Шрифт:
– Ребята, музыку! – встрепенулся тамада, внезапно вспомнивший о своих обязанностях.
Разумеется, в пляс никто не пустился, все сидели, как прибитые, не зная, что делать и как реагировать на выходку. Кое-кто незаметно переговаривался шепотом, пожимая в недоумении плечами. Некоторые низко опускали головы, очевидно, пряча гомерический смех, который так и рвался наружу. Но были и такие, кому инцидент не пролился бальзамом на душу. Эти сидели нахмуренные, не зная, куда деться.
А Даниил Олегович поспешил выйти из зала. В фойе Виктория Яковлевна порывалась встать из кресла, над ней стояли два парня, опуская ее за плечи назад. Даниил Олегович подошел к ней, зло процедил:
– Довольна? Осрамилась на весь город.
– И тебе праздник изгадила, – самодовольно рассмеялась она, не испытывая ни капли угрызений совести и стыда за выходку.
– Ты истеричка и дура. Пьяная дура.
– Посмотрим, кто из нас дурак, – выкрикнула она агрессивно, после чего заговорила смирно, будто не о себе: – Моя жизнь прошла рядом с тобой. Лучшие годы, лучшие! Я жила с тобой в коммуналке, подыхала от жары в Туркмении, когда ты работал вторым секретарем, родила тебе двоих детей, взяла на себя всю заботу о них и плюнула на свое призвание, когда ты делал карьеру. Я обеспечивала тебе покой и уют. Я сделала тебя, я! А потом ты меня выбросил, оставил тлеть в одиночестве. У меня нет больших денег, чтоб купить мужика и скоротать с ним старость, а ты купил себе сучку. Посмотри на себя в зеркало, разве может тебя любить молодая кобыла? Был бы хоть Домогаровым, я б поверила, что ты способен увлечь юную особу. Но ты же заурядный, с брюхом нажитых накоплений, без шеи, с лысиной, ни кожей ни рожей не удался. Повторяю: ты купил эту дрянь. А я не могу. Мы не в равном положении, поэтому я бешусь. А не потому, что страдаю по тебе. Много чести. Даже если б ты одумался, я б не приняла тебя, потому что презираю и брезгую, как брезгуют, наступая в дерьмо. Верни мне потраченные годы, тогда я оставлю тебя в покое. А сейчас хорошенько запомни: покоя тебе не видать…
– Мама! – окликнул ее Роман, монолог он слышал весь, так как зашел в фойе на словах отца «пьяная дура». – Перестань унижаться.
– Сынок? – удивилась она. – Как ты здесь оказался?
– За тобой приехал. Иди в машину.
Виктория Яковлевна взяла в руки туфли, тяжело поднялась и поплелась к выходу, но вдруг остановилась, не оборачиваясь, отчетливо выговорила бывшему мужу абсолютно трезвым языком:
– Ты не все у меня отнял. Дети мои. Не твои! Запомни это: мои! Будь ты проклят вместе со своей тварью. Думаю, я попраздную твое бесчестье. Должна же я получить компенсацию за то, что так обманулась в тебе.
Она гордо вышла из ресторана, а Роман колюче уставился на отца. Ему тридцать четыре года, в пику отцу он открыл свое предприятие, создающее серьезную конкуренцию, и преуспевает ого-го как. Впрочем, Даниил Олегович радуется его успехам, а конкуренции не боится, так как создал достаточно мощное дело.
– Доволен? – хлестко спросил Роман.
В лице и позе сына явственно читался немой укор, одновременно он отгородился от отца невидимой стеной отчуждения.
– По-моему, сейчас жалости достоин я, – мрачно сказал Даниил Олегович. – Она испортила мой юбилей, выставила себя и меня на посмешище…
– Ты давно выставил себя на посмешище, – отчеканил Роман без жалости. – Извини, я на стороне матери.
– Знаю, – вздохнул Даниил Олегович. – И не осуждаю. Думаю, пройдет время, и ты меня поймешь, сын.
– Не пойму, – не оставил ему надежды он и пошел к выходу.
– Ты забыл меня поздравить с праздником.
– Поздравляю, – бросил Роман через плечо и ушел.
Остаток вечера прошел в натянутой атмосфере.
Глава 2
Он обрадовался окончанию банкета, равнодушно следил за погрузкой подарков и букетов в две машины, прощался с гостями, которые делали вид, будто ничего не стряслось. Мда, разговоров теперь хватит на месяц. Домой вернулись в половине второго ночи, шоферы помогли перенести дары в дом, наконец-то Даниил Олегович дал волю возмущению:
– Нет, какая идиотка! С кем я жил столько лет?! Опозорила меня, детей, себя на весь город! Завтра об этом только и будут языками месить!
– Нил, умоляю тебя, не кипятись, – обняла его Ева. – Ну, поговорят, через два дня потеряют интерес, через неделю вообще забудут.
– Да нет, моя бывшая пообещала, что покоя мне не видать. Не пойму, что ей надо? Квартира отличная, машина есть, я положил на ее имя деньги, если не будет транжирить, надолго хватит. Что еще ей нужно от меня?!
– Разве не понял? Ты ей нужен. Но я тебя не отдам, теперь нет.
Лицо Даниила Олеговича смягчилось, руки обняли тонкий стан Евы, губы поцеловали сначала в нос…
– Погоди, – уперлась ладонями в его грудь она, загадочно улыбаясь. – Вечер еще не окончен. Мои подарки подарены не все.
– Что еще придумала? – протянул он капризно. – После сегодняшнего безобразия у меня оскомина на сюрпризы.
– Ничего не хочу слышать, – топнула ножкой Ева, сбросила туфли на высокой шпильке и побежала наверх, крикнув: – Зайдешь, когда я скажу! И не подглядывать!
Он вздохнул, сунул руки в карманы, постоял некоторое время, качая головой. Изгадила юбилей Виктоша, ух, как изгадила, стыдно людям в глаза смотреть.
– Жертва паршивая! – бубнил он, негодуя. – Ей хочется, чтоб ее жалели, а над ней смеются. Хохочут! Идиотка! Это я в ней ошибся, а не она.
А ведь пропасть между ними пролегла много раньше, когда Евы близко не было на горизонте. Он всю жизнь рос, а жена превращалась в рыхлую бабищу, интересы которой – поспать, пожрать, деток облизать. И пилила его сутками, и болезнями своими доставала, тогда как он не имел права заболеть даже на пару дней. Да с какой радости он обязан сносить каторгу и жить с женщиной, ставшей ему посторонней?