– И ты тоже, – сказала она.

Брови его изумленно взлетели. Она засмеялась, видя выражение его лица. Хорош – нет, это не то слово. Но на нем был новый хитон из тяжелого необработанного шелка, вышитый у ворота золотом. На ложе был расстелен его парадный плащ, взятый в качестве трофея в Тире, прекрасного аметистово-пурпурного оттенка. Он ценился не так высоко, как густой царственный пурпур, но ей такой цвет очень нравился. Волосы Нико были перевязаны лентой из необработанного шелка с тонкой золотой полоской. Мериамон пригладила выбившийся локон.

– На тебя приятно смотреть, – заметила она.

– Мне приятнее смотреть на тебя.

– Значит, мы оба довольны, – сказала Мериамон и быстро огляделась. На них никто не обращал внимания, но, подумав, она решила, что если бы и обращали, ей было бы все равно. Она вытянулась, опершись на локоть, прислонилась к его груди. Он не дрогнул. Храбрый мужчина. Она потягивала вино, лакомилась разными вкусными вещами, которые ей подносили, и решила, что приятно, когда он находится так близко. Так же близко, как ее тень, но теплее.

Царь вошел торжественно, как он любил, с Перитасом на поводке и, что удивительно, за ним шел Арридай. Царский брат был в чистом хитоне и полон нетерпения. Он с восторгом приветствовал Мериамон:

– Мери! Ты тоже увидишь Фетталоса!

– Увижу, – сказала она.

– Сядешь со мной? – спросил он. Мериамон не знала что ответить.

– Нико не будет возражать, – сказал Арридай. – Ведь ты не будешь, Нико? Ты бы мог сесть с Александром.

Люди заулыбались. Нико, молодец, даже бровью не повел.

– Ты можешь сесть с госпожой, – молвил он, и ему почти удалось скрыть облегчение.

Маленький человек потянул Арридая за руку – начальник его охраны – и сказал тихонько:

– Пойдем, мой господин. Там для тебя готово ложе, прямо посередине, и тебя ждет красивая женщина.

– Я хочу Мериамон, – возразил Арридай.

Мериамон начала вставать. Голос Александра утихомирил всех, даже тех, кто уже начал было смеяться.

– Пошли, брат, Фетталос скоро выйдет. Разве ты не хочешь послушать его?

Лицо Арридая омрачилось.

– Я хочу Мериамон, – повторил он.

– Ты завтра сможешь помогать Мериамон в лазарете, – твердо сказал Александр.

– Обещаешь?

– Обещаю, – ответила Мериамон.

Арридай был недоволен: брови его упрямо нахмурились. Но слуга продолжал тянуть его.

Наконец Арридай неохотно уступил. Мериамон откинулась на ложе. Александр, поглядев на нее и Нико, блеснул глазами. Его улыбка была неожиданной, от нее закружилась голова. Когда Мериамон опомнилась, царь уже удобно расположился на ложе, а слуги притемнили лампы, кроме тех, что освещали пространство у стены. Они образовали полукруг внутри полукруга, шатер света среди клубящихся теней.

Аккорды лиры, которые звучали все время, но не привлекали внимания, теперь заиграли в унисон. В них вплетался голос флейты. Начал, словно удары пульса, бить барабан.

Из темноты, танцуя, выступил стройный юноша в пурпурной одежде, с золотой ветвью в руках. Лицо его было бело, как мрамор, бело, как смерть, а глаза так же глубоки, как тьма среди звезд. Вместо плаща на нем была пятнистая шкура леопарда, волосы свободно струились по его спине, длинные золотистые локоны, как львиная грива.

Он вышел и запел. Голос его не был ни высоким, ни низким, ни мужским, ни женским. Голос юноши, который еще только ломается и обретает свою глубину. Чистота голоса пробежала холодком по позвоночнику Мериамон. Сын Зевса, он, дитя богов, бог, ставший человеком, Дионис, безумный от вина.

– «Я пришел из Лидии, – пел он, – из золотых полей, из Фригии, из выжженных солнцем равнин Персии, из могучих городов Бактрии, холодной Милии и благословенной Аравии. Я завоевал всю Азию, все побережье соленого моря, все прекрасные города, греческие, варварские, все – все принадлежат мне, все славят меня, все знают, что я бог».

Мериамон затаила дыхание, отказываясь видеть то, что видели ее глаза: человек в одежде тирского пурпура, в потертой леопардовой шкуре, его парик – грива льва, его маска… его маска…

Она отвела взгляд и увидела лицо Александра. Оно было наполовину в тени, наполовину на свету. То же самое лицо, красное по сравнению с бледностью маски, но неизбежно то же самое. И выражение то же самое, полубезумное, полувдохновенное. Он знал. Он видел бога и подношения ему. Он воспринимал все как должное.