Страна Муравия (поэма и стихотворения)
вернуться

Твардовский Александр Трифонович
Шрифт:

1933

Братья

Лет семнадцать тому назад Были малые мы ребятишки. Мы любили свой хутор, Свой сад. Свой колодец, Свой ельник и шишки. Нас отец, за ухватку любя, Называл не детьми, а сынами. Он сажал нас обапол себя И о жизни беседовал с нами. — Ну, сыны? Что, сыны? Как, сыны? И сидели мы, выпятив груди, Я с одной стороны, Брат с другой стороны, Как большие, женатые люди. Но в сарае своем по ночам Мы вдвоем засыпали несмело. Одинокий кузнечик сверчал, И горячее сено шумело... Мы, бывало, корзинки грибов, От дождя побелевших, носили, Ели желуди с наших дубов —В детстве вкусные желуди были!.. Лет семнадцать тому назад Мы друг друга любили и знали. Что ж ты, брат? Как ты, брат? Где ж ты, брат? На каком Беломорском канале?..

1933

Хозяин

Поплевав, он затягивал крепко супонь, Выбирал из-под войлока смятую гриву, Перевязывал повод повыше — и конь С запрокинутой мордой стоял терпеливо. А хозяин под сено засовывал кнут, Не спеша самокрутку вертел на дорогу И усаживал бабу и, сеном ее подоткнув, Сам садился — свешивал правую ногу. И, вожжой без нужды поправляя шлею, Выезжал за околицу — Кум королю. С полдороги — первые встречи: Добрые люди с базара назад. Бабы спустили платки на плечи, На всю округу песни кричат. Хозяин едет, спешить не спешит, Хватит времени праздник справить. А к дому — плашмя он в телеге лежит, Баба, на корточки вставши, правит. Конь один знает, что кнут в передке. Едет хозяин, Спит хозяин. Пьян хозяин, И нос в табаке... А в избе, что сгнила у него без сеней, Только голые стены да куча детей. А коровку — единственный хвост на дворе На холстах, на веревках таскал в январе. Двор стоял, точно шапка у пьяницы, криво, Мыши с голоду дохли, попадая в сусек. И скрипел журавель [15] на колодце тоскливо, Чтобы помнил о жизни своей человек...

15

Рычаг, перевес для подъема воды и пр.

1934

Усадьба

Над белым лесом край зари багровой. Восходит дым все гуще и синей. И сразу оглушает скрип здоровый Дверей, шагов, колодцев и саней. На водопой проходят кони цугом. Морозный пар клубится над водой, И воробьи, взлетая полукругом, Отряхивают иней с проводов. И словно на строительной площадке На доски, на леса — легла зима. И в незаполненном еще порядке Стоят большие новые дома. Они выглядывают незнакомо На улице огромного села, Где только дом попа и называли домом, А церковь главным зданием была; Где шли к воде поодиночке клячи И, постояв, отказывались пить; Где журавель и тот скрипел иначе, Совсем не так, как он теперь скрипит... Надолго лег венцами лес сосновый. И лес хорош, И каждый дом хорош... ...Стоишь, приехав, на усадьбе новой И, как Москву, Ее не узнаешь...

1934

* * *
Я иду и радуюсь.Легко мне. Дождь прошел. Блестит зеленый луг. Я тебя не знаю и не помню, Мой товарищ, мой безвестный друг. Где ты пал, в каком бою — не знаю, Но погиб за славные дела, Чтоб страна, земля твоя родная, Краше и счастливее была. Над полями дым стоит весенний, Я иду, живущий, полный сил. Веточку двурогую сирени Подержал и где-то обронил... Друг мой и товарищ, ты не сетуй, Что лежишь, а мог бы жить и петь. Разве я, наследник жизни этой, Захочу иначе умереть!..

1934

Мужичок горбатый

Эту песню Филиппок Распевал когда-то: Жил на свете мужичок, Маленький, горбатый. И согласно песне той, Мужичок горбатый Жил беспечно, как святой — Ни коня, ни хаты. В батраки к попу ходил В рваных лапоточках, Попадью с ума сводил И попову дочку. Он не сеял и не жал, Каждый день обедал. Поп грехи ему прощал, Ничего не ведал. Пел на свадьбах Филиппок По дворам богатым: Жил, мол, раньше мужичок, Маленький, горбатый. И в колхозе Филиппок Заводил, бывало: Жил, мол, раньше мужичок, Этакой удалый. По привычке жил, как гость, Филиппок в артели. Только мы сказали: — Брось, Брось ты в самом деле! Ходишь, парень, бос и гол, Разве то годится?.. Чем, подумаешь, нашел Бедностью гордиться. Ты не то играешь, брат, Время не такое. Ты гордись-ка, что богат, И ходи героем. Нынче трудно жить с кусков, Пропадать по свету: Ни попов, ни кулаков Для тебя тут нету. Видит парень — нечем крыть, Просится в бригаду. И пошел со дня косить С мужиками рядом. Видит парень — надо жить. Пробуй, сделай милость. И откуда только прыть У него явилась! Видит — надо. Рад не рад Налегает, косит. Знает, все кругом глядят: Бросит иль не бросит?.. Не бросает Филиппок, Не сдает — куда там! Дескать, вот вам мужичок, Маленький, горбатый. Впереди Филипп идет, Весь блестит от пота. Полюбил его народ За его работу. И пошел Филипп с тех пор По дороге новой. Позабыл поповский двор И харчи поповы. По годам еще не стар, По делам — моложе, Даже ростом выше стал И осанкой строже. И, смеясь, толкует он Молодым ребятам, Что от веку был силен Мужичок горбатый. Но, однако, неспроста Пропадал безгласно: Вековая сила та В сук росла напрасно.

1934

Новое озеро

Сползли подтеки красноватой глины По белым сваям, вбитым навсегда. И вот остановилась у плотины Пугливая весенняя вода. И вот уже гоняет волны ветер На только что затопленном лугу. И хутор со скворешней не заметил, Как очутился вдруг на берегу. Кругом поля ровней и ближе стали. В верховье где-то мостик всплыл худой. И лодка пробирается кустами, Дымя ольховой пылью над водой. А у сторожки, на бугре высоком, Подрублена береза, и давно Долбленое корытце светлым соком Березовиком до краев полно... Сидит старик с ведерком у обрыва, Как будто тридцать лет он здесь живет. — Что делаешь? Взглянул неторопливо: — Пускаю, малец, рыбу на развод... Про паводок, про добрую погоду, Про все дела ведет охотно речь. И вкусно курит, сплевывая в воду, Которую приставлен он стеречь. И попросту собой доволен сторож, И все ему доступны чудеса: Понадобится — сделает озера, Понадобится — выстроит здесь город Иль вырастит зеленые леса...

1934

* * *
Тревожно-грустное ржанье коня,Неясная близость спящего дома... Здесь и собаки не помнят меня И петухи поют незнакомо. Но пахнет, как в детстве, — Вишневой корой, Хлевами, задворками и погребами, Болотцем, лягушечьей икрой, Пеньковой кострой [16] И простывшей баней...

1934

16

Костра, кастеря, кастрика — жесткая кора растений, годных для пряжи льна, конопли.

* * *
Счастливая, одна из всех сестер,Повыданных куда и как попало, Она вошла хозяйкой в этот двор, Где на пороге раньше не бывала; Где выходил лениво из ворот Скот хоботастый, сытый, чистокровный; Где журавель колодезный — и тот Звучал с торжественностью церковной... И в том немилом, нежилом раю Шли годы за годами неприметно. И оглянулась на судьбу свою Немолодой, чужою всем, бездетной... Чего хотеть и ждать, болеть о ком? Кому нужна любовь, забота, жалость? И повязала голову платком, И — в чем была — на волю убежала...