Со времени нашего переселения в Папеэте мы еще ни разу там не были, но как-то в сентябре решили совершить туда экскурсию.

Вначале Рараху захотела навестить дом своего детства; она вошла туда, держа меня за руку. Она остановилась под полуобвалившейся панданусовой крышей и молча рассматривала оставленную домашнюю утварь. Все в этом незапираемом на замок жилище было нетронутым с того самого дня, когда тело старого Тахаапаиру вынесли хоронить. Внутри домика стояли деревянные сундуки, грубые лавки, лежали циновки, висела на стене лампа туземного происхождения; Рараху взяла с собой только толстую Библию, принадлежавшую умершим приемным родителям.

После этого мы продолжили свой путь, углубляясь в долину по заросшим тенистым тропинкам, сдавленным скалами, под сенью девственных джунглей. Примерно через час стал слышен глухой могучий шум водопада. Мы добрались до того места в глубине темного ущелья, откуда ручей Фатауа серебрящимся снопом низвергался в бездну с трехсотметровой высоты.

И в этой бездне – подлинное чудо!

В полумраке, омываемые неиссякающим потоком, переплелись причудливо сросшиеся растения, по ним змеилась блестящая вода.

По отвесным черным утесам карабкались лианы; буйно разрослись папоротники, травянистые и древесные; землю ковром покрывали роскошные бархатные мхи. Сверкающая пыль водопада превращалась в буйные перевитые струи, ручьи, ливни… Бурлящая вода с клокотаньем устремлялась в углубленья скалы – много веков точила и шлифовала камни – и, вытекая из них, прежним ручейком продолжала свой путь под густой древесной тенью.

Пеленою висела поверх всего тонкая водяная пыль; сквозь нее едва проглядывалось небо, как со дна колодца, и пики мрачных утесов, полускрытых тучами.

Более всего Рараху поражало это вечное движение в неподвижной глуши: жизнь и смерть – косное вещество, движущееся беспрерывно бесконечно долгие годы от единственного толчка, данного от сотворения мира…

Мы пошли налево по козьим тропам вверх по склону.

Над нами висел плотный лиственный свод; стволы вековых деревьев – влажные, зеленоватые, гладкие, как величественные мраморные колонны, обступали нас со всех сторон. Толстыми змеями вились лианы; древесные папоротники широко раскрывали над нами ажурные зонты. Выше в горах нас встретили заросли цветущих роз! Это были бенгальские розы; они цвели всеми мыслимыми и немыслимыми красками в невиданном изобилье, по земле среди мхов стелился ковер земляники – настоящий сказочный сад!

Так далеко в джунгли Рараху еще ни разу не забиралась. Таитянки вообще ленивы; они не ходят в глубь острова и знают об этих местах не больше, чем о дальних странах. Мужчины изредка добираются сюда за дикими бананами или за ценной древесиной.

Рараху очаровали эти края – она была в восторге! В венке из благоухающих роз, ничуть не заботясь об одежде, она цеплялась за все попадавшиеся сучки.

Особенно мы любовались папоротниками, раскидывающими над нами роскошное кружево листьев свежайшего зеленого колера.

Чем выше мы поднимались, тем пустыннее и прохладнее становились окрестности. Под нами расстилались узкие долины, черные головокружительные пропасти. Огромные тучи с четкими краями то поднимались над головой, то стелились под ноги…

К вечеру мы дошли до самой середины острова; в прозрачном воздухе с мельчайшими подробностями просматривались все вулканические провалы и горные кряжи. Из центрального кратера расходились лучами огромные базальтовые гребни, постепенно сглаживаясь к побережью.

А вокруг острова – необъятный ярко-синий водный простор: горизонт так далек, что по известной оптической иллюзии океан представляется огромной вогнутой линзой, края которой кажутся выше самых высоких островных вершин; лишь одна Орохена, [67] великанша меж таитянскими горами, вздымала над всем величавым пейзажем мрачную свою главу. Остров по синей глади опоясывало белоснежное кольцо коралловых рифов, линия вечных прибоев. Вдалеке виднелись два небольших острова – Тобауаи-Ману и Моореа; над их сизоватыми вершинами парили разноцветные облачка, словно подвешенные в безбрежном просторе.

С высоты, будто из потустороннего мира, взирали мы на величие полинезийской природы. Поразительная красота! Мы сидели рядышком на камнях и, потрясенные, молчали. Наконец Рараху промолвила:

– Э Лоти, э ахо та ое манао ити? (Лоти, о чем ты думаешь?)

Я отвечал:

– Милая девочка, вряд ли ты поймешь мои мысли. Я думаю о том, что в океане рассеяны эти Богом забытые острова. И живет на них загадочный народ, которому в недалеком будущем суждено исчезнуть; что ты, малышка, дитя этого первобытного народа, и что я, сын Старого Света, рожденный на противоположной стороне земли, сижу с тобою на вершине дикого острова, вдали от всех смертных, и что я тебя люблю.