Стемнело. Я сажусь в электричку и еду в Быково – ночевать. Я мог бы переночевать на вокзале, но мне хочется именно там, в аэропорту, из которого я послезавтра утром улетаю.

В вагоне ко мне подходит мордатый пацан, садится напротив, рядом со старым мужиком, читающим «Московский комсомолец». Пацан смотрит на меня и говорит:

– Привет. Сигареты есть?

– Нет.

– А куришь?

– Нет, не курю.

– И не куришь, и сигарет нет?

– Нет.

– Ну, пошли просто постоим в тамбуре, я покурю.

– Пошли.

Выходим в тамбур. Он достает пачку «Явы».

– Может, закуришь?

– Ну, давай.

Он дает мне сигарету и прикурить, закуривает сам.

– Ты вообще куда едешь?

– В Быково.

– В аэропорт?

– Да.

– А куда летишь?

– На север, к брату.

– Слушай, дай мне десять рублей.

– У меня нет.

– А сколько есть? Двадцать пять? Тогда дай мне двадцать пять, а я тебе пятнадцать.

Я молчу.

– Знаешь, откуда я? Из Люберец. Знаешь, что за город такой?

Конечно, я знаю. Читал в газетах про «люберов», которые ездят на разборки в Москву, бить неформалов. Люберцы на этой же линии электрички, что и Быково, только дальше.

– Ну, что? Давай, а то сам знаешь, что будет.

Электричка замедляет ход, подъезжая к станции, и пацан смотрит на перрон, как будто собирается выходить.

– Тебе же до Люберец.

– Нет, до Ждановской. Ну, быстрее.

Я сую руку в карман, вытаскиваю мятую десятку, но ему не отдаю, сжимаю в кулаке. Двери открываются. Пацан ждет. Я раздвигаю двери вагона и выхожу из тамбура. Если он не выйдет на этой станции, то мне капут. Но он выходит, поглядев на меня скорее удивленно, чем злобно.

В здании аэропорта пусто. Я снимаю ботинки, ложусь на дерматиновые сиденья в зале ожидания и сразу вырубаюсь.

Утром иду в буфет, пью чай с черствой булкой, потом сажусь в электричку и еду в Москву. За окном мелькают серые заборы и безликие промышленные корпуса.

Через полгода я закончу школу, и надо будет куда-нибудь поступать. Я, правда, еще не знаю, куда. Раньше был уверен, что буду поступать в Москве, а сейчас уже не знаю. Боюсь не поступить. Ведь если не поступлю, то заберут в армию, а это – жопа. Мне по-прежнему нравится в Москве, хоть здесь сейчас грязно, серо и неуютно. Я хочу здесь жить. Или нет?

Вечер. Я иду по Арбату. Я уже был здесь несколько раз с родителями, но мне захотелось приехать еще раз одному. Ничего не изменилось: все так же торгуют всякими советскими сувенирами, плакатами с голыми девками и гороскопами. Тут и там кучки людей собрались вокруг поющих или что-то рассказывающих. Какие-то двое ребят поют под гитару. Песня заканчивается фразой «Все рокеры в жопе, а джазмены в пизде». Им начинают бросать в шапку копейки.

В витрине киоска – значки с портретом Горбачева. Перестройка, гласность – это все, конечно, классно, но почему все меньше становится всего в магазинах, и чем дальше, тем хуже, и люди злятся и вспоминают, как хорошо было в семидесятых?

Еду в метро на вокзал, чтобы сесть в электричку на Быково. Уже поздно. Напротив меня в пустом вагоне мальчик и девочка. Им лет по четырнадцать, не больше, но видно, что они не брат и сестра, а парень и девушка на свидании. Они балуются, как маленькие дети, скачут на сиденьях, встают и бегают друг за другом по вагону. Я замечаю, что они не разговаривают, а объясняются знаками. Мальчик и девочка – глухонемые.

Вспоминаю Иру из 9 «б». Несколько раз я приглашал ее в кино, потом провожал домой, и она никогда не соглашалась, чтобы я зашел с ней в подъезд. А в последний раз, перед самым Новым годом, после того, как мы ходили в кино на фильм «Утоли моя печали», она разрешила мне зайти с ней в подъезд, и я трогал под пальто и свитером ее грудь, и мы целовались. Я в первый раз вспомнил ее с тех пор, как сел в поезд.

В электричке ко мне подходит алкаш в сером поношенном пальто. Останавливается, рассматривает меня, потом говорит:

– Можно мне возле вас примоститься?

Я киваю головой. Место рядом со мной свободно, и напротив тоже никто не сидит.

Он садится, потом кладет голову мне на колени. Я вскакиваю.

– А ты хитрый, – говорит он и улыбается. У него нет двух передних зубов, остальные – гнилые и почти коричневого цвета. Он поднимается и идет дальше по вагону. На нас никто не смотрит, всем на все плевать.

Спать еще не хочется, и я сижу в зале ожидания аэропорта, смотрю телевизор. «До и после полуночи». Людей рядом почти нет, только какая-то тетка в тапках и замызганном халате – наверное, уборщица аэропорта, – а с ней девочка, скорее всего, дочка: косая, с дебильным выражением лица. В руке она держит банку с какой-то гадостью, похожей на размоченный хлеб.

На экране клип Чайфа «Поплачь о нем, пока он живой».

– Да, правильно, так оно и есть, – говорит тетка. – При жизни никого не ценят.