— Поцелуй Малого Соленого, — пояснил Биллтоу. — Надеюсь, он тебе понравится.

Конор, не веря своим глазам, смотрел, как вода выпаривается, и вдыхал паленый запах собственной плоти. Боли не было. Однако она придет, и нет способа избежать ее.

«Я хочу улететь отсюда, — думал Конор. — Я должен улететь отсюда».

Накатила боль, и Конор Брокхарт «улетел», но только в своем усталом сознании.

Утро на Малом Соленом начиналось рано, о чем возвестил пушечный выстрел, направленный в сторону материка. Этот выстрел был традицией острова, от которой отступали всего дважды за шестьсот лет, прошедших с тех пор, как король Раймонд II ввел этот обычай. Первый раз в 1348 году, когда вспышка чумы меньше чем за месяц унесла половину населения, и потом в Средние века, когда флот пирата Кроу едва не захватил Большой Соленый. Одинокий пушечный выстрел служил сразу двум целям: будил пленников и напоминал ирландским контрабандистам, разбойникам или даже правительственным силам, что войска Соленых островов бдят и готовы отразить любое нападение.

Конор Брокхарт проснулся на деревянных нарах, разбуженный эхом выстрела. Несмотря на все случившееся, спал он крепко. Телу требовалось время, чтобы восстановить себя, и желательно без перерывов, поэтому Конору была дарована ночь без сновидений. Болело все, но сильнее всего левая рука.

«Поцелуй Малого Соленого».

Значит, все произошло на самом деле. Убийство короля. Осиротевшая Изабелла. И отец Конора, угрожавший ему смертью. Все правда. Вздрагивая, он поднял руку, чтобы осмотреть рану, и удивился, обнаружив, что она аккуратно перевязана. Из-под края повязки подтекала зеленоватая жидкость.

— Нравится повязка, парень? — произнес голос. — Эта зеленая мерзость — подорожник. Я немного и на лицо тебе намазал. Это стоило мне последнего табака — пришлось отдать его одному из охранников.

Конор вгляделся в полутьму камеры и сумел разглядеть длинные тощие ноги и лежащую на одном колене худую руку с отстукивающими воображаемый такт длинными пальцами.

— Это вы сделали? — спросил он. — Повязку? У меня есть… У меня был друг, хорошо разбирающийся в медицине.

— Молодым человеком во время Гражданской войны я в течение года входил в банду Миссурийских головорезов. — В голосе незнакомца явственно чувствовался американский акцент. — И научился кое-чему в медицине. Конечно, когда они узнали, что я шпион янки, сам Джесси Джеймс [66] отходил меня кочергой по черепу. Надо полагать, посчитал, что я уже достаточно всего повидал.

— Спасибо вам, сэр. Не ожидал встретить здесь такую доброту.

— И ты немного ее тут увидишь, — проворчал янки. — Но то, что увидишь, будет сиять, словно алмаз в бадье с углем. Естественно, мы, помешанные, добрее всех в этой компании.

Конор пришел в полное замешательство.

«Мы, помешанные?»

Потом он вспомнил, что Бонвилан объявил его безумным. Пустоголовым. Дураком.

— Конечно, технически я инвалид, а не помешанный, — продолжал американец, — но здесь, на Малом Соленом, нас держат вместе. Помешанные, инвалиды, буйные. — Он встал и протянул Конору руку. — Давай познакомимся. Я Линус Винтер. Ты меня будешь часто видеть, а вот я тебя, увы, нет.

Винтер вышел из тени, а скорее вывалился, как груда метел из шкафа. Высокий, костлявый человек лет за пятьдесят, облаченный в рваные остатки того, что когда-то было прекрасным вечерним костюмом. Как и у Конора, на нем была повязка, но не на руке; она полностью прикрывала глазницы. Джесси Джеймс хорошо поработал кочергой, следы которой запечатлелись на высоком лбу Винтера в виде красновато-фиолетовых рубцов.

Винтер оттянул повязку.

— Раньше, когда я играл, то носил оперную маску. Очень мелодраматично. Чистый Диккенс.

Конор пожал руку Винтеру со всей силой, на какую оказался способен.

— Конор… Финн. Так меня теперь зовут.

Винтер кивнул. При этом торчащий нос и адамово яблоко отбросили треугольные тени на лицо и шею.

— Прекрасно. Новое имя. На Малом Соленом лучше стать другим человеком. Прежний Конор мертв. Чтобы выжить здесь, человеку требуется восприимчивость особого рода. Даже очень молодому человеку.

Конор согнул и разогнул пальцы. Сухожилия побаливали, но все функционировало вполне сносно. Он без особого энтузиазма оглядел тюремную камеру. Она мало чем отличалась от предыдущей, разве что имела одно застекленное, зарешеченное окно и две деревянные койки.

С некоторой задержкой до него дошло кое-что, сказанное Винтером.

«Даже очень молодому человеку?»

Он замахал рукой перед глазами Винтера.

— Откуда вам известен мой возраст? Вы компенсируете отсутствие зрения другими ощущениями?

— В какой-то степени; так что можешь опустить руку. Однако я знаю о тебе все, юный Конор Брокхарт или Конор Финн, поскольку ты бредил ночью и своим бормотанием не давал мне спать. Король? Он и вправду мертв?

На глазах Конора выступили слезы. Услышать такое произнесенным вслух… Это создавало ощущение того, что семя злых дел Бонвилана проросло в реальном мире.

— Да. Я видел его мертвым.

Винтер издал долгий, печальный вздох и провел рукой по густым седеющим волосам.

— Это действительно грустная новость, чреватая серьезными последствиями. Большими, чем ты в состоянии понять. Бонвилан снова утянет эти острова в средневековье.

— Вы знаете Бонвилана?

— Я много чего знаю о том, что происходит на Соленых островах. — Винтер открыл рот, собираясь развить тему, но внезапно замер, склонив голову набок, — словно олень, учуявший поблизости охотников. — Поговорим вечером. Возможно, после обеда.