Шрифт:
– Врачи говорят, что и жить вредно, – проворчала Нина, ставя сковороду на поднос. – Говорят, все равно умрешь.
– Тю на тебя, Нинка, – замахала рукой Машка Цеткин, так в память немецкой коммунистки Нина окрестила старуху. – У вас, молодых, нет тяги к жизни, вот и мелете языком черт-те что. Потому что без идей живете, у вас одни деньги на уме…
Нина схватила поднос и под идейный монолог Машки Цеткин понесла его к себе. Из соседней комнаты донеслось:
– Ниночка, не могла бы ты зайти ко мне?
Это Любочка Алексеевна. Она работала на швейной фабрике швеей, вследствие сидячего образа жизни сильно располнела, а холод на фабрике в зимнее время привел к ревматизму ног. Теперь из-за больных ног Любочка Алексеевна передвигается при помощи клюки. Она не лезла в личную жизнь Нины и шила ей наряды не хуже фирменных.
– Сейчас, – откликнулась Нина, поставила поднос на стол и сказала Глебу: – Ешь. Посуда в буфете. Хлеб тоже.
Любочка Алексеевна дала ей вырезки из газет с рецептами, она всегда собирает рецепты для Нины. И посуду из раковины убирала, и полы мыла вместо Нины, хотя ходит с палочкой, и не пилила за это. Она похожа на бабушку.
– Ты сегодня бледная, Ниночка, – глядя на нее через очки, сказала Любочка Алексеевна. – Не заболела?
– Нет, все в порядке. Спасибо за рецепты.
Глеб сосредоточенно резал хлеб, когда вошла Нина.
– А как мне умыться? – спросил он шепотом.
– В ванной.
– Меня никто не должен видеть, ты разве забыла?
Ах, да, забыла – синий, белый, красный, желтый… Нина отыскала в буфете кувшин, на кухне набрала воды, захватила из ванной тазик и мыло. Она лила Глебу воду на руки и думала: «Мне приснилось или нет? Неужели это ты сделал? Не верю… наверное, не хочу верить. Я дура, обыкновенная дура. Как же мне быть? Может, пусть он сам справляется со своими проблемами?»
– Спасибо, – произнес он, стряхивая руки.
Нина дала ему полотенце. Ели молча и без аппетита. Вернее, ел он, а Нина всего-то и проглотила половину желтка. Синий, красный… а желтый и белый на тарелке. Все, есть не хочется. Нина выпила кофе, тоже не весь, отнесла поднос на кухню. Машка Цеткин готовила себе завтрак – овсянку, ну и заметила:
– Нин, а Нин, ты из двух чашек пила?
– Ну да, – невозмутимо сказала Нина. – А что, нельзя?
Машка Цеткин пожала плечами, удивленно глядя на чашки, а Нина вернулась в комнату, переоделась и приступила к макияжу.
– Ты уходишь? – задал глупый вопрос Глеб.
– Разумеется, – отозвалась она, подправляя тушью ресницы. И вдруг остановилась. – Как же я на рынок поеду? Моя «копейка» у кафе.
– Держи, – протянул он ключи от джипа.
– С ума сошел? Во-первых, я не справлюсь с управлением, потому что никогда не водила иномарку. Во-вторых, по твоей машине вычислят, где ты обитаешь.
– Ее только вчера пригнали, я не оформил машину, так что она пока ничейная и никто о ней не знает, вообще никто. А как ею управлять, покажу ночью. Да, у тебя есть видеомагнитофон?
– Нет. Я и телевизор-то смотрю редко. Некогда.
– Возьми деньги. – Он достал доллары из кейса. – Купи видак, еще спортивный костюм мне, зубную щетку. Пока все.
Она взяла деньги, кинула в сумочку и пошла к двери.
– Нино, – остановил он ее. – Есть щепетильный вопрос. Как быть с туалетом?
Нина, не говоря ни слова, вышла. Вернулась с эмалированным ведром, накрытым крышкой, поставила в углу:
– Вот тебе туалет. Потом я вынесу.
– Издеваешься? Я так не могу.
– Тогда терпи до ночи. Чао, дорогой, вернусь поздно.
Сказала и ушла. Денег он дал больше, чем могло понадобиться, поэтому Нина взяла такси и поехала на рынок. Голова была чугунная, казалось, вот-вот отвалится.
Глава 5
Кафе открывалось в двенадцать, за полтора часа до открытия работники должны быть на местах. Нина приехала раньше всех, выгрузила пакеты и возилась у черного хода с замками.
– Привет, Нинка, – услышала она сзади голос Долли.
Вообще-то она Дашка, но в кафе ее так никто не называл, только Долли, а Нина звала еще – Долька. Остряки считают, что на «дольку» она не тянет из-за параметров, а вот на массивный кусок сладкого пряника вполне. Долли к остротам была равнодушно снисходительна, однако на самом деле являлась женщиной знойной и большой, с выдающейся далеко вперед грудью. Ей тридцать четыре, ни разу не была замужем и не стремилась «надеть на себя хомут», как она выражается. Глаза у нее необыкновенной красоты – огромные, с поволокой, с длинными ресницами. Она бухгалтер у Нины и ее самая близкая подруга. Когда на Дольку находит вдохновение, она поет джаз, а «Хэлло, Долли!» получается у нее не хуже, чем у Армстронга. Долли говорит протяжно и низким голосом, зато считает быстро, без калькулятора справляется с жутким числом цифр, но все же предпочитает вести подсчеты на машине. Последнее время заимела хобби. Мало того, что она запоем читает любовные романы, так теперь еще и пишет их. Правда, свои романы Долли еще не носила в издательство, но написала уже штук пять. А читает опусы исключительно Нине вслух. В сущности, Долька добрый и чувствительный человек. Они познакомились на улице в тот период, когда Нине свет был не мил, потом стали работать вместе. Нина очень к ней привязалась, но события этой ночи даже Дольке нельзя рассказать.