Наташа дала ему три сигареты. Солдат побежал в сторону ГУМа.

Я спросил:

– Ну что, как тебе Красная площадь?

– Красиво. Раньше видела только по телевизору и в кино, а сейчас стою здесь, и даже не верится, что все это – настоящее.

– А какое оно может быть?

– Не знаю. Нарисованное, например. – Наташа улыбнулась. – Так, значит, Красную площадь увидела. Осталось еще море увидеть.

– А при чем тут море?

– Просто. Я на море ни разу еще не была.

– Да, помню. Ты говорила.

– Это все из-за родителей. Им бы только на дачу. Сколько помню себя – все на дачу, на дачу, на дачу. Как будто свет на ней клином сошелся. Сейчас им, понятно, уже не до моря. Ну а раньше, когда я в школе училась? Митя, а поехали на будущий год летом в Крым. И у тебя будет отпуск, и я тоже договорюсь…

– Поехали. Нет, давай лучше в Геленджик…

– А Геленджик – это разве не Крым?

– Нет, конечно. Ты, двоечница…

– А почему – Геленджик?

– Песня такая есть. Ты что, разве не слышала?

– Нет.

Теплоход плыл мимо фабрики «Красный Октябрь». Напротив нас сидела пара, обоим под пятьдесят. У нее на коленях лежал большой букет роз. Он что-то шептал ей на ухо.

– Как ты вообще себя ощущаешь в Москве? – спросила Наташа. – Ты привык уже?

– Я здесь только полтора месяца, даже меньше. Пока меня все устраивает.

– А что ты дальше думаешь делать?

– Насчет чего?

– Ну, насчет прописки, может быть…

– Пока ничего не думаю. Рано еще. Поживу, а там будет видно.

– А зарплаты тебе хватает, чтобы здесь жить? Ведь все дорогое такое, даже продукты заметно дороже, чем у нас…

– В общем, денег хватает. Копить, конечно, не получается, ну а так, на жизнь… Здесь не только цены, здесь вообще уровень жизни выше намного. А тебе как Москва?

– Классно. Все такое красивое – Кремль, церкви, дома. И магазины дорогие, как за границей. Я здорово комплексую, потому что никогда не смогу себе это позволить.

– Не сможешь – ну и не надо. Разве это – самое важное?

– Нет, не самое важное, но все равно. Я все-таки женщина, у меня всего несколько лет осталось на то, чтобы выглядеть хорошо, чтобы всем нравиться. А потом – уже все…

– Что – все? Глупости ты говоришь. Давай не будем про это.

– Хорошо, не будем.

Наташа придвинулась ближе, я взял ее руку в свою.

Она спросила:

– А тебе бывает когда-нибудь страшно?

– То есть?

– Ну, например, тебя вдруг уволят, и тебе не на что будет здесь жить…

– Всегда можно вернуться домой.

– А ты бы хотел вернуться?

– Нет. – Я улыбнулся и посмотрел на пару напротив нас. Они сидели, обнявшись, и глядели на Кремль, приближающийся слева по борту.

Мы сошли с теплохода. На берегу стоял парень с велосипедом. Я спросил у него:

– Извини, ты не знаешь, где здесь метро?

– Вон туда – Пролетарская.

Впереди нас шла пожилая пара с теплохода. Он опять что-то шептал ей на ухо, она держала его под руку.

– Интересно, они – муж и жена, или это у них свидание? – спросила Наташа.

– Скорее всего, свидание. К такому возрасту муж и жена так друг друга достанут, что вместе кататься на теплоходе не будут…

– Не надо так говорить, у всех все по-разному.

– Конечно, по-разному. Это я так, пошутил.

Стены подземного перехода были покрыты граффити. Половина лампочек не горели. Грудастая женщина в оранжевой майке продавала бананы, груши и яблоки. К ней подошел милицейский сержант. Женщина наклонилась, взяла из сумки пакет и начала, не взвешивая, класть в него фрукты.

– Он ей что, не заплатит? – спросила Наташа.

– Нет, конечно. Это вроде платы за место. Высшим чинам платят больше, конечно. Вся торговля в переходах – нелегальная. Фрукты, диски с программами, ди-ви-ди, даже дипломы, трудовые книжки и аттестаты.

На другом конце перехода девушка-хиппи с тремя нитями крупных бус пела песню Гребенщикова «Поезд в огне»: