Только успел Левушкин орешек подобрать и за щеку его положить, как раздался треск — не от разлетевшейся скорлупы, а от сухой ветки под чьей-то ногой.

Левушкин тут же распластался на земле.

Со стороны опушки, где кончался орешник, доносились голоса. Левушкин разобрал только, что говорят по-немецки.

Осторожно выглянув из-за куста, он увидел двух человек в коротких мышиного цвета шинелях и пилотках. Они устало шли по поляне и глядели под ноги. Зоркий глаз Левушкина подметил, что они шли вдоль стелющегося по земле провода. У одного, молодого, за спиной, помимо карабина, висела катушка с проводом, та самая, вечное проклятье всех связистов; у пожилого за поясом с одной стороны была заткнута граната-«колотушка» с длинной деревянной ручкой, а с другой — блестящая телефонная трубка; аппарат же он нес в руках.

Левушкин взглянул вдаль и увидел на склоне одного из холмов хуторок из трех чахлых изб, а неподалеку — грузовик с широким тупым носом и муравьиное скопище солдат вокруг.

Глаза у разведчика посветлели от ненависти, и хмельная поволока слетