– Вот ты упрекнул меня, что я плохой родственник, – сказал Иван Васильевич. – Ты думаешь, поговорил с Рыбиным, и он послушался тебя и уехал из Климова? Мол, живи спокойно, майор, и любуйся на свою милую женушку?

– Ты ему… посоветовал? – бросил на него быстрый взгляд Григорий Елисеевич.

– Дрянной он человечишко, – сказал Иван Васильевич. – Об него и руки-то марать противно.

– Ну его к черту, – помрачнел Дерюгин. – Нина тоже никогда не узнает про него. У нее один отец – это я.

– В жизни всякое бывает… – туманно заметил Кузнецов, стряхивая пепел с папиросы.

– Дай и мне? – протянул руку Григорий Елисеевич. Неумело затянулся, поперхнулся и закашлялся.

– Ты уж лучше не кури, – усмехнулся Кузнецов.

Меж стволов зашарил желтоватый луч, заблестели в лучах фар булыжники, послышался шум мотора. Ослепив их, мимо тяжело прогрохотал грузовик. Они слышали, как он подкатил к железным воротам проходной, посигналил, высокие, сваренные из металлических труб двустворчатые ворота со звездами посередине распахнулись.

– Я думал, про это никто не знает, – сказал Григорий Елисеевич, затаптывая окурок. Чувствуя во рту горечь, он удивлялся себе: какого черта взял в рот вонючую папиросу? Никогда ведь не курил.

– Мы с Тоней поругались, – сказал Иван Васильевич. – Я ей сказал, что надолго уезжаю в служебную командировку…

– Туда? – подавшись вперед, спросил Григорий Елисеевич и даже неопределенно мотнул головой в сторону леса.

– Говорит, нашел другую, к ней и уезжаешь, – будто не слыша его, продолжал Кузнецов. – Я не могу ведь сказать ей всю правду.

– Я тебе завидую, – вздохнул Григорий Елисеевич. – Я ведь тоже подавал по начальству рапорт.

– Не завидуй, Гриша, там ведь можно и голову сложить. А у тебя любимая жена, две прелестные дочки.

– Можно подумать, что ты свободен!

– Разные мы с тобой, Гриша… Знаешь, о чем я сейчас думаю? Гитлер вот-вот сожрет всю Европу. И что тогда? Мы единственные, кто встанет на его пути к мировому господству! А он ведь спит и видит себя властелином мира. Нападет на нас или нет? Быть войне или миру? Я не верю в мир с фашистами.

– Мы с тобой солдаты, – заметил Дерюгин. – Отдадут приказ – и в бой.

– Счастливый ты человек, Гриша! – улыбнулся Кузнецов. – У тебя нет никаких сомнений, тебе всегда все ясно.

– Когда едешь?

– Завтра в полдень улетаю с военного аэродрома.

– Ты ведь Тоню и детей не увидишь? – воскликнул Дерюгин. – Возвращайся сейчас же в Андреевку!

– Мы уже попрощались… – усмехнулся Иван Васильевич. – Ты же знаешь Тоню: если что вобьет себе а голову – не переубедишь!

– Какие тут могут быть обиды? – горячо возразил Григорий Елисеевич. – Тебя ведь могут…

– Я вернусь, Гриша, – беспечно заметил Кузнецов. – Мне цыганка нагадала до семидесяти пяти лет жить, иметь три жены и шесть детишек! Тоня тебя очень уважает, говорит, мол, младшей сестренке здорово повезло!

– Ты ведь знаешь, как Тоня тебя любит.

– Любит… – Он вдруг резко повернулся к Дерюгину. – Только меня эта любовь давит, мучает! Не верит она мне, Гриша! Ни в большом, ни в малом. А если нет веры, то какой смысл в ее любви?.. Не могу я всем правду говорить! Не имею права! Уж жена-то это могла бы понять.

– Ты там поосторожнее, Ваня, – сказал Дерюгин. – Не лезь на рожон.

– Даже не верится, что завтра надо мной будет другое небо, – поднялся с пня Кузнецов. – Наверное, там и созвездия иные…

– А что ты, собственно, там будешь…

– Гляди, звезда упала! – глядя на небо, сказал Иван Васильевич. – Что-то нынче много падает метеоритов.

– Я ни одного не заметил.

– А ты, Гриша, почаще на небо смотри, – насмешливо посоветовал Кузнецов. – И еще по сторонам, когда один идешь по лесу.

Они пошли по тропинке к проходной. На придорожных кустах ртутно поблескивали капельки росы. На черном пне сиротливо белела забытая пачка «Беломорканала».

Андрей Иванович сидел на низенькой скамейке у будки путевого обходчика и наблюдал, как навозный жук катит впереди себя крупный коричневый шарик. Крепенький, отливающий вороненым металлом жук вставал на передние ножки, упираясь задними в комок, который был в несколько раз больше самого жука, и смешно подталкивал его к вырытой неподалеку норке. Почва в этом месте немного вздымалась, и жуку приходилось туго: шар то и дело норовил скатиться вниз. Раза два-три он и скатывался. Это ничуть не обескураживало жука, он снова с удивительным упорством толкал его вверх к ямке. От беспрерывной возни на тропинке обозначилась узкая дорожка. Минут пятнадцать старался жук, а навозный комок все-таки столкнул в предусмотрительно вырытую ямку.