Фортнер подтверждает: «Дантист дрожал; мы с Гирингом очень нервничали. Да! Приходится признать, что спокойнее всех вел себя он. Даже глазом не моргнул! В тот момент, когда Гиринг надевал на него наручники, он заметил: «Браво! Вы хорошо справились с работой». Я скромно ответил: «Это итог двухлетних поисков».

Когда мы уходили, доктор Малеплат сказал арестованному: «Я хочу, чтобы вы знали, я здесь ни при чем». «Ну конечно! — ответил Треппер. — Поверьте, я на вас совсем не сержусь». Затем начались вежливые пререкания по поводу платы за прием, но врач отказался от денег. Большой шеф пожал ему руку, — запястья его были стянуты наручниками, — и вышел; с одной стороны его охранял огромный Гиринг, с другой — маленький Фортнер. Большой шеф оказался между гестапо и абвером.

Большой шеф заговорил.

«В машине, рассказывает Фортнер, он спросил меня, из абвера я или из гестапо. Я ответил, что являюсь офицером немецкой армии. Он, кажется, вздохнул с облегчением и добавил: «Для меня все кончено. Кое-что я расскажу, но вам придется смириться с тем, что всего я открыть не смогу». Мы с Гирингем, естественно, были поражены этим неожиданным заявлением. Если Большой шеф согласится сотрудничать с нами, значит, с советскими шпионами на Западе будет покончено. Поэтому с первого же разговора я старался установить с ним человеческий контакт. Мы говорили о его жизни, семье, попивая кофе и покуривая сигареты. Он очень свободно рассказывал обо всем. Что касается меня, то, должен признаться, я, без малейшего притворства, слушал его с удовольствием. Это был достойный человек, очень спокойный и сдержанный. Казалось, напротив меня сидит старый приятель, с которым мы предаемся воспоминаниям».

От автобиографии переходили к вечерней лекции. Перед изумленной зондеркомандой Треппер читал курс по искусству шпионажа. Основные принципы: строгая конспирация, постоянное использование псевдонимов, децентрализация (опасно, когда один человек держит в руках слишком много связующих нитей); полная изоляция «пианистов» — ведь их легче всего засечь — друг от друга и от остальных членов сети. Основные меры предосторожности: никогда не носить оружия, чтобы не угодить в лапы полиции во время обычной патрульной проверки; обходиться без машины; жить в пригороде, где заметить слежку легче, нежели на оживленных улицах в центре города; не получать слишком обильную почту и лучше условиться, чтобы вам присылали почтовые открытки, а не письма— ведь человек, получающий почтовые открытки, вызывает меньше подозрений; никогда не передавать документы из рук в руки, предварительно не закамуфлировав их (в ручки, спичечные коробки, газеты); организовывать встречи агентов преимущественно по воскресеньям или в праздничные дни, поскольку полиция в эти дни не так многочисленна и не особенно бдительна; назначать встречи в самых обычных и людных местах: библиотеках, аптеках, а также на спортивных площадках, озерах (прогулки на лодке), в бассейнах, но при условии, — рекомендует Треппер своим слушателям, а гестапо скрупулезно отобразит этот совет в своем рапорте, — при условии, что время года для этого подходящее… Наконец, технические тонкости, которые приводят в изумление Фортнера, а Гиринга и Берга, признанных «охотников» за активистами коммунистического подполья, убеждают в том, что они еще приготовишки на поприще контрразведки. Например, как с помощью телефонной книги, находящейся в будке, назначать встречи. О месте договариваются заранее, остается указать день и час. На определенной странице книги агент подчеркивает слово, стоящее в четвертой строке: встреча состоится в четыре часа; затем он отмечает скобками другое слово на шестой странице: это шестой день недели, то есть следующая суббота. При такой системе можно обойтись без предварительного прямого контакта между двумя агентами. С другой стороны, агент, назначающий встречу, заподозрив в чем-то партнера, может проверить, придет ли он в телефонную кабину один, без сопровождения или хвоста.

Именно после лекций Большого шефа в рапорте абвера, направленном руководству рейха, появятся строки, призванные задним числом оправдать затянувшиеся сроки расследования: «Весь опыт нашей предыдущей работы на Западе в данном расследовании не пригодился. Довольно скоро обнаружилось, что русские блестяще организовали работу сети. Абверу пришлось изучить теоретические установки, которыми руководствовались русские при подготовке и внедрении советских агентов; эти установки не были известны нашим офицерам».

Настал момент решающего выбора для Треппера.

