — Закон запрещает медицинскую практику без лицензии. — Но он же умирал! — А врачи, по-вашему, для чего? — Он вызвал врача, но вы добирались часа полтора. И если бы я сидела сложа руки, он бы давно умер! — Это не шутка — найти вас ночью в таком месте! — Я понимаю и не упрекаю вас, — она пошарила рукой, нащупала стул и грациозно опустилась на него. — Вы спросили меня, и я ответила. И мне кажется, вы поняли. Логика девушки представлялась безупречной, но ничто не может оправдывать нарушение закона. Медицина была монополией специалистов, подчиненных освященному веками этическом кодексу. Медицина давно превратилась в своего рода религию для избранных, и профанам касаться ее не дозволено. — А если бы вы ошиблись? — спросил он. — Неужели вы не понимаете, что вам просто повезло? — Может быть, но ведь он жив. — Да, но скорее всего ненадолго. С удивительной для слепой уверенностью и точностью движений она поднялась, подошла к больному и положила ему руку на лоб. — Нет, — твердо сказала она, — он выживет. Он очень хороший человек, и умереть просто так мы ему не позволим. Она стояла, почти прикасаясь к нему. Близость ее странно взволновала Флауэрса, он ощутил аромат молодого тела. Дыхание его участилось, сердце встрепенулось и учащенно запрыгало на мгновение у него помутилось в голове, в висках застучала кровь. «А почему бы и нет?.. Нет… Нельзя. Честь медика, да и не маньяк же я в самом деле! А она кажется такой беззащитной…» Флауэрс овладел собой практически сразу. Он даже не шевельнулся, но она отпрянула, словно почувствовала полыхнувшую в нем страсть. — Надо отвезти его в госпиталь, — вдруг охрипшим голосом сказал Флауэрс. — В такой грязи вы могли занести инфекцию. — Я вымыла руки кипяченой водой, а потом спиртом, — возразила она. — Прокалила нож в пламени лампы и пластырь тоже подержала над пламенем. На пальцах у нее он заметил волдыри. — Я еще раз говорю: вам просто повезло, — холодно сказал он. — Но в следующий раз кто-нибудь обязательно помрет. Когда она повернула лицо на его голос, движение это показалось ему необычайно привлекательным. — Послушать вас, так я должна была хладнокровно ждать его смерти! Флауэрс не ответил, он снял контакты с тела больного и вместе с аппаратурой уложил в сумку. — Вы подержите сумку, чтобы осветить мне дорогу, пока я отведу его к машине? — Ему нельзя в больницу. У него не оплачен контракт. — Что? Так он неплательщик?! — от гнева голос его сорвался на крик. — А если бы вы умирали в одиночестве? Неужели бы вы думали прежде всего о юридических крючках? Это сейчас он живет в этой дыре, а когда-то у него было все. Контракт разорил его, отобрал у него дом, состояние, все, чем он жил. И вот он заболел, и что преступного в том, что он в отчаянии обратился к старой вере, как католик на смертном одре взывает к священнику? От такого сравнения Флауэрс поежился. — Все это очень мило и трогательно, но за то время, пока я незаконно его обслуживал, мог умереть кто-то другой, а он отобрал у него последнюю надежду. Те, кто платит, не должны страдать по вине неплательщиков. Для того и существуют законы, причем достаточно суровые. Если он не способен платить, то по закону я обязан сдать его… С неожиданной для ее комплекции силой девушка оттащила Флауэрса и встала между ним и кроватью. — Вы же знаете, что они убьют его. В ваших банках и без него достаточно крови и органов. Я не отдам его! — Вы ошибаетесь, их всегда не хватает, — возразил он. — Да и исследовательскую работу нужно же на чем-то производить… — Пытаясь отодвинуть ее, он положил руку ей на плечо. Под тонким платьем он ощутил мягкое тепло ее тела. — Вы, конечно, из антививисекторов? — Неважно. Просто я прошу вас за человека, который мне очень дорог. Отчего вы так жестоки? Это остановило Флауэрса. Он понял, что больше не будет бороться за тело этого неплательщика. Он убрал руку с плеча девушки. — Черт с вами… — пробормотал он, не поднимая глаз, взял свою черную сумку, щелкнул замком и молча направился к двери. — Постойте! — воскликнула девушка. Он остановился, повернулся к ней и ждал, пока она слепо шла к нему. Но вот ее рука коснулась его плаща. — Простите. Я бы хотела отблагодарить вас, — ласково сказала она. — Я ошибалась, когда думала, что все медики безжалостны. Его обдало холодом. С трудом подавил он вспышку гнева. — Не обольщайтесь. Мой долг доложить о вас, и я это сделаю. Рука девушки упала — она явно сожалела о своей ошибке или о человеческой природе. — Что ж, выполняйте свой долг… Она прошла мимо Флауэрса — у него опять забилось в груди, — открыла дверь и повернулась к нему, прислонившись спиной к двери. В слепых глазах ее читались грусть и мольба. — Почему вы стараетесь казаться более суровым, чем есть на самом деле? Флауэрс остановился. Нет, он вовсе не был суров. Он даже обиделся, что кто-то может считать медиков жестокими. Наверно, думают, что человеческая драма и боль не трогают тех, кто каждый день сталкивается со страданиями и смертью. Неуверенно девушка сказала: — Внизу живет старик. Ему плохо. Может, вы осмотрите и его? — Исключено! Я и так уже нарушил закон, — резко ответил он. Она вздрогнула, как от удара. — Простите… Провожая Флауэрса, она взяла его за руку. Ладонь ее была мягкой и теплой. На лестничной площадке послышался скрип открываемой двери. Флауэрс вырвал руку, сунул ее в карман и схватился за рукоять пистолета. — Это ты, Лия? — послышался слабый девичий голос. — Я ждала тебя. Позволь мне немного подержать твою руку. Этой ночью я боялась умереть. — Успокойся, милая, все хорошо, — протянув руку, сказала Лия. — Не думай о плохом. Ты поправишься. В темном провале двери смутно обозначилось бледное лицо. Флауэрс включил фонарь. Прикрыв глаза рукой, девушка отпрянула. Тело ее под залатанным ночным халатом казалось кучей костей, обтянутых кожей. Восковое лицо с лихорадочными пятнами на щеках многое успело рассказать Флауэрсу к тому моменту, когда он погасил фонарь. Туберкулез! Он даже не предполагал, что такое возможно сейчас. — Наверху лежит Фил. Посиди пока с ним, — сказала ей Лия. — У него был удар, но сейчас ему лучше. Иди, он ждет тебя. — Хорошо, Лия, — ответила девушка. Голос ее удивительно окреп, в нем появилась уверенность. Видимо, забота о других и вправду заставляет забывать о собственных болезнях. — У нее же туберкулез! — в голосе Флауэрса слышалось искреннее изумление. — Почему она не лечится? Он же давно не проблема. Почему все эти люди сами себя убивают? Лия снова взяла его за руку. — Вы и сами могли бы догадаться. Так не приходится платить. — Выходит, умереть дешевле, да? — спросил пораженный Флауэрс. — Дурацкая экономия! — Единственная, которую они могут себе позволить. Вы сделали лечение слишком дорогим, а здоровье — недоступной роскошью для многих. В руках этой девушки никогда не было разом более пятидесяти долларов. Ей и ста лет не хватило бы, чтобы накопить сумму, достаточную для лечения, а ей еще нужно на что-то кормить детей. И это не говоря о том, что для лечения необходимо несколько месяцев, а она даже на день не может уйти с работы. — А для чего же тогда существуют клинические контракты? — раздраженно спросил Флауэрс. — Вам лучше знать, что они не охватывают лечение, необходимое ей, — грустно ответила Лия. — Спокойной ночи, медик, — попрощалась она и исчезла за дверью. «Как же лечить, если у людей нет денег? И кого, нищих или процветающих? Тех, кто растрачивает, или тех, кто всю жизнь платит налоги на процветание медицины? И какой смысл в ее прогрессе, если все больше людей не способны платить за лечение?» Неожиданный треск прервал его раздумье. Фанерная перегородка вдруг раздвинулась, и перед ним открылась комната, в которой стоял шезлонг — «модерн» двадцатого века. В нем неподвижно сидел человек. Флауэрсу еще не приходилось видеть такого старого человека. Удивительно, если учесть, что гериатрия — ведущая специальность Медицинского центра. Дряблое лицо обрамляли белоснежные волосы. Возле шезлонга на коленях стояла Лия. Она держала костистую руку старика в своих нежных ладонях и прижимала ее к щеке. Глаза ее были закрыты. Так и не перешагнув порога, Флауэрс замер. Лицо старика показалось ему знакомым. Старик поднял веки, словно ожила мумия. В глазах, когда-то голубых, но за годы потускневших, еще сверкала жизнь. Старик улыбнулся. — Заходи, медик, — тихо сказал он. Лия подняла голову, повернулась к Флауэрсу, слепые глаза ее открылись. Она тоже улыбнулась ему, и улыбка ее была подобна солнечному лучу. — Вы вернулись. Вы поможете, да? — спросила Лия. Флауэрс покачал головой, но тут же вспомнил, что она не видит. — Я ничем не могу вам помочь. — Да, мне никто не сможет помочь, — прошептал старик. — Что со мной, медик, ты знаешь и без своих аппаратов. Нет способа починить все тело сразу. Даже если ты сможешь заменить мне сердце на взятое у несчастного неплательщика, останутся пораженные атеросклерозом артерии. Допустим, ты заменишь и их, умудрившись при этом не убить меня, но останется еще больная печень, легкие, истрепанные до дыр, закупоренные железы и наверняка куча карцином [1] . Допустим, ты дашь мне новое тело, молодое и здоровое, но фокус-то в том, что там, глубоко внутри, куда ты не сможешь добраться со своими железяками, я настолько стар, что чинить меня просто поздно… 1 Собирательный термин различных раковых опухолей. Лия повернула лицо к Флауэрсу, слезы, текшие из ее слепых глаз, потрясли его. — Почему вы не хотите помочь ему? — голос ее дрожал. — Не надо, Лия, — в голосе старика звучала укоризна. — Я запишу вас в картотеку «скорой помощи», — сказал Флауэрс, стараясь выглядеть хладнокровным. — Но это все, что я могу сделать. Лия порывисто прижалась щекой к руке старика. — Расс, я не вынесу этого. Я не могу потерять тебя. — Я давно пережил свое поколение и не стою твоих слез, — с улыбкой сказал Расс. Он обратился к Флауэрсу: — Мне сто двадцать пять лет. Это ужасно много. Он осторожно освободил руку и сложил обе на коленях. Высушенные возрастом, они лежали как чужие, словно никогда и не принадлежали старику. Сердито нахмурившись, Лия встала. — Не может быть, чтобы вы ничего не могли сделать. У вас огромные знания, есть приборы, оплаченные нашими деньгами. — Разве что эликсир, — нечаянно вырвалось у него. Словно что-то вспомнив, Расс улыбнулся. — Эликсир… Да-да, волшебный эликсир. Я уже почти забыл о нем. — Это поможет? — с надеждой спросила Лия. — Нет, — твердо ответил Флауэрс. Ни к чему будить пустые надежды. Эликсир до сих пор оставался всего лишь лабораторным феноменом. Синтез его обходился очень дорого, и это делало его совершенно недоступным для простых смертных. Будучи редким протеином крови — гамма-глобулином, он был найден в крови всего нескольких людей во всем мире и являлся своего рода лекарством от смерти, как будто смерть была одной из множества обычных болезней. Но главная причина была в том, что медицина из ремесла превратилась в разновидность магии, окруженную соответствующими тайнами и ритуалами. Считалось, что при широком распространении и применении какого-либо вида лечения он быстро теряет свою эффективность. — Из-за сложности синтеза эликсир невероятно дорог, — сказал Флауэрс. — Кстати, почему бы вам не заменить ей роговицы глаз? — обратился он к Рассу. — Я не хочу пользоваться чужими глазами, — тихо ответила Лия. — Одного желания здесь мало, — горько усмехнувшись, сказал старик. — Я бы с радостью отдал ей свои глаза. Но, юноша, все сводится к деньгам. В этом-то все и дело. — Чепуха! — Флауэрс резко повернулся к выходу. — Постой, юноша, — прошептал Расс. — Подожди-ка. Он протянул навстречу Флауэрсу свою старческую руку, тот свою. Глаза их встретились, и словно ток пробежал по нервам медика в мозг и вернулся в кончики пальцев. Рука Рассела обессиленно упала, он устало откинул голову на спинку шезлонга, глаза его закрылись. — Он хороший человек, Лия. Искренний, хотя и напуганный. Нам повезло. — Нет, — твердо ответила Лия. — Ему нельзя больше приходить сюда. Так будет лучше и для него, и для нас. — По этому поводу можете не беспокоиться, — сказал Флауэрс. Расс улыбнулся Флауэрсу. — Когда-то, очень давно, я пришел к выводу, что в мире слишком много врачей, но целителей среди них ничтожно мало. Подумай над этим, юноша. Лия грациозно поднялась с пола, подошла к Флауэрсу. — Я провожу вас до выхода. Флауэрс замер. Он впервые чувствовал себя так неуверенно. — Простите меня, но если бы я только мог чем-нибудь помочь вашему дедушке… — Он мне отец. Ему исполнилось сто лет, когда родилась я, но тогда он был совсем не старым. Он казался среднего возраста, но за последние несколько месяцев почему-то сильно сдал. Может, он просто устал жить? — Может быть… Но как вы живете? Он болен, а вы… — А я слепая, да? Но люди добры. — С чего бы? — Из благодарности, наверное. Я тоже помогаю им. Разыскиваю старые рецепты, собираю травы, готовлю лекарства, отвары. Помогаю лечить, сижу с больными, помогаю чем могу. Приходиться быть и акушеркой и хоронить тех, кому не смогла помочь. Вам придется доложить об этом, да? Флауэрс промолчал. Одна мысль неотвязно мучила его. — Ваш отец; .. Где же я видел его? Как его фамилия? Кто он? — В городе его называют просто целителем. А фамилию его уже лет пятьдесят никто не знает. Он потерял ее. Флауэрс неохотно пожал протянутую руку девушки. Рука казалась теплой и доброй, прикосновения ее, наверное, очень приятны больным, да и не только больным… но на этом все кончалось, пора было уходить. — Прощайте, медик, — просто сказала девушка. — Вы хороший человек. Вы человечны, а это такая редкость. Но вам нельзя больше приходить сюда, и вы это знаете. Прощайте. Флауэрс с трудом подавил вздох. — Да… Прощайте, — голос его дрогнул, в нем послышалась почти детская обида. — Я же говорил, что больше не приду. Она неподвижно стояла в дверях, молча, словно ожидая чего-то. Он неуклюже повернулся, перекинул ремень сумки через плечо и стал осторожно спускаться по гнилым ступенькам. Сумка привычно била его по бедру в такт шагам. Это была хорошая сумка, совершенно необходимая в его работе, кроме того, она придавала ему солидности. Правда, она была еще не совсем его: ему еще предстояло расплатиться за нее с Медицинским центром, и тогда к надписи на ее черном боку «Бендж Флауэрс» прибавятся слова «доктор медицины». Всего несколько месяцев, и он выкупит ее, сдаст экзамены, чем автоматически заработает лицензию на право практиковать. И вместо медика его будут называть врачом. Но что-то случилось. Отчего-то еще недавно столь заманчивая перспектива перестала его волновать. Прямо перед «скорой» лежал человек. Около скрюченной руки валялся стальной ломик. С трудом Флауэрс перевернул мужчину на спину. Похоже, он слишком близко подошел к машине и автомат защиты оглушил его суперсониками. Глаза были закрыты, но дышал он ровно. Инструкция рекомендовала вызвать в таких случаях полицию, но к этому времени Флауэрс слишком устал, да и связываться еще раз с занудливыми блюстителями порядка ему совсем не хотелось. Он отволок тело подальше и открыл дверцу «скорой». Боковым зрением он почувствовал движение позади себя. Где-то далеко он еще услышал голос Лии: — Медик!.. — голос казался испуганным. Он начал было поворачиваться на голос, но опоздал. Тьма поглотила его… Темнота не рассеялась даже тогда, когда он открыл глаза. Или ему только показалось, что он их открыл? Теперь он понял, что значит ослепнуть. Лию наверняка окружает то же самое. Сморщившись от боли, он ощупал голову. На затылке набухла шишка величиной с яйцо, волосы слиплись от крови. «Кажется, обошлось без сотрясения мозга», — решил Флауэрс. Рана казалась неглубокой. Поразмыслив, он решил, что вовсе не ослеп, а просто вокруг темно. Он смутно, словно дурной сон, вспоминал быструю езду по городским улицам, со скрежетом открывающуюся тяжелую дверь и что-то похожее на сырую гулкую пещеру, куда его, кажется, несли на носилках, опускаясь и поднимаясь по каким-то бесконечным и кривым лестницам, через темные залы, где раскатывалось эхо шагов… а потом положили… Кто-то сказал: — Ага, смотри, очухивается! Еще раз треснуть? — Оставь. Пусть валяется. Он нам еще понадобится. Закрой дверь. Ба-бах! Темнота снова ослепила его. Холод бетонного пола начал проникать в его тело. Флауэрс встал. Ноги подгибались, все тело болело. Он вытянул перед собой руку с растопыренными пальцами и шагнул вперед, затем еще раз. Другой рукой он прикрыл лицо. Наконец пальцы коснулись стены. Бетон. Он осторожно двинулся вдоль стены. Вот угол. Прошел дальше. Дверь. Металлическая. Ручка. Флауэрс попытался ее повернуть. Без толку. Пошел дальше по стене. Через некоторое время он получил представление о помещении, в котором его заперли: около пятнадцати футов в длину, пять в ширину, с одной дверью и без окон. Кто-то оглушил его, затащил в этот бетонный ящик и запер. Наверняка это тот тип, которого он вытащил из-под колес «скорой». Больше некому. Когда Флауэрс близко подошел к машине, датчики защиты узнали его и отключили оборону, а этот тип, воспользовавшись этим, незаметно подкрался и оглушил его. Скорее всего ломиком. Рана вполне подходила под него. Но если это обычный грабитель, то зачем, кроме лекарств и аппаратуры, он прихватил еще и медика? Флауэрс проверил карманы