— Ты чего такой мрачный? — спросил его тот. Он как раз обрабатывал рану, похожую на рану Телефа.

Моряк, с которым возился Менедем, не рычал и не критиковал нехудожественную повязку; он, казалось, был просто рад, что кто-то занимается его порезом. Соклей мельком обратил на это внимание; он сейчас был слишком озабочен другим, чтобы позавидовать Менедему.

— Боюсь, что Родипп не выживет, — сказал Соклей.

— О боги! — огорченно воскликнул Менедем. — Почему ты так думаешь? Его рана не кажется такой уж тяжелой. Я видел его.

— У него проткнуты кишки, — ответил Соклей. — В таких случаях люди почти всегда умирают от лихорадки. Помнишь моряка, погибшего прошлым летом, — его подстрелил римский лучник с триеры, мимо которой мы тогда прошли?

Менедем постучал пальцами по правому бедру. Его руки были в крови, и, опустив глаза на собственные руки, Соклей обнаружил, что они тоже окровавлены.

— Да, помню, — тревожно ответил Менедем. — Что ж, будем надеяться, что ты ошибаешься, ничего другого нам не остается.

— Надежда и вправду есть, — сказал Соклей. — Я не лекарь… Если не веришь, спроси у Телефа. Но я хорошо помню то, что видел и слышал.

— Знаю, — проговорил Менедем. — Насколько я могу судить, ты всегда помнишь все.

— Хотел бы я и вправду все помнить.

— Даже если и не все, то гораздо больше, чем любой другой из известных мне людей, — заявил Менедем. — Я знаю, нам повезло, что мы вообще сумели выпутаться из сегодняшней переделки, но все равно… — Он щелкнул языком. — У нас очень много раненых.

— Большинство из них поправятся, — успокоил его Соклей.

— Да даруют им боги исцеление, — сказал Менедем. — Когда раненые и вправду поправятся, я пожертвую овцу в храм Асклепия на Косе — если мы остановимся там по пути домой, а если не остановимся, то пожертвую овцу на Родосе.

Он поднял глаза к небесам, словно надеясь получить знамение, что бог медицины его слышит.

Соклей не был уверен, что жертвоприношение поможет, но не был уверен и в обратном. «Даже Сократ, умирая, вспомнил, что должен пожертвовать Асклепию петуха», — подумал он.

По крайней мере, те шлюхины дети не попытались повредить наш такелаж, как наверняка сделали бы, будь у нас крутобокое парусное судно, — сказал Менедем. Может, он поднял глаза вовсе не для того, чтобы посмотреть на небеса, а для того, чтобы взглянуть на рей.

— Нет особого смысла портить такелаж галеры, — ответил Соклей. — Мы все равно можем отлично двигаться на веслах, даже если что-нибудь случится с парусом. Конечно, — добавил он, — такая мысль могла бы и не прийти им в голову. Часто посреди боя не до размышлений.

К ним, хромая, подошел моряк, из икры которого торчало сломанное древко стрелы.

— Вы не вытащите из меня эту дрянь? — спросил он сквозь сжатые зубы. — Я пытался ее вынуть, но, проклятье, это слишком больно, чтобы проделать такое самому.

— И хорошо, что ты вовремя прекратил попытки, — ответил Соклей. — Наконечник зазубрен, и если бы ты продолжал вытаскивать стрелу, сделал бы себе еще хуже.

Он наклонился и ощупал рану.

— Ну так что, ты ее вытащишь? — вскрикнув от боли, спросил моряк.

— Придется протолкнуть стрелу насквозь, — ответил Соклей. — Или срезать наконечник. Вообще-то я думаю, что лучше будет протолкнуть — наконечник всего в пальце или двух от кожи.

Моряк испуганно посмотрел на Менедема. Капитан «Афродиты» кивнул.

— Мой брат, вероятно, прав, Алкифон. Вот… Сядь-ка на скамью и вытяни ногу. Соклей ее подержит, а я протолкну стрелу и перевяжу рану. Ты и охнуть не успеешь, как все уже будет позади.

И, обращаясь к Соклею, добавил быстро и негромко:

— Держи его как можно крепче.

— Буду держать, — пообещал Соклей.

Когда Алкифон опустился на скамью гребца, Соклей согнулся над моряком и схватил его ногу в двух местах — над и под раной.

— Попытайся не двигаться, — сказал он.

— Попытаюсь, — ответил Алкифон.

Менедем ухватился за торчащее из ноги древко. Алкифон задохнулся и напрягся. Менедем улыбнулся ему широкой дружеской улыбкой.

— Готов?

И не успел раненый ответить и не успел напрячься еще больше, как Менедем протолкнул стрелу.