– Ни от Тони, ни от Федора ничего не слыхать, – пригорюнилась Ефимья Андреевна. – Живы ли, родимые?

– Не каркай, мать, – сурово оборвал Андрей Иванович. – Федор двужильный, его не сломаешь. И о женке с детьми позаботится.

– Господи, спаси и помилуй, – повернувшись к иконам, перекрестилась Ефимья Андреевна.

Через Андреевку отходили побывавшие в боях воинские части Красной Армии. Первыми пропылили санитарные обозы; держась за телеги с лежачими, шагали забинтованные бойцы; на автомобильной и лошадиной тяге прогрохотала артиллерия. Красноармейцы с винтовками и карабинами растянулись на всю улицу. Колонну обгоняли черные «эмки», крытые зеленые грузовики. Одиночные «юнкерсы» пикировали на отступавших, тогда колонна распадалась – бойцы укрывались в огородах, под защитой домов, стоя и с колена палили из винтовок по самолету. Командиры протяжными криками «Рота-а, становись!» снова собирали людей в походную колонну. Хмурые лица, расстегнутые воротники гимнастерок, некоторые шли босиком, сапоги болтались на плече или были привязаны к вещмешку.

Подкреплялись прямо на ходу: восседавший на облучке походной кухни белобрысый старшина доставал из большого деревянного ящика банки с консервами и раздавал бойцам. Когда ящик опоражнивался, он швырял его на обочину и огромным кухонным ножом вскрывал другой. Обгонявшая колонну черная «эмка» притормозила возле кухни, из приоткрытой дверцы высунулась голова в фуражке. Старшина выслушал командира, отдал честь, а когда «эмка» укатила, снова стал раздавать белые жестяные банки бойцам.

– Была стрелковая рота – и нету стрелковой роты, – с горечью говорил он. – А покойникам консервы ни к чему.

– Хлебца бы, – попросил кто-то.

– Была рота… – бормотал старшина.

Оставшийся за председателя поселкового Совета бухгалтер Иван Иванович Добрынин собрал мужчин. Заседали прямо на крыльце, мимо тянулся обоз с ранеными, ощутимо пахло йодом и лекарствами. Серое небо притихло, как перед грозой.

– Дело такое, дорогие товарищи, – говорил Иван Иванович, дымя самокруткой. – Уходят наши…

– Бегуть, – ввернул Тимаш. – Драпают, только пятки сверкают! То ли дело мы в германскую кампанию…

– Помолчи, Тимаш! – повел на него сердитыми глазами Абросимов. – Знаем, какой ты был вояка…

– У меня медаль получена! – заерепенился Тимаш. – Самолично главнокомандующий прицепил к груди.

– Где же медаль-то? – поинтересовался Блинов, – Пропил небось?

– Награды я не пропиваю, – с достоинством ответил Тимаш. – Медальку мою в шестнадцатом разбойнички уволокли.

– Дело такое, односельчане, – продолжал Добрынин, – уходить и нам отсюдова или оставаться? Я толковал давеча с полковником, так он сказал, что Андреевку сдадут без боя, а вот в Климове будет сражение. Туда все части и подтягиваются. Электростанцию будем сами взрывать, чтобы, значит, немцам не досталась.. Саперы заминируют, когда уйдет последний эшелон.

– А еще что говорил полковник? – спросил Григорий Борисович.

– Велел уходить в тыл или подаваться в лес, – неторопливо говорил Иван Иванович. – Леса у нас, сами знаете, богатые, там враг не сыщет. Ну и партизанский отряд нужно будет организовать, коли людей подходяще наберется.

– Это чего же? – влез Тимаш. – Будем в лесу, как серые волки, выть на луну?

– С немцами воевать, дед, – сказал Добрынин. – Такая вот штука!

– Я тут первый дом срубил, тут меня и похоронят, грёб твою шлёп! – сказал Андрей Иванович. – И бабка моя никуда ехать не желает.

– Когда должны электростанцию взорвать? – поинтересовался Шмелев.

– Полковник толковал, как немец подойдет к Кленову, тогда и взрывать надо, – сказал Добрынин. – Саперы взрывчатку заложат, а потом дело нехитрое: вертануть ручку машинки – и взлетит на воздух наша электростанция.

– Кто же «вертанет»?

– Семен, может, ты? – посмотрел Иван Иванович на осунувшегося кудрявого Семена, который утром приехал с товарняком из климовской больницы.

– Взрывать я, Иван Иванович, непривычен, – хмуро заметил тот. – Мое дело – строить.

– Что велят, то и надо делать, – сказал Добрынин.

– Не застрять бы мне здесь, – обеспокоенно взглянул в сторону вокзала Блинов. Он до последнего дожидался в Андреевке сестру, которая написала, что выезжает к нему.

Шмелев внимательно посмотрел на заведующего клубом: под пятьдесят мужику, в партию так и не вступил, и не скажешь, что всего себя отдает клубному делу. Говорили, что Блинов увлекается марками, переписывается с другими филателистами, якобы собрал ценную коллекцию. Была мысль у Григория Борисовича как следует прощупать этого нелюдимого человека, но особой пользы от него вряд ли можно было ожидать. Неужели любовь к сестре держит его здесь? А может, хочет немцев дождаться?..

– Я побегу за своими на хутор. – Охнув, Семен поднялся со ступенек. У него только что швы сняли после операции. – Может, еще воткнемся в эшелон? – Он кивнул всем и пошел прочь. Лицо его пожелтело; оттого что сутулился, он казался даже ростом меньше.

– Говорят, наш Семен чуть от брюха не помер, – покачал головой Тимаш. – Пустяк, говорят, операция, а человека вон как скрутило, едрена вошь!

– У меня же три полных бака молока! – вспомнил Шмелев. – Надо отдать красноармейцам!

– Чего же ты не уехал? – спросил его Андрей Иванович. – С немцами шутки плохи!