и убедился, что в них пусто. Пистолет тоже исчез. Определив, что дверь открывается внутрь, Флауэрс решил спрятаться за ней, а когда кто-нибудь войдет… Фактор внезапности и то, что он довольно крупный мужчина, с крепкими кулаками, — все это говорило в его пользу. В ожидании он вспомнил сон, который часто снился ему. Будто он снова маленький и отец по своему обыкновению разговаривает с ним как со взрослым. Это всегда льстило маленькому Флауэрсу, но и смущало его. — Бен! — говорил отец. — Не спорю, есть вещи поинтереснее медицины, наверное, но есть ли хоть одна надежнее ее? — Он клал тяжелую руку на худенькое плечо мальчика. Бену всегда хотелось стряхнуть ее, но он не смел. — В этом мире священна только жизнь, но ты поймешь это, только став медиком, когда изо дня в день будешь драться со смертью, иногда успешно, а чаще нет. Но все равно отвоевывая у нее дюйм за дюймом, ибо только перед жизнью склоняемся мы. И не важно, какая она: жалкая, искалеченная, никому, казалось бы, не нужная или, напротив, процветающая, — она в любом случае останется для нас священна. Вот так-то, Бен. — Я тебе верю, папа, — дрожащим голосом отвечал маленький Флауэрс. — Я буду врачом. Темнота наваливалась, усыпляла. Флауэрс отчаянно боролся с дремотой. Но отчего в голову лезут мысли об отце Лии? «Слишком много врачей, но целителей среди них ничтожно мало», — именно так сказал старик. Чушь какая-то. Много есть таких вот фраз, которые из-за своей непонятности кажутся значительными. Флауэрс вспоминал споры с другими медиками. Он настолько явственно представил себе всю обстановку студенческого бытия, что ему показалось, будто сквозь стены его бетонной тюрьмы проникли характерные запахи госпиталя: эфир и спирт. Святой запах — запах жизни. Дураки, что критикуют медицину, просто ничего не понимают. Однажды он стоял у пуленепробиваемого окна общежития и смотрел, как сносят старые кварталы домов, чтобы на их месте возвести новые здания медицинского центра. Его завораживал взаимосвязанный процесс сноса и строительства — то же самое происходит в самой природе, где умирание соседствует с воспроизводством. Любопытно, сколько кварталов к этому времени отобрали у города здания центра? Сорок? Сорок пять? Забыл… Подумал он об этом, видимо, вслух, потому что Чарли ответил: — Шестьдесят с лишним. Чарли Бренд был юноша со странностями. Ходячая энциклопедия, он всегда оказывался готов к тому, что кто-то востребует информацию из его великолепного хранилища, где-то в тайниках мозга, способного соперничать с ЭВМ. — А что? — спросил Хэл Мок, присутствовавший тут же. — Да просто так, — чуть раздраженно ответил Флауэрс. — Недавно был на вызове в городе. — Ага, совесть мучает, — влез Бренд, не переставая просматривать слайды. — Противная штука. Частенько она делает из нас закомплексованных трусов. — Что ты хочешь этим сказать? — вскинулся Флауэрс. — А вот мне, — перебил Мок, — иногда очень хочется, чтобы что-то произошло с несколькими медиками нашего факультета. Ну, чтобы ногу сломали или что еще… Представляете, как это уменьшит конкурс? Но мы все до отвращения осторожны и здоровы… Надо же, семь лет мучений! Семь лет мы оттачиваем свои мозги, но все может полететь к черту из-за какого-то дурацкого вопроса! Меня тошнит от одной этой мысли. Да еще этот конкурс, где ты можешь вылететь при любом раскладе. Беспокойно поерзав, Бренд поспешил переменить тему. — Ну и в чем ты решил специализироваться, Бен? — Почем я знаю? — ответил Флауэрс. — Успею еще придумать. — А я про себя знаю, — похвастал Бренд. — В психиатрии. — Ну ты даешь! — удивился Мок. — А ты сам прикинь, — стал разъяснять Бренд. — Уже сейчас психов в нашей стране более шестидесяти процентов. Еще треть нуждается в постоянном психиатрическом контроле. А всяческие неврозы? Какие прелестные штучки они обещают! Тут тебе и стенокардия, и язвы, и артриты, и множество прочих прелестей. Непочатый край! А жизнь-то веселее не становится, стало быть, и число психов будет неуклонно расти! Ну как, убедительно, а? — А гериатрия? — с ехидцей спросил Мок. — Это же сто процентов заболевания старостью! Даже если не считать умерших по другим причинам, все равно это бездонный колодец! — Да, конечно, но когда эликсир научатся гнать в достаточном количестве… — Чепуха, — уверенно сказал Мок. — Его производство под контролем умных людей. Они этого не допустят. Какой-то шум заставил Флауэрса вернуться в свою бетонную клетку. Он прислушался. Тихо. Может, показалось? Приглушенное звяканье за дверью не повторилось. Но он на всякий случай вскочил и встал на свой пост за дверью… — Мне кажется, что медицина — это все же нечто большее, чем просто деньги, — тихо возразил Флауэрс. — Разумеется, — согласился Мок. — Но в основе ее все равно лежит экономика и без элементарных экономических знаний нам не обойтись. Вдумайтесь: при годовом доходе в десять тысяч подоходный налог возрастает до восьмидесяти процентов. А надо еще умудриться оплатить и сумку, и аппаратуру, и прочие побрякушки. А взносы в местное медицинское общество и в Ассоциацию медицинских работников? — Но какого черта налоги так высоки? — возмутился Флауэрс. — Отчего так дороги инструменты? Это же обрекает миллионы людей на смерть в море канцерогенов. Сладкоголосые ораторы поют о «прекраснейшем цветке медицины», но ни слова не говорят о том, что этот «цветочек» просто недоступен для большинства людей. — За все надо платить, — поджав губы, сказал Мок. — А жизнь — самый дорогой товар. Тебе это не приходило в голову? — Чего ты мелешь? — начиная злиться, спросил Флауэрс. Мок боязливо оглянулся.. — Приходится быть осторожным, — понизив голос, сказал он. — Вдруг кто-нибудь подслушивает? Ты же не хочешь облегчить конкурс за свой счет? Бывает, что подсовывают магнитофоны, чтобы подловить друга на нарушении медицинской этики. — Мок повысил голос. — А скажу я вот что: мы все чересчур здоровы!.. — Чепуха! — воскликнул Флауэрс. Слово эхом отразилось от бетонных стен камеры. Он медленно опустился на пол, в кромешной темноте рука его нечаянно коснулась пряжки ремня. Черт! Как же он раньше не догадался! Он нажал кнопку тревоги. Похоже, у него появился шанс, а любой шанс стоил того, чтобы им воспользоваться. Поразило неожиданное открытие: магнитофон, судя по всему, был включен и при похищении, и оставалось лишь нажать кнопку, чтобы узнать все. Он услышал голоса Лии, Расса и свой собственный, но пленка не успела дойти до места, где он услышал испуганный вскрик Лии. Открылась дверь, яркий свет ослепил его. Выругавшись про себя, он остановил магнитофон. На пороге открывшейся двери выросла высокая фигура. Рядом еще одна. — Кто вы? — резко спросил Флауэрс. — Полиция, — ответил хриплый голос. — Вы включили тревогу? — Уберите фонарь, — потребовал Флауэрс. — Вы ослепили меня. Сноп света качнулся, осветил темные брюки, скользнул по более светлым кителям. Блеснули эмалью значки, осветились лица, фуражки. Из двух полицейских один показался знакомым. Флауэрс пригляделся. Тот самый сержант, которому он сдал жулика! — Ага, медик, — насмешливо сказал сержант. — Надо же, опять встретились. Кончай валяться. Вставай. Или тебе здесь больше нравится? — Вы нашли «скорую»? А похитителей поймали? А… — Не суетись, — ухмыльнулся сержант. — Все потом. Поспеши, приятель. Вдруг похитители вернутся? А, Дэн? — повернулся сержант к напарнику. — Во-во… — ответил Дэн. Они прошли по мраморному полу длинного коридора — шаги отдавались дробным эхом — и вышли в просторный холл. В каждой стене его тускло блестели обитые медью двери. За одной из них оказался лифт. Сержант нажал кнопку. Лифт задергался, недовольно завизжал и пополз вверх. Флауэрс узнал этот звук. Именно его он слышал, когда торчал за дверью в камере. «Везет дуракам», — подумал Флауэрс, устало прислоняясь к обитой медью стенке лифта. Почувствовав себя в безопасности, он снова вспомнил о Лии. Как там она? Все ли в порядке? Хорошо бы… А Расс… Отчего так знакомо его лицо? Перед его мысленным взором возникла картина — зал Медицинского центра. На стенах его висели десятки портретов, написанные маслом. На него сурово смотрели торжественные лица, которые не менее торжественно заявляли: «Мы продолжили великую традицию Эскулапа и оставили ее неприкосновенной и незапятнанной. Мы передаем ее тебе и велим жить в соответствии с ней, покуда сможешь». «Хреновое это дело, — подумал тогда Флауэрс, глядя на чересчур серьезные лица. — Сделавшись президентом медицинского общества, лишний раз не улыбнешься». Впрочем, один из президентов все же улыбался. Флауэрс наклонился к потемневшей медной пластинке и прочитал фамилию. Сейчас он ни за что не мог ее вспомнить. Он даже чуть нагнулся, надеясь таким образом воспроизвести условия в тот момент. Мысленно постарался представить себе пластинку. Появились буквы. Зажмурив глаза, Флауэрс прочитал их: ДОКТОР РАССЕЛ ПИРС Президент с 1972 по 1983 г. Вот оно! Как же он мог забыть! Тот, кто открыл эликсир жизни, разработал метод синтеза, названный его именем. Отец Лии! Доктор Рассел Пирс! А сейчас он умирал от старости в трущобах! Лифт резко остановился, дверь открылась. Подталкиваемый полицейскими, он вышел в холл, почти не отличимый от того, что был внизу. Сереющая ночь за большими окнами обещала скорый рассвет. — Куда это вы меня притащили? — мрачно спросил Флауэрс. — В мэрию, дружок, — ответил сержант. — Пошли, пошли. — Какого черта в мэрию? Никуда я не пойду. Сначала ответьте на мои вопросы. — Ха! Слышь, Дэн, он упирается. Во дает! Иди доложи Коуку. Дэн — здоровенный угрюмый детина — вышел через стеклянные двери в дальнем конце холла. Многозначительно ухмыльнувшись, сержант поправил кобуру на боку. «Этот-то заряжен не усыпляющими иголками», — подумал Флауэрс и вздрогнул. — Вы не имеете права держать меня здесь против моей воли. — А кто тебе сказал, дружок, что ты здесь не по своей воле? — с нарочитым удивлением спросил сержант. — Хочешь уйти? Валяй! Только будь осторожен. Ну, мало ли… несчастный случай. С лестницы, например, брякнешься. Она такая длинная, а жизнь так коротка. Флауэрса потрясло открытие, что полиция города так низко пала. Появился здоровяк Дэн. С ним пришел какой-то сморщенный человечек. Он задумчиво уставился на Флауэрса. — Но он же всего лишь медик! — обиженно надул губы человечек. Разбитый в кровь рот его скривился. — Другого не нашли, — недовольно сказал сержант. — Ладно, — прогундосил Коук. — Может, сойдет. Идемте за мной, — махнул он Флауэрсу. — Никуда я не пойду! — с вызовом ответил Флауэрс. Довольно усмехнувшись, сержант неуловимо быстро ударил Флауэрса ладонью по лицу. Сочный звук оглушил его, комната закачалась, подогнулись колени. Встряхнув головой, Флауэрс выпрямился и изготовился к бою. Гнев красной пеленой застлал глаза. Вперед выступил Дэн. Не обращая внимания на сжатые кулаки медика, он пнул его в пах. Скорчившись от боли, Флауэрс лежал на полу. Медленно-медленно боль ушла, мышцы расслабились, и он с трудом поднялся на ноги. — Веди себя тихо, — сквозь зубы процедил полицейский. — Будь послушным мальчиком, и все будет хорошо. Стараясь удержать стон, Флауэрс изо всех сил сжал зубы. Под руки его провели через стеклянную дверь. Перед ним открылась большая комната. Длинный темный стол делил ее пополам. У правой стены на скамейке сидел тощий человек с лицом хорька. «Хорек», — зло усмехнулся Флауэрс. — Жулик. Смеется, гад! Свободе радуется. Доволен, что меня полиция избивает». Когда они достигли тяжелой двери из орехового дерева, Флауэрс уже смог идти самостоятельно. — Куда вы меня ведете? — спросил он. — Босс приболел, — ответил Коук, мелкой трусцой забегая вперед, чтобы открыть дверь. — Наверное, он уже проснулся. — Какой еще босс? Почти оскорбленный, Коук уставился на него. — Джон Боун! Все его знают. — Коук! — донесся из комнаты за дверью пронзительный вопль. — Ты куда пропал?! — Здесь я, здесь, — испуганно ответил Коук. — И медик тоже. Коук засуетился. Он метнулся к окнам, стал лихорадочно раздвигать занавеси на высоких окнах. В бледном утреннем свете стали видны мятые простыни на широкой постели, в которой сидел болезненно худой человек. Бледное лицо его заострилось от истощения, ноги и руки напоминали узловатые палки. — Медик! — завизжал он. — Дурак, тупица! На кой хрен мне медик? Я умираю, и мне нужен настоящий врач, а не какой-то там сопливый медик! — Но, босс, только его и смогли достать, — оправдывался Коук. — А-а, черт с ним, — сдался Боун. Он сбросил ноги-палки с кровати и сунул их в тапочки. — Медик — так медик. — Он вытаращился на Флауэрса. — Что стоишь? Давай, лечи меня! — Покажите ваш контракт. — Что-о?! — завопил Боун. — Издеваешься? Стал бы я тебя похищать, будь у меня контракт. — Нет контракта — нет лечения, — спокойно возразил Флауэрс и тут же получил удар по затылку. Ударила его рука, но эффект был не хуже, чем от дубинки. Он пошатнулся и едва удержался на ногах. В глазах потемнело. Где-то далеко-далеко его собственный голос произнес: — Так вы ничего не добьетесь… Пришел в себя он на стуле возле кровати. За спиной стояли полицейские. Повернув голову, Флауэрс увидел маячившего в дверях донельзя довольного «хорька», тот с нескрываемым интересом наблюдал за сценой. Прямо перед ним стоял Коук. Вдоль окон, шлепая светло-голубыми тапочками, туда-сюда нервно ходил Боун. Шлепанье тапочек по полу сменялось шарканьем по толстому ковру. — Медик, мне нужна помощь. Я умираю. Ваш долг — помочь мне. — Все мы умираем, — пожал плечами Флауэрс. Боун в ярости топнул ногой и с ненавистью уставился на медика. — Ну и что? Те, у кого есть мозги, могут замедлить этот процесс, а у меня они есть! Если я в состоянии платить за лечение, почему же мне в нем отказывают? — Есть определенные этические нормы. Я связан ими, и только они имеют для меня значение, — устало ответил Флауэрс. — На мой взгляд, вам скорее нужен психиатр, чем терапевт. Вы типичный ипохондрик. — Та-ак, — тихо произнес Боун. — Значит, по-вашему, я ипохондрик? Значит, я' вовсе не умираю. А боли в животе, выходит, воображаемые? И отвратительное гудение в голове тоже? М-да… все, конечно, бывает. Но я хотел бы вам кое-что показать. Флауэрс не успел подняться сам — сильная грубая рука схватила его и через всю комнату поволокла к боссу. Боун стоял у окна и смотрел на город, позолоченный рассветом. Смог и не до конца развеявшиеся сумерки милосердно скрывали признаки упадка и запустения. — Взгляните, — Боун ткнул тощей рукой в окно. — Это мой город! Я его политический босс. Последний из вымершего племени. Вместе со мной умрет и город. Только пока я жив, есть кому бороться за него. Умру я — и города не станет. Он развалится. Навсегда! Неужели вам не грустно при этой мысли? В своих рейдах по городу Флауэрс хорошо изучил эти развалины. Много раз он при этом думал, что лучше бы его стерла с лица земли какая-нибудь стихия — пожар или землетрясение, или еще что-то, неважно. Он искренне считал, что эта гигантская клоака должна быть уничтожена, как в свое время медицина уничтожила сотни инфекционных заболеваний вроде малярии, оспы… — Мой город, — продолжал Боун. — Странно, мне всегда казалось, что он, словно живое существо, имеет свой характер, лицо, живет какой-то своей сложной жизнью, почти независимой от нас. Я ухаживаю за ним, как за больным ребенком, злюсь на него, иногда наказываю, но все же люблю, как собственное неразумное и неказистое дитя. И вот он умирает, и ничто его не может спасти, и медицина здесь бессильна, — голос Боуна задрожал, на глазах выступили слезы. — А я не способен ему помочь!.. — Голос его сорвался, он ударил кулаком по панели, закрывающей стену возле окна. — И мне остается только плакать. Будь проклята эта раковая опухоль на холме! Именно вы, доктора, с вашим извращенным понятием о милосердии и вашей закоснелой медициной убили его… Флауэрс посмотрел туда, куда показывал костлявый палец. Там, на холме, подобно острову среди зараженного моря, с красноватым отблеском зари на стенах гордо стоял Медицинский центр. — Да-да, именно вы убили его, — говорил Боун. — Вы слишком много болтали о канцерогенах, на всех углах кричали, что город чудовище и убийца, и призывали покинуть его. Вы даже не смогли сообразить, что вместе с людьми из города уйдет и богатство… — Мне кажется, вы ошибаетесь, — как можно мягче сказал Флауэрс. — Мы всего лишь представили факты, и не вина медицины, что люди предпочли спасаться именно так. Боун горько усмехнулся. — К сожалению, вы правы. Конечно, мы виноваты сами. А вина наша в том, что мы слишком верили в ваше могущество и милосердие. И мы кричали: «Помогите, спасите, оживите!» Мы свято исполняли рекомендации, глотали ваши таблетки, витамины. Вы услужливо подсовывали нам чудесные лекарства, рентгеноскопию, микрохирургию. Вы спрашивали нас: «Хотите, мы продлим вашу жизнь на год? И еще на год? И еще? А мы кричали: „Да-да! Хотим!“ Вы даже стали отбирать у неимущих органы и пересаживать их нам, а мы все вам позволяли, закрывая глаза на то, что милосердие ваше постепенно вытесняется мерзостью и чванством. Отчего, спросите вы. Все очень просто: из страха перед смертью, животного, дремучего страха. Как вы это называете? Ипохондрия? Что ж, пусть я ипохондрик. Но я всего лишь продукт окружающей среды, а средой этой является сам город, и связан я с ним сильнее, чем кто-либо. И умрем мы вместе, крича вам: „Спасите! Помогите! Умираем!