Глубокоуважаемый Юрий Сергеевич! Глубокоуважаемые члены Собрания!

Мое выступление связано с самой темой нашего собрания, которое называется «Мозг: фундаментальные и прикладные проблемы». Вот я и хочу сказать о связи между фундаментальными и прикладными разработками, между фундаментальной и прикладной наукой. С одной стороны, мы слышали за эти два дня о множестве замечательных прикладных работ, прямо основанных на фундаментальной науке самого высокого уровня, и о фундаментальных работах, мотивированных, вдохновленных и подтвержденных практикой. С другой стороны, сюжет, затронутый академиком В.Е. Захаровым, также имеет прямое отношение к этой, я бы сказал, философской проблеме. Про это все я и хочу сказать.

Часто приходилось слышать, в том числе и из достаточно высоких кресел, что нужны и важны только прикладные разработки, а в фундаментальных то ли уже сделано всё, что было можно и что полезно, то ли пусть их для нас делают на Западе, а мы купим технологии и внедрим на уже совсем практическом уровне (что, как мы все понимаем, невозможно, если извести высокую науку, т.е. людей, понимающих вообще, что к чему в этой области). Чтобы понять, что с этим делать, давайте поймем, где грань между прикладной и фундаментальной наукой и есть ли эта грань вообще.

Я подумал, почитал про это и понял, что резкая грань есть и грань эта философского характера, а именно упирается в понятие истины. Всякая фундаментальная наука, будь то математика, физика, история или лингвистика или еще что-то, вырабатывает общие представление о том, что есть правда, а что нет, и стремится в каждом конкретном случае найти такое объяснение, такое решение, которое будет истинным, а не ложным: как на самом деле устроено что-то в микромире или, наоборот, в космосе, как на самом деле говорили и думали на самом деле существовавшие люди, как на самом деле полетит какая-нибудь штуковина при таком-то режиме управления, и т.д.

Напротив, основной критерий в прикладной науке — это акт о внедрении. Акт подписан, деньги получены — победителей не судят. Когда общество и экономика работают в штатном режиме, это само по себе неплохо. В частности, при этом предполагается, что клиент или честный посредник выбирает хорошую прикладную разработку, а не плохую, а для этого за ней должна стоять очень хорошая фундаментальная наука. К сожалению, у нас, да и не только у нас, работает не эта схема, а схема, когда акт о внедрении (а также последующий неизбежный акт о списании угробленных средств) подписывается в соответствии с разного рода откатами, распиловкой бабла, ситуацией, когда ВИП-чиновника берут в долю, и т.п. (Здесь предположительно Ю.С. Осипов должен был выразить недовольство лексикой).

Юрий Сергеевич, я не хочу извиняться за эти слова, потому что они сами уже пришли к нам, и в нашу жизнь, и в этот зал, в храм науки, и если не огласить их, то они уж точно от нас не отвяжутся. Те факты, о которых говорил Владимир Евгеньевич, то, что описано в этой имеющейся у нас всех книжечке (показать 6-й выпуск бюллетеня «В защиту науки», розданный всем участникам собрания, см. www. ras.ru/digest/fdigestlist/bulletin.aspx ), -очень яркий пример, но, к сожалению, таких примеров не счесть, про многое из этого пишется в других выпусках этого журнала.

Чудовищные средства, дикое невежество, наглый криминальный нахрап, бессовестная коррупция. Конечно, так далеко не всегда, и в большинстве случаев мы видим честные и грамотные прикладные работы, и сегодня мы имели счастье с ними знакомиться. Но важнейший факт, который необходимо ак-центированно отметить — это то, что принцип оценки научной деятельности в соответствии с актом о внедрении и соответствующим финансовым успехом не ставит ровно никакого заслона таким злоупотреблениям, а очень часто, особенно в некоторых странах, прямо их провоцирует, и тогда система идет вразнос. Поставить заслон этому может только фундаментальная наука со своими высшими критериями.

Именно поэтому она часто вызывает такую ненависть со стороны воров и чиновников, не привыкших, что есть что-то более высокое и не зависящее ни от их власти, ни от их бабла. Впрочем, вру. Я сказал, что не может быть другого заслона шарлатанской «науке». Но вот есть, например государство Иран, в котором многие разработки того же г-на Петрика, как они декларируются, если бы они соответствовали этим декларациям, были бы очень востребованы в связи с ядерными претензиями, и т.д. Почему, однако же, их там никогда не «внедрят»? А потому, что в Иране боятся Аллаха. А те, кто, может быть, не очень боится Аллаха, боится тех, кто боится Аллаха. И если считается, что воля Аллаха состоит в том, чтобы Иран был сильным, страшным и самостоятельным, то там подобный проект, может быть, по чьему-нибудь невежеству и просуществовал бы сколько-то времени, но списать его бесследно было бы невозможно, и нет сомнений, что там высокий чиновник, пролоббировавший что-то подобное, очень скоро оказался бы без головы или еще без чего-нибудь.

Но у нас тут пока еще не Иран, и я рад, что у нас еще не вполне Иран, поэтому нам приходится обходиться тем, что имеем, и без честной науки я не знаю, как нам обойтись. Знаете, я люблю договариваться. Я за то, чтобы ученые-естественники разговаривали с экономистами, с философами, с людьми искусства. Атеисты — с верующими. Это очень тяжелый труд, потому что просто удивительно, насколько разные люди все по-разному понимают. Но живые и настоящие люди, если они возьмут такой труд и поймут, как думают и в каком мире живут другие собеседники, очень много от этого получают и отдают. Так что вообще договариваться надо. Но не может быть речи о том, чтобы договариваться с тем криминально-коррупционным болотом, в которое мы сейчас имеем все шансы вляпаться. Или уже вляпались.