Обидно было Вадиму, но в душе он понимал, что отец прав. Всякий раз, когда Вадим бросал работу, мать начинала на него косо посматривать, а иной раз и в лицо бросала, что он нахлебник, больше двадцати стукнуло, а деньги толком все еще не научился зарабатывать…

– Не хочешь попробовать у меня путейцем? – предложил отец, выплюнув окурок. – Твой дед был железнодорожником… Почетная профессия, нужная.

– Не хочу тебя подводить, – отказался Вадим. Одно дело уйти с работы, другое – уйти от отца.

– А может, ты хочешь стать… сыщиком? – вдруг осевшим голосом сказал отец.

– Кем? – изумился Вадим, еще не понимая, шутит тот или говорит всерьез.

– Твой родной отец, Кузнецов, начинал службу на границе, – пояснил Федор Федорович. – В общем, с овчаркой выслеживал нарушителей. Шпионов ловил.

Вадим в удивлении смотрел на четкий профиль отчима. Впервые за все время тот заговорил о его родном отце. Почему-то эта тема была запретной в их доме. Даже мать ничего не рассказывала об отце, когда еще малолеткой Вадим приставал к ней.

– Собак я люблю, – помолчав, ответил Вадим. – Но сыщиком быть не собираюсь…

– Я ничего плохого не хотел про него сказать… Кузнецов был уважаемым человеком. И в войну, говорят, отличился. Ты ведь был с ним в одном партизанском отряде?

– Он недолго был с нами, потом ушел на Большую землю, – ответил Вадим. – И нас с Пашкой хотели отправить, но мы остались. А потом эта Василиса Прекрасная…

– Жена? – негромко спросил Федор Федорович.

– Я ее мамой не звал, – усмехнулся Вадим. – А вообще-то хорошая женщина. Она тоже осталась в отряде. А где сейчас – не знаю.

– Помнишь, как Кузнецов тебя маленького в Ленинград увез?

– Я все помню, – сказал Вадим. – Мне шесть лет тогда было. Я ведь от него убежал.

– Тебя он любил, – сказал отец. – И зря ты на него рассердился: хотел уберечь тебя от войны. А вот сам не уберегся…

– Василиса Красавина все знает о нем, – вздохнул Вадим. – В отряде она только об… – он не сказал «отце», – … Кузнецове и говорила, какой он храбрый и хороший…

– Обратись в МГБ, – посоветовал Казаков. – Уж там-то знают, что с ним случилось.

– Ты мой отец, – опустив голову, сказал Вадим. – Как говорила бабушка Ефимья, не тот отец, кто родил тебя, а тот, кто воспитал!

– Я не уверен, что очень уж хорошо тебя воспитал… – заметил Федор Федорович. Чувствовалось, что ему тяжело дается этот разговор. Он не смотрел на Вадима, желваки ходили на его впалых щеках.

– Чего ты о нем вспомнил? – спросил Вадим. Он и впрямь не мог взять в толк: чего это Казаков об отце заговорил?

– Мне пора, – тяжело поднялся Федор Федорович с крыльца. – Иди обедать, мать звала.

Длинный, действительно чем-то напоминавший костыль, как его называли в Андреевке, Казаков, не заходя домой, широко зашагал по тропинке к калитке. Вадим вспомнил, как они вдвоем ходили в Андреевке в баню: отец мерно шагает впереди, широко расставляя свои длинные ноги циркули, а он, Вадим, вприпрыжку семенит рядом, чтобы не отстать. Говорят, что в Великополе всего трое таких высоких, как Федор Федорович. И все – железнодорожники.

Не вспомни Казаков о «сыщике», как он назвал Кузнецова, возможно, ничего бы и не случилось: Вадим снова поступил бы куда-нибудь на работу, может, даже в фотографию, чтобы не быть обузой родителям, но тут пришло из Андреевки письмо: Ефимья Андреевна сообщала, что живет нормально, не болеет, зарезала драчливого петуха, запасла брусники, черники, малины, так что для дорогих гостей варенья достаточно… Письмо написала квартирантка Анфиса. В конверт был вложен еще один листок в клетку – это было письмо от Василисы Красавиной. Она сообщала, что живет на Лиговке в Ленинграде, в той самой квартире, где до войны проживал Иван Васильевич с сестрой. Далее она писала, что после войны закончила педагогический институт и работает учительницей русского языка и литературы в средней школе. Не верит, что Иван Васильевич погиб, ждет и надеется… Просила сообщить ей адрес Вадима и передать ему, что она очень хочет увидеть его и Павла Абросимова. Пусть помнят: двери ее дома всегда для них открыты…

После освобождения Андреевки в 1943 году Василиса Прекрасная уехала в тыл разыскивать своих родителей, больше о ней ничего не было слышно, и вот – это нежданное письмо! Она запомнилась Вадиму красивой, синеглазой, с пышными русыми волосами, в черном коротком полушубке, заячьей ушанке и валенках с коричневыми задниками. Вспомнились ее теплые руки, когда она перевязывала задетое осколком плечо, тихий голос, взгляд, устремленный в небо… Василиса ждала, что Кузнецов снова прилетит в отряд, но он так больше и не прилетел…

После разговора с отцом у Вадима и созрело решение поехать к Василисе. Тут еще мать, как говорится, подлила масла в огонь, сгоряча обозвала бездельником, дармоедом и ни на что в этой жизни не пригодным… Вадим и сам понимал, что он тут лишний. Все его имущество уместилось в одном чемодане. У Вадима даже не было приличного костюма, единственная стоящая вещь – это коричневое кожаное пальто, которое по случаю купил на толкучке в Резекне, когда был там с театром на гастролях. На этом пальто, пахнущем рыбьим жиром, он и лежал сейчас на верхней полке трясущегося вагона.