“ — Я понимаю вас, — сказан Флауэрс, — но и вы поймите: я не имею права помогать вам. На этот раз Боун выслушал его спокойно. — Это вам только кажется. Но когда плоть возьмет свое и начнет вопить, что не в силах более терпеть, когда сдадут измочаленные болью нервы, вы начнете лечить меня. Боун окинул Флауэрса пренебрежительным взглядом. Глаза его вспыхнули неистовым светом. Флауэрс невольно вздрогнул, и халат распахнулся, открыв взору Боуна катушку и кнопки на пряжке ремня. Тот протянул руку. Флауэрс отшатнулся было, но бдительная охрана тут же завернула ему руки за спину. — Смотри-ка, — сказал Боун. — Катушка. Что там на ней? — Он нажал кнопку перемотки, затем кнопку воспроизведения. Послышались голоса. Прислонившись к стене, Боун слушал, задумчиво улыбаясь. Когда пленка кончилась, он улыбнулся еще шире и велел полицейским: — Приведите обоих, и девушку, и старика. Они, похоже, пригодятся нам. — Глупости, — сказал Флауэрс, стараясь скрыть беспокойство. — Мне они безразличны. Вы ничего этим не добьетесь. — Вот это мы и проверим, — ответил Боун и приказал полицейским: — Суньте его в испорченный лифт, пусть пока отдохнет. Медные двери лифта с лязгом захлопнулись, отрезая свет. Но на этот раз темнота оказалась страшной. Ужас овладел им. Он чувствовал себя подвешенным над холодной бездной, ледяная жуть перехватила дыхание. В панике он забарабанил кулаками по дверям и остановился, лишь ободрав в кровь костяшки пальцев. Он безуспешно нажимал на кнопки, пытаясь открыть дверь, сорвал ноготь. Крупная дрожь сотрясала его тело. Наконец от боли в руках и усталости он пришел в себя, постепенно успокоился, присел, нашарил в темноте свою сумку и включил фонарь. Отыскав бинт, он перевязал искалеченный палец. Решив, что батарейки еще пригодятся, Флауэрс выключил фонарь. Скорчился в темноте, стараясь отбросить невеселые мысли. Часа через два двери раздвинулись, и втолкнули Лию. Флауэрс вскочил и поддержал ее. Девушка в панике стала вырываться, отбиваясь руками и ногами и извиваясь всем телом. — Это же я, — уговаривал ее Флауэрс. — Медик. Она вдруг затихла и сама прижалась к нему. — Где мы? — шепотом спросила девушка. — В мэрии, в сломанном лифте, — хрипло ответил он. — У Джона Боуна. — Что ему от нас надо? — с удивительным спокойствием спросила Лия. Ее мужество передалось и Флауэрсу. — Ему нужна помощь. — А ты, конечно, отказываешься. Ты ведь такой последовательный… Я успела позвонить в Медицинский центр. Может, они тебя выручат. Реальность мгновенно погасила вспыхнувшую было надежду. Обычными методами им его не найти, а переворачивать трущобы ради простого медика… Остается действовать самостоятельно и надеяться на везение. — Отца тоже схватили? — Нет. Его еще раньше взяли с собой люди из Агентства. Они искали тебя, но кто-то из них узнал его. — Странно… — недоверчиво протянул Флауэрс. — Зачем он им? — Они поместят его в экспериментальную палату. Они воспользовались его старым контрактом — сто лет. Срок еще не кончился. — Но он же знаменитость! Что они смогут с ним сделать? — Сделают… Он слишком много знает. Они боятся, что партия антививисекторов однажды доберется до него и как-то использует против медицины. Шестьдесят лет назад он покинул госпиталь и больше не вернулся. С тех пор непрестанно искали его. — Совсем как у Готторна. Во время лекции о гематологии он остановился посреди фразы и объявил аудитории: «Джентльмены, мы зашли слишком далеко, пора вернуться назад и посмотреть, где мы сбились с пути». После чего он вышел, и больше его не видели. Никто так и не понял, что он хотел сказать. — А я думала, что все забыто. Отец мне не напоминал о них, и я решила, что прятаться уже ни к чему. Решила, что его оставили в покое. А для чего нужна я этому Джону Боуну? — Чтобы заставить меня лечить его… — Он что, пытать меня будет? А ты… — Пожалуйста, перестань. Они замолчали. Невеселые мысли снова овладели Флауэрсом. — Разреши, я посмотрю твои глаза, — внезапно сказал он. Достав офтальмоскоп, медик наклонился к девушке. Лия сидела неподвижно. Он оттянул ей веки, нежную кожу щек. Направил луч света на мутные роговицы глаз. Через минуту он убрал офтальмоскоп. — Что, безнадежно, мой доктор? — с усмешкой спросила она. — Да. Он снова нарушил врачебную этику, но на этот раз у него возникло странное пьянящее чувство. Он словно грязью швырнул на белые стены госпиталя. Нате вам! Он ликовал. Он только сейчас понял, что милосердие не только в том, чтобы лечить, но и в том, чтобы не будить напрасных надежд. Да, ей можно вернуть зрение, но такая операция стоит тысячи долларов. И что бы там ни говорили профессора со своих кафедр, правда всегда этичнее. — Никак не пойму, — сказал он вдруг, — почему не запретят деятельность этого Джона Боуна? Это же сплошная коррупция и насилие. — Это для нас с тобой, а для других он лидер. Во всяком случае для тех, кому помогает. Что ты решил? — Придется его лечить. Донкихотствовать нет смысла. — Но, медик… — Бен! — прервал он. — Бен Флауэрс. И давай помолчим. Нас наверняка подслушивают. Они молчали в полной темноте. Но им не было страшно и они не чувствовали одиночества. Руки их встретились, тела приблизились друг к другу. Дверцы открылись. Полицейские торопливо провели их через холл. За темными окнами была уже ночь. Боун сидел на кровати и зябко кутался в толстый красный халат. Флауэрс с любопытством рассматривал комнату. Заметив это, Боун сказал: — Бывший кабинет заместителя мэра города. Кабинет самого мэра напротив. Тут у меня для дела, а здесь я развлекаюсь. Хотя с годами дел у меня все меньше, да и развлечений… Ага, это та самая девушка? Слепая? Жаль, я не знал. Могли бы и предупредить. Ну, что надумали? Флауэрс пожал плечами. — Я буду вас лечить. Боун расцвел. — Вот и прекрасно. Надеюсь, что лечить вы станете добросовестно, как положено? Вы меня понимаете? А то у девушки могут быть неприятности. — Да-да, я все понял, — торопливо ответил Флауэрс. — Кроме того, вы можете записать все на пленку и использовать ее как средство шантажа, чтобы я продолжал лечение. Но если, — голос его посуровел, — вы прикоснетесь к девушке, я и пальцем не шевельну, чтобы спасти вас. В глазах Боуна зажглось восхищение. — Вы мне симпатичны, медик, — заявил он совсем другим тоном. — Работайте со мной. Из нас получится превосходный тандем. — Спасибо, но что-то не хочется. — А вы подумайте, — настаивал Боун. — Когда передумаете, так сразу и сообщите, ладно? — Он задумался, затем нетерпеливо добавил: — Перейдем к делу. — Заведите двигатель «скорой». Боун кивнул сержанту. — Давай. Едва сумка засветилась изнутри, Флауэрс стал прикреплять контакты аппаратов к истощенному телу. Через минуту на табло сумки высветился диагноз. Флауэрс прочел его и сложил аппаратуру обратно в сумку. Затем задумчиво пошарил в ее кармашках. — Ну? — с тревогой в голосе спросил Боун. — Что со мной? — А-а, чепуха, — ответил Флауэрс, пытаясь скрыть озабоченность. — Вам нужны стимуляторы и витамины. Впрочем, я думаю, вы их и без того принимаете. Увеличьте дозу вдвое. — Он вытащил пузырек с розовыми таблетками. — Барбитуро-амфетаминовый препарат. Ночью он вас усыпит, утром — разбудит. А вот еще, — Флауэрс достал пузырек с зелеными таблетками. — По одной три раза в день. Боун опасливо нахмурился. — А что это? — Не бойтесь, — Флауэрс вытряхнул пару таблеток на ладонь и проглотил их. — Видите? Боун удовлетворенно кивнул. — Прекрасно. Уведите их, — приказал он полицейскому. — Постойте, — возмутился Флауэрс, — вы же хотели отпустить нас. — Вот еще! Ничего такого я не обещал. И я давно мечтал иметь под рукой личного медика. Так оно спокойнее. Флауэрс вздохнул. — Ну что тут поделаешь, — покорно сказал он. Он нагнулся за сумкой. Искоса посмотрел на Лию. На лице ее мелькнуло разочарование. Флауэрс молниеносно провел рукой около шеи Боуна. Повернулся к полицейскому. Тот с явным подозрением следил за его действиями. — Возьмите, — сказал Флауэрс копу, протягивая ему сумку. — Наверное, это надо оставить у вас? Тот взял сумку, почесал пистолетом затылок. Вдруг Боун, захрипев, повалился с кровати на пол. Полицейский начал было поднимать пистолет, но тут же выронил его и упал сам. — Что это они? — испуганно спросила Лия. Флауэрс подхватил сумку и взял Лию за руку. — Боуна я оглушил суперсоником, а полицейскому достался укол неокураре. Они быстро прошли через стеклянные двери в холл. «Где этот Коук?» — подумал Флауэрс. Может, лучше бежать лестницей? Нет, слепую там не провести. Он нажал кнопку лифта. Тревога все больше охватывала его. Лия мягко взяла его за руку. — Не волнуйся, ты нас выведешь. Флауэрс вдруг почувствовал холодную уверенность, плечи его распрямились. — Что за лекарство ты ему дал? — Сахарные таблетки, — усмехнулся Флауэрс. — Безвредные, но от воображаемых болезней лечат вполне успешно. Громыхнули двери лифта. Сержант, оказавшийся в лифте, удивленно поднял брови и потянулся за пистолетом. Флауэрс шагнул вперед и сказал: — Шеф приказал выпустить нас. — Странно, что-то на него непохоже, — недоверчиво проворчал сержант, вынимая пистолет. — Пошли, проверим. Флауэрс пожал плечами. Он отстранил Лию и, перекладывая сумку из руки в руку, как бы нечаянно ударил ею сержанта под колено. Тот выругался, потер ушибленное место, хотел что-то сказать, но осекся на полуслове и, вытаращив глаза, рухнул на пол. Лишь только они вышли из лифта в холл, свет погас. «Коук, черт бы его…» — понял Флауэрс и даже застонал от досады. — Что случилось? — встревожилась Лия. — Свет вырубили. Я ничего не вижу, а батарейки сели. — Ты скажи, что надо, может, я смогу помочь. — Надо найти «скорую». Она где-то в подвале. — Да-да, они меня тут проводили! — задумчиво сказала Лия. — Хлопнула какая-то дверь, потом были ступеньки, потом еще дверь, и сразу лифт. Так, вот сюда. Пошли. Флауэрс двинулся за ней. Теперь они поменялись ролями. Флауэрс ослеп, а прозревшая в темноте Лия осторожно вела его за руку. — Ступеньки, — предупредила она. Они осторожно спустились вниз и уперлись в закрытую дверь. Флауэрс нашарил в темноте ручку, повернул ее. Дверь открылась. Флауэрс придержал ее, пропуская Лию вперед. Через минуту они уже сидели в машине. Ликуя, он включил фары и, развернув «скорую», вплотную подъехал к запертым воротам гаража. Вытянув руку, он дернул рычаг, торчащий из стены. Дверь тут же поднялась. Чтобы избежать засады и возможного преследования, Флауэрс направил машину на север, к Шестой улице. Она была одной из немногих расчищенных, и догнать на ней «скорую» было невозможно. Вскоре они выехали на Юго-Западное шоссе. Переключив управление на автомат, Флауэрс повернулся к Лии. Лицо ее было грустным. — Ты не знаешь, куда меня девать, да? — тихо спросила она. — Перестань. Одну я тебя не брошу. Но ко мне нельзя. Оттуда ты снова попадешь к Боуну. В госпиталь бы тебя, да правила запрещают. — Он тяжело вздохнул, — А-а, пошли они, эти правила! Слушай внимательно. Ты пациентка. Тебе необходима операция на глазах. Перевели тебя из округа Неошо. Постарайся запомнить, могут спросить. А почему запаздывают твои документы, ты не знаешь. Ясно? — Но у тебя могут быть неприятности. — Не думаю. — Отца я увижу? — Если он и вправду в экспериментальной, то вряд ли. Вход туда только для врачей и дежурного медперсонала. — Я тебе верю. Наконец высоченные стены центра, раздвинувшись, поглотили их. Везение не оставляло их. Они незамеченными проехали до гаража. Оставив там машину, Флауэрс провел ее по длинному подземному коридору. Когда они переходили на ленту транспортера, Лия споткнулась, и Флауэрс едва успел поддержать ее. На слепых подземные переходы не были рассчитаны. От напряжения, физического и нервного, пот градом катил с Флауэрса. Вот и лифт. Поднявшись на нем на пятый этаж, Флауэрс отпустил Лию и, спрятавшись в нише коридора, долго смотрел ей вслед. Лия шла по холлу, вытянув руки, нашаривая пространство перед собой, пока пальцами не коснулась стеклянной двери приемного покоя. — Отзовитесь кто-нибудь! — дрожащим голосом попросила она. — Я потерялась. Со мной был медик, но он куда-то пропал… Я из округа Неошо… Из госпиталя… Из приемного покоя вышла медсестра… Флауэрс вздохнул, пытаясь сообразить, где сейчас все. Взглянул на часы, висевшие на стене коридора. Восемь часов вечера. Пластиковый пол под его ногами мягко пружинил. Он с наслаждением вдыхал знакомые запахи госпиталя — спирт и эфир. Здесь был его дом, работа, жизнь. Без них все теряло смысл и напрасны оказывались семь лет учения и труда, а мечта всей жизни превращалась в кошмар… У Чарли Бренда, сидевшего за столом, от удивления отвисла челюсть. — Ба! Ну, ты даешь! Где это ты пропадал? — Долго рассказывать, — устало отмахнулся Флауэрс. — Пожрать бы чего да отдохнуть. На столе светилась пластинка с сообщением. Флауэрс прочел: «Вас убедительно просят присутствовать сегодня на собрании Медицинского общества округа, а также заседании Комитета политического контроля. Дж. Б. Харди, доктор медицины, секретарь». Флауэрс поежился. У кого бы спросить? — Где Хэл? — Ха, пропустит он собрание, как же! — сардонически ответил Бренд. Ловко имитируя голос Мока, он добавил: — «Начальники любят дисциплинированных». Ты лучше беги. Может, еще застанешь конвой. Необходимость в конвое давно отпала, но он сохранялся как дань традициям. Впрочем, смотрелся он достаточно внушительно. По бокам его тяжело ползли приземистые танки, впереди шли саперы, тщательно прощупывая дорогу, поверху оглушительно месили воздух вертолеты. Внушительно, но бессмысленно: только законченному психу могла прийти в голову мысль напасть хотя бы на одинокую «скорую помощь». Конвой двигался по Седьмой улице на север. В амбразурах бронетранспортеров сиял ночными огнями рабочий район Амордейл, проплывали руины складских помещений. Никому не рекомендовалось появляться здесь ночью, да и днем одинокий прохожий рисковал многим… Флауэрсу было не до местных красот. Тревожные мысли все более овладевали им, он даже забыл о голоде и усталости. С чего это Комитет политического контроля так заинтересовался им? Даже врачи редко приглашались на него, что уж говорить о простых медиках. Тем, кто удостаивался подобной чести, как правило, не завидовали. Чаще всего такой «счастливец» после собрания тихо забирал личные вещи и навсегда исчезал из медицины. Флауэрс все еще мучился догадками, когда конвой остановился перед входом в главное здание. Мощный пояс укреплений и гнезд противовоздушной обороны окружал его. Собрание, как и положено, было скучным. Кое-как успокоившись, Флауэрс задремал в своем кресле. Изредка он просыпался, но невнятный голос докладчика вновь усыплял его. Трогательную речь выдал представитель Ассоциации медицинских работников. Он долго разглагольствовал о необходимости этических стандартов в новом законодательстве, которое вскоре собирался принять Конгресс. С неподражаемой патетикой говорил об опасности социализации медицины. «Даже не смешно, — подумал Флауэрс, уже проснувшийся к этому времени. — Годами треплют одно и тоже. Забывают, что там, где нужен скальпель, таблетки неэффективны». Единодушно, как всегда, собрание проголосовало за выделение 325 000 долларов для воздействия на законодателей. Но вот кафедру занял председатель Комитета политического контроля. Флауэрс насторожился и стал с любопытством его рассматривать. Этого высокого полного человека он видел впервые. Неудивительно — штат четырех округов насчитывал более десяти тысяч врачей. Тряхнув густыми черными волосами, председатель бойко сообщил, что в штате в целом и в округе в частности политическая ситуация остается под контролем Комитета. Слухи о том, что партия антививисекторов заключила союз с несколькими неорелигиозными группами, подтвердились. Но, по мнению Комитета, все это представлялось незначительной мышиной возней и ничего не могло изменить. Впрочем, что именно это не могло изменить, он уточнять не стал. Закончив речь, он сел на место, а всем раздали одобренные Комитетом списки кандидатов штата и округа. Списки приняли тоже единогласно и тут же решили выделить на предвыборную кампанию 553 000 долларов. Далее потянулись обычные дебаты, которые усталый мозг Флауэрса уже не воспринимал. Наконец собрание объявили закрытым. Флауэрс нехотя побрел к дверям комнаты, где Комитет обычно проводил свои закрытые заседания, и в нерешительности замер перед дверью. — Флауэрс? — нагнал его председатель Комитета. — Заходите, не стесняйтесь. За длинным тяжелым столом в большой комнате сидело пять членов Комитета. Потемневший от многих столетий службы стол был изготовлен из настоящего дерева. Лица, возвышавшиеся над ним, смотрели торжественно и строго. — Вы попали в беду, молодой человек, — начал председатель. Человек, сидевший по правую руку от председателя, полистал маленький блокнот. — Вчера ночью вы были на вызове в городе, так? Флауэрс кивнул. — Вы подняли тревогу и выдали полиции человека по имени Крамм. Вы обвинили его в незаконной торговле лекарствами. Так? — Не дожидаясь ответа, председатель продолжал: — К вашему огорчению, сообщаю вам, что пенициллин в его ампулах на самом деле содержал триста тысяч единиц, кроме того, оказавшаяся