— О! Вот это совершенно ни к чему! Черт возьми! Вы мне собираетесь оказать плохую услугу, сами того не подозревая. Напротив, не будем говорить обо мне и как можно меньше будем думать об этом. Послушайте, вам, дорогой друг, я могу признаться, я вовсе не храбрец или, точнее, мне удается сохранять бравый вид лишь потому, что я думаю не о предстоящем мне сейчас деле, а совсем о другом: и только что, когда взгляд мой упал на эти футляры из зеленой саржи, в которых хранятся пистолеты, и один из них через десять минут меня, возможно, уложит на траву, меня охватила какая-то зловещая дрожь… Ах! дорогой Анри, у меня в Шартре такая прелестная комната, пропитанная насквозь благоуханным ароматом роз, цветущих под моим окном, что я потихоньку говорю себе: как бы я сейчас хотел быть там вместо того, чтобы быть здесь. Но еще раз повторяю, черт возьми, не будем думать об этом; только не забудьте о моих наказах относительно Терезы.

— Будьте спокойны.

— Вы мне это обещаете?

— Разве должен я вам обещать то, что послужит бальзамом для моего сердца?

— А, — шевалье слегка побледнел, — похоже, мы пришли. Мне кажется, что место действительно выбрано превосходно. Решительно лейтенант Лувиль в этом разбирается лучше, чем в том, как травить собак, не правда ли, Блэк?

Секунданты остановились; из футляров зеленой саржи были вынуты пистолеты, заставившие вздрогнуть шевалье де ля Гравери, господин Шалье, и один из секундантов Гратьена стал их заряжать.

В это время Гратьен сделал знак де ля Гравери подойти к группе секундантов; затем, избегая смотреть на своего брата, он сказал:

— Господа, я был жестоко оскорблен господином де ля Гравери; честь мундира, который я ношу, требует удовлетворения; однако между нами столь большая разница в возрасте, что, если только он согласен объявить, что сожалеет о том, что поддался приступу гнева, я удовлетворюсь его извинениями, несмотря на то, что уже довольно поздно делать подобные заявления.

— Я принесу вам эти извинения, сударь, я стану на коленях просить у вас прощения, — отвечал шевалье, — я паду лбом в грязь, я буду просить вас со слезами на глазах простить меня, если вы, в свою очередь, захотите признать вину, допущенную вами по отношению Терезы де ля Гравери, моей дочери, и искупить ее, женившись на ней.

— Ну вот еще! — произнес лейтенант Лувиль.

— Тише, сударь! — сказал Анри д'Эльбэн, проворно схватив молодого человека за руку, — тише! До сих пор ваше вмешательство имело весьма роковые последствия для этих двух людей, чтобы вы продолжали себя так вести и здесь, где оно не только опасно, но еще и неуместно.

Потом он обратился к брату:

— Отвечайте, брат мой. На предложение, сделанное вам, отвечать должны вы сами, никто, кроме вас, не имеет на это права.

— Мне нечего ответить, — сказал Гратьен.

— Подумайте.

— Я молчу именно потому, что думаю об этом. Если я здесь на поле поединка приму условия шевалье, скажут, что я испугался.

С этими словами он вежливо, но сухо поклонился, и шевалье вместе с Анри отошли в сторону.

Шалье и Лувиль отмерили тридцать шагов; при этом Шалье старался, чтобы они были как можно длиннее, сломанной веткой обозначили минимальное расстояние, до границ которого могли дойти противники, сближаясь друг с другом, затем приготовились вручить им оружие.

— Господа, — сказал Анри, — вы вашей честью клянетесь, что пистолеты незнакомы противнику господина де ля Гравери?

— Клянемся честью, — ответили оба офицера Один из них добавил:

— Я лично приобрел их у Лепажа.

— Это двуствольные пистолеты? — спросил Анри.

— Нет, сударь.

— Благодарю. Этого достаточно, — сказал Анри.

Пистолеты были вручены противникам.

Они разошлись по своим местам.

Блэк последовал за шевалье и прижался к нему; шевалье мог чувствовать его тепло: он поблагодарил его признательным взглядом.

— Сударь, — обратился к нему Лувиль, — отошлите вашу собаку.

— Моя собака меня не покинет, сударь. — ответил шевалье.

— А если ее убьют?

— То она не впервые Судет рисковать жизнью из-за своей чрезмерной преданности; вам ведь это хорошо известно, господин Лувиль.

И обращаясь к Шалье, который давал ему последние наставления, он совсем тихо сказал ему:

— Ах! вы не знаете, какое странное действие на меня оказывает необходимость выстрелить в человека; мне кажется, что я никогда не смогу на это решиться.

Действительно, в лице у шевалье не было ни кровинки, пистолет дрожал у него в руке, а его мертвенно-бледные губы конвульсивно подрагивали; время от времени он вскидывал голову и поводил плечами, как бы пытаясь избавиться от волнения, которое охватывало его против воли.

— Сударь, — сказал второй секундант Гратьена, подойдя к шевалье и пожав ему руку, — вы настоящий храбрец и вы гораздо больше достойны этого определения, чем кто-либо другой, окажись он на вашем месте.

Секунданты уже удалились, когда Гратьен, который вот уже в течение нескольких минут, казалось, был охвачен сильным волнением, сделал знак своему брату, что хочет с ним говорить.