Он может сколько угодно поражать зондеркоманду своим шпионским мастерством, но факт остается фактом — эсэсовец Гиринг держит его в своих руках. Что делать? Торговаться? Изворачиваться? Начать хитроумную игру? Но он ведь Большой шеф, и его противники не удовлетворятся несколькими пешками, коль скоро он может уступить им коня или ладью, а может быть и все фигуры!

Так кем же станет Треппер? Предателем или героем?

Кент не выдерживает испытаний.

«Они продержали меня четыре дня в камере тюрьмы Александерплац, — рассказывает Маргарет, — затем отвезли в гестапо. Винсент был там. Бедный мой, он пережил страшный удар: впервые увидел меня скверно одетой, ненакрашенной, растрепанной… Гестаповец, присутствовавший при этом, заметил его волнение и сказал: «Предлагаю уговор: вы остаетесь с ней на весь день, но ночью начнете говорить». Винсент согласился.

Итак, после каждого прощального поцелуя, подаренного Маргарет — вариант поцелуя Иуды, — Кент проводит ночи, предавая своих. Его признания всего лишь подтверждают то, что уже известно, но их выслушивают с интересом, ведь это свидетельствует о готовности Кента сотрудничать. К концу 1942 года, ознаменованного полкой победой зондеркоманды над «Красной капеллой», шефы гестапо уже думают о будущем. На развалинах разгромленной организации они собираются создать шедевр контрразведки, перешедшей в наступление. Вечером 24 ноября Гиринг сообщил Гитлеру, которого знал лично, об аресте Большого шефа; фюрер благосклонно поздравил его. Гиммлер тоже восторженно отреагировал, когда Гиринг позвонил ему и своим пропитым голосом сообщил замечательную новость; беседа закончилась советом, от которого повеяло средневековьем: «…а теперь бросьте его в самый глубокий парижский подвал и наденьте на него цепи — главное, чтобы он не мог убежать!» Но это, конечно, были просто слова. Рейхсфюрер с помощниками уготовил для своего пленника роль, достойную его. Не для того они поймали шефа советской шпионской сети в Западной Европе, чтобы по-глупому гноить его в глубоком подземелье.

В последние дни декабря Кенту сообщили, что его отправят в Париж. Там Большой шеф и Маленький шеф, снова объединившись, станут вести самую необыкновенную в истории разведки радиоигру.

Кент соглашается. Треппер уже принял предложение.

Берлинцы держатся лучше.

Сто восемнадцать человек брошено в берлинские застенки, главные агенты отправлены в гестаповскую тюрьму на Принц-Альбрехтштрассе. Молодежь и старики, рабочие и светские дамы, военные и студенты, коммунисты и реакционеры. Кого только не было в этой организации, казалось, каждый социальный слой и даже каждая группа направили туда своего представителя.

Большинство узников — участники движения Сопротивления.

Назовем вещи своими именами: стыд и позор, что руководитель советской разведки так запросто перечислил в радиограмме три роковых адреса, в результате чего Шульце-Бойзен и его окружение, которым по чистой случайности очень везло, в конце концов оказались жертвами неосторожности своих московских шефов.

Чтобы ищейки с Принц-Альбрехтштрассе добрались до них, понадобилось со Знаменки — из Центра — ткнуть в них пальцем.

«Сталин, только Сталин был виноват!» — пишет маршал Еременко, рассказывая о первых военных неудачах русских. Директор мог бы сказать то же самое по поводу катастрофы с берлинской сетью. Политическая слепота диктатора помешала советским секретным службам создать в Германии сильную организацию. А после того, как начал осуществляться план «Барбаросса», Центр, как и все, попал в водоворот, вызванный паникой. Радиограмма Кенту датирована 10 октября. Через несколько дней, 19 октября, связь между московской радиостанцией и десятками советских передатчиков, разбросанных по разным странам мира, была прервана; некоторые «пианисты», принимавшие в ту ночь инструкции из Москвы, потеряли связь, не дописав шифрованную фразу; только шесть недель спустя приемники заработали снова — московский радист, ничего не объяснив, продолжил передачу с той самой цифрогруппы, на которой ее прервал. А дело было в том, что немецкие танки рвались к Москве и был отдан приказ перевести радиостанцию в Куйбышев. О предстоящем переезде старшие офицеры были предупреждены за двенадцать часов, но подчиненных не предупредили вовсе. Если мозг находится в таком смятении, можно ли удивляться, что конечности теряют координацию?