при нем лицензия подтвердила его право на торговлю лекарствами. — Боун? Его штучки. Чего проще выдать лицензию задним числом! А вот про пенициллин они явно лгут! Его цена была много меньше оптовой продажи. — Жаль, что вы не знаете о сегодняшнем сообщении. Пенициллин обесценен. Он утерял былую эффективность. Количество невосприимчивых к нему штаммов бактерий возросло от пяти процентов когда-то до девяноста пяти на сегодняшний день. Его вообще снимают с производства. Заколдованный круг! Огромные деньги тратились на производство антибиотиков, а те, в свою очередь, провоцировали появление невосприимчивых к ним бактерий, что заставляло тратить еще большие деньги для создания новых антибиотиков… Поколебавшись, Флауэрс спросил: — Но если мы не станем наказывать подобных жуликов при каждой возможности, то как же мы покончим с ними? Человек с блокнотом усмехнулся. — Для этого и существует Комитет. Мы наказали Джона Боуна, отказав ему в продлении контракта, — он нахмурился. — Во всяком случае мы так думали до сегодняшнего дня. — Что вы хотите этим сказать? — встревожился Флауэрс. — Сегодня Джон Боун вас отпустил… Под взглядом пяти пар суровых глаз Флауэрс даже съежился. — Он не отпускал меня. Я сам сбежал! — Вы намерены занимать наше время подобной чепухой? — раздраженно спросил председатель. — От него не убегают. Мы можем предъявить вам пленку, на которой в подробностях записано, как вы лечили его. — Но я же сбежал! — перебил взволнованный Флауэрс. — Я применил суперсоник и неокураре. А лечить его не стал. — Невероятно! Особенно если учесть, что лечение вы ему все-таки назначили. — Всего лишь сахарные таблетки. — Какая разница? Для него они достаточно эффективны. — Неужели вы не понимаете, что он ни за что не послал бы вам пленку, если бы я согласился его лечить! Пленка ему нужна была только для шантажа! Члены Комитета переглянулись. — Неплохой довод, — задумчиво сказал председатель. — Но есть и другие факты, убедительно доказывающие вашу несостоятельность и пренебрежение к врачебной этике. Председатель включил магнитофон, оказавшийся тут же, на столе. Флауэрс услышал собственный голос, с недозволенным сарказмом разглагольствующий о медицине, непомерных взносах, налогах и социальных проблемах. Потрясенный Флауэрс не верил своим ушам. Проклятье, кто-то великолепно отредактировал его досужие разговоры в комнате общежития. «Хэл! — понял он. — Хэл, как ты мог?..» До чего все просто! Хэл Мок до колик боялся экзаменов и решил уменьшить конкурс, отдав друга на заклание. Председатель поднялся и скучно произнес: — Утром мы ждем от вас заявление о добровольном отчислении. Затем вы соберете личные вещи и навсегда покинете Центр. И если когда-нибудь и где-нибудь вы будете уличены в попытке лечения и в любом способе медицинской помощи вообще, то по законам штата и… Возражать было бессмысленно. Покорно выслушав приговор, Флауэрс спросил: — Для чего вам доктор Рассел Пирс? Глаза председателя жестко сощурились. Он обратился к человеку с блокнотом: — Доктор Пирс… Кажется, он пропал еще лет шестьдесят назад? Если не ошибаюсь, сейчас ему должно быть более ста двадцати пяти лет, так? По-моему, он давно умер. Безразличие овладело Флауэрсом. Он перестал слушать. В сердце его словно вонзился скальпель, оно сжалось от острой боли и безысходного отчаяния. Истина… Кто знает, что это такое. Очень часто жизнь успевает кончиться, прежде чем человек познает ее. Но еще чаще он только у самого заката начинает понимать, что целиком ее нет ни у кого. Если ему повезет… Но слишком легко принять часть за целое. И можно всю жизнь обманывать себя, однажды приняв ложь за истину. Может ли медицина быть одновременно и благом и преступлением? Может ли доктор Пирс быть героем и мерзавцем одновременно? Флауэрсу показалось, что он наконец-то все понял: половина идеала хуже, чем его полное отсутствие; по сути идеала нет вообще, все имеет свою обратную сторону. Флауэрс молча повернулся и вышел. Он отыскал в холле здания телефон, набрал номер своей комнаты, затем отрывисто произнес в трубку несколько коротких грубых фраз. Выехав на дорогу я включив автошофер, он достал из сумки несколько таблеток амфетамина и сгрыз их, как леденцы. Стимулятор еще не начал действовать, а настроение его уже улучшилось. Что ж, неплохо было быть «винтиком» гигантской машины, какой являлся Центр, но отныне придется действовать самостоятельно. Он фазу заметил, что за ним следят, но отнесся к этому с полнейшим равнодушием. — Привет, — сказал он дежурному фармацевту. — У тебя нет желания выпить чашечку кофе?. Впереди у тебя целая ночь. Скучища невообразимая. — Было бы неплохо. — Тогда беги. Только быстро. За аптекой я присмотрю. Раздираемый противоречивыми желаниями, дежурный заколебался, но показаться трусом перед медиком ему тоже не хотелось. Дождавшись, пока он уйдет, Флауэрс осмотрелся вокруг и направился к хранилищу. Тяжелая дверь, к счастью, оказалась открытой. На полке в дальнем углу лежала картонная коробка. Ее содержимое оценивалось приблизительно в 10 000 000 долларов. Он взял одну ампулу, положил ее в карман. Постоял в раздумье, затем, решившись, забрал остальные одиннадцать. — Большое спасибо, — чуть позже поблагодарил его запыхавшийся фармацевт. — Не за что, — небрежно ответил Флауэрс. У решетчатой двери экспериментальной палаты стоял охранник. — Я не вижу вашей фамилии в списке, — недовольно пробурчал он, рассматривая список лиц, имеющих допуск в палату. — Да вот же! — Флауэрс ткнул пальцем в строчку. — Какой-то болван неправильно ее написал. Должно быть Флауэрс, а здесь Пауэрс. Сработало. Экспериментальная палата находилась в самом конце коридора. Флауэрс быстро прошел мимо хранилищ крови и органов. Он шел, не обращая внимания на сверкающие никелем и эмалью хирургические машины и прочее, что еще так недавно завораживало его. Под истощенным телом Пирса госпитальный матрас почти не прогибался. Глаза его остались закрытыми, даже когда Флауэрс потряс его. Флауэрс взял шприц, наполнил его из ампулы, которую только что украл, сделал внутривенное вливание. Ждать пришлось довольно долго. Это становилось опасным, и Флауэрс начал волноваться. Наконец веки старика дрогнули. — Доктор Пирс, вы помните меня? — шепотом спросил Флауэрс. Пирс кивнул. — Я вытащу вас отсюда. Вместе с Лией. Она здесь. Вы не против? Пирс опять кивнул, уже энергичнее. Тут же в палате находилась тележка для транспортировки лежачих больных. Подкатив ее к кровати, Флауэрс перенес на нее почти невесомое тело Пирса. Лицо он накрыл простыней. — Поехали. Отжав тормоз, он покатил тележку. Мимо проносились закрытые двери комнат, средоточие человеческих страданий. Охранник в дверях ошарашенно проводил их взглядом. Уже в лифте Пирс слабым голосом спросил: — Что ты мне вколол, медик? — Эликсир жизни. По-моему, это только справедливо. — Справедливость — штука редкая, — через силу усмехнулся Пирс. — Когда вы его получали в последний раз? — Шестьдесят лет назад. «Вот даже как? — подумал Флауэрс. — Значит, причина его долголетия вовсе не в эликсире». — Вы сказали, что отдадите Лии свои глаза. Это действительно так? — А ты сумеешь? — Не знаю, — честно признался Флауэрс. — Очень уж рискованно. Один, да еще в спешке… Жаль, что она отказывается от чужих глаз. Не понимаю… Я бы мог взять в хранилище. Конечно, это не мое дело… — Тебе еще рано понимать. Ты так молод… Считай это даром любви, если угодно. От него нельзя отказываться. Не говори ей пока ничего. Позже она сама поймет, что это искупление отцовской вины за то, что моя дочь с рождения была лишена света мира. А сейчас я только лишь возвращаю ей его. Флауэрсу везло: в приемном покое никого не оказалось, фамилию Лии в списках он нашел быстро. Там же был и номер палаты. Прихватив еще одну тележку, он вкатил ее в палату и остановился у постели. — Лия! — Это ты, Бен? — отозвалась она. Ее слабый голос на миг ослабил его решимость. Давненько его не называли Беном. — Ложись на тележку. Быстро. Нам нужно спешить. Отца я уже выкрал. Очередь за тобой. — Невозможно, Бен. Ты погибнешь. — Уже погиб, — ответил он. — Похоже, с официальной медициной мне не по пути. Вот и лифт. Этажом ниже он направил тележку в операционную глазного отделения, куда заблаговременно прикатил Пирса. Тележки легонько ударились одна о другую. Лия коснулась рукой руки отца. — Отец! — Лия! Нежность, звучавшая в их голосах, пробудила у Флауэрса ревность. Он даже почувствовал себя покинутым и одиноким. — Ты оказался прав, — сказала Лия отцу и другой рукой притянула Флауэрса к себе. — Он хороший человек. Даже лучше, чем мы думали. — Счастья вам, дети мои, — сказал Пирс. — Вы уже все решили, да? — ухмыльнулся Флауэрс. Лия покраснела. «Как же она красива!» — поразился Флауэрс. — Ничего мы не решили, — смущенно возразила Лия. — Только надеялись. После укола наркотика пальцы Лии расслабились и разжались. Флауэрс внимательно всмотрелся ей в лицо, потом поднес к глазам свои руки. Они дрожали. Он оглянулся. Сверкающие белизной стены и сложнейшие хирургические машины напомнили ему об огромной ответственности. О том, как легко поскользнуться, сделать фатальную ошибку. Но пути назад не было. — Смелее, медик, — подбодрил его Пирс. — Тебя же учили семь лет. Это простая операция. Ты справишься. Флауэрс глубоко вздохнул. Он обязан справиться. Взяв себя в руки, он принялся за работу. Через минуту он забыл обо всем, что не касалось непосредственно операционного поля. — Медик Флауэрс! — неожиданно взревел динамик, спрятанный где-то в потолке. — Немедленно явитесь в общежитие. Медик Флауэрс… Значит, Пирса уже хватились. Между тем операция продолжалась, а Пирс невозмутимо разговаривал, пока руки Флауэрса делали все положенное. Отвлекая Флауэрса от невеселых дум, Пирс рассказал, почему исчез шестьдесят лет назад. — Я вдруг понял, что наша медицина стремительно превращается в религию. Мы обвешали ее традициями, ритуалами и окружили тайной, сделав непонятной для основной массы людей. Для них мы стали кем-то наподобие колдунов, окружили себя мистическим страхом. Даже наши лекарства люди называли чудом, поскольку не знали, как они действуют. Медицину, как и религию, возвеличил патологический страх перед смертью. Но самый страшный противник вовсе не смерть… Замерив толщину мутных роговых оболочек, Флауэрс ввел данные в хирургический автомат. — Но не врачи виноваты, — продолжал Пирс. — Они, всего лишь продукт нашего общества. Так же как и Джон Боун. Древние греки были мудрее нас. Они говорили: «В здоровом теле — здоровый дух». А мы возомнили, что превыше всего наше ремесло. В зажиме хирургического автомата Флауэрс установил сверкающий скальпель и отрегулировал его так, чтобы острое лезвие было направлено точно на правый глаз Лии. Автомат, готовый к работе, низко гудел, мигая разноцветными лампочками. — Древние вообще были мудры. Они также говорили: «Ничего лишнего». Мы нарушили и эту заповедь. Так и не сообразили, что общество может погубить любой излишек. Даже хорошее, но в переизбытке, может повредить. А мы создали избыток богатства и благочестивости. В каждом доме создали своего рода алтари, в которых держали излишек лекарств, и глотали их в неумеренных количествах, ибо именно так, думали мы, и никак иначе можно сохранить здоровье, которого мы тоже желали в излишке. Мы построили жрецам медицины слишком величественные храмы, но сделали их недоступными для большинства… Легко, без сопротивления лезвие вошло в глаз. Сделав аккуратное круговое движение, машина вырезала роговую оболочку. Затем скальпель приподнялся, передвинулся на левый глаз и быстро проделал ту же операцию. Все это время Пирс молчал, наблюдая за жутковато-точными манипуляциями искусной машины. Но, как ни быстр был автомат, время, казалось, бежало еще быстрее. Вот уже удалены обе оболочки. Наступил черед Пирса. Флауэрс повернулся к нему. — К черту анестезию! — сказал Пирс, когда хирургическая машина нависла над ним. С широко открытыми глазами, казалось, не замечая злого острия скальпеля, нацеленного на его правый глаз, он продолжил: — Мы слишком много болтали о человечности, считая нашу медицину высшим достижением гуманизма. И не заметили, как постепенно медицина стала зависима от того, что предназначена была уничтожить. Мы попали в заколдованный круг и были вынуждены изобретать все новые и новые лекарства и технологии, но те, в свою очередь, провоцировали новые болезни и так далее, по спирали… Пустые глазницы закрыла плотная повязка. — Мы предсказали беды жителям городов и тем самым уничтожили города. Освобожденная от налогов, медицина сконцентрировала несоразмерное количество капитала, не приносящего пользы никому. То же случилось и в средневековой Европе, когда основные богатства сконцентрировались в руках церкви, тоже освобожденной от налогов. Роговые оболочки легли на глаза девушки. — В Европе это продержалось недолго. Генрих Восьмой под благовидным предлогом разругался с папой и секуляризировал церковные земли. В итоге это привело к революции во Франции. Что-то подобное произойдет и у нас. Либо восстание уничтожит Центр, либо все произойдет неспешно, само собой, из-за упадка технологий, необходимых для поддержания современного уровня медицины и ее изоляции от общества. Я это предвидел еще шестьдесят лет назад. Вот почему я ушел в город. Шовная машина заплясала вокруг глаз Лии, пришивая роговые оболочки аккуратными стежками. — Будущее медицины в городе. Там научились выживать сильнейшие. И именно там появились новые, не механические, методы лечения. Впрочем, паранормальные методы были известны множество веков назад. В старину этим занимались знахари, целители, правда, частенько их вместо благодарности отправляли на костры. Мы же только вспоминаем их секреты. Их преимущество в том, что они не требуют ни сложных технологий, ни дорогостоящих машин. Они дисциплинируют дух, а тот дисциплинирует тело. Короче, в здоровом теле — здоровый дух! И когда погибнет наша цивилизация, выживут только города, беглецы вне их стек вымрут, ибо они не смогут сопротивляться болезням, а нынешние лекарства перестанут помогать. Время бежало стремительно. Вот и на глаза Лии наложена повязка. — Тревога! Тревога! — снова ожил динамик на потолке. — Боевым расчетам охраны занять свои посты! Госпиталь святого Луки атакуют вооруженные банды! Теперь можно было не осторожничать. Связав вместе тележки, Флауэрс бегом покатил их к лифту. В подземном переходе он закатил тележки на транспортер и вскочил следом за ними. Отовсюду раздавался тяжелый топот. Гараж был уже забит охранниками. Вновь завопил динамик: — Удвоить расчеты! С крыш зданий ведется минометный обстрел! Будьте осторожны! — Это Боун, — сказал Пирс. Мрачно улыбнувшись, Флауэрс покатил дальше в поисках машины. По огромному подземному гаражу метались вооруженные люди. Озабоченные, они не обращали никакого внимания на простого медика с двумя тележками. Ага, вот подходящая «скорая». Какой-то растяпа оставил дверцу открытой. Открыв машину сзади, Флауэрс переложил Лию и Пирса на кушетки, бросился к кабине и завел двигатель. По корпусу «скорой» забарабанили кулаки испуганного хозяина. Он что-то кричал, но Флауэрс, не слушая его, вдавил в пол педаль акселератора. Взревев, машина рванула с места. Из Центра сплошным потоком выливалась колонна боевой техники. Среди танков и полугусеничных бронетранспортеров лавировали «скорые». Добравшись с колонной до Юго-Западного шоссе, Флауэрс свернул на север, к городу. Грохот боя и рев тяжелой техники затих вдали. Командный пункт Джона Боуна располагался в подвале мэрии. — Отлично! — крикнул он Коуку. — Отзовите группу отвлечения. Они неплохо поработали. — Оглядевшись, он заметил Флауэрса, стоящего в дверях. — Заходите, заходите. — …сказал паук мухе, — улыбаясь, ответил Флауэрс. — Неужели вся эта шумиха из-за меня? Ну, спасибо! Что ж, вас вылечат, но есть люди, которые делают это лучше меня. — Это еще кто? — сердито спросил Боун. — Там, — Флауэрс показал рукой в сторону «скорой». — Этот полуживой старик и слепая? — Именно. Их метод лечения куда лучше моего. Кстати, девушка будет видеть, я тоже не терял времени даром. Мы сработаемся, Боун. Теперь я в этом не сомневаюсь. Боун устало потер виски, усмехнулся. — Прекрасно, если так… Флауэрс подошел к кровати Лии. Девушка беспокойно шевельнулась. Он положил руку ей на лоб и она успокоилась. Послышались шаги. Обернувшись, Флауэрс увидел Боуна. Тот с любопытством смотрел на него. Флауэрс снял белый халат и кинул его политику. — Мне он больше не нужен, может, вам пригодится. Машину тоже можете забрать, но сперва отвезите нас домой. Я теперь свободный человек. Флауэрс мечтательно улыбнулся. Свой дом… Отныне его судьба накрепко связана с городом. Да, город жесток, как дикий зверь. Но зверя можно приручить и использовать его дикую силу во благо. И не будет больше разделения на просто людей и людей в белых халатах. Врач — тот же человек, лишь владеющий определенными навыками. Но целитель — нечто большее… Именно старик и слепая девушка положат начало не только медицине, но и новой цивилизации. И медик, нашедший свое предназначение, будет рядом с ними. — Семь лет я потратил, чтобы стать врачом, — сказал Флауэрс. — Теперь я научусь исцелять, чего бы это мне ни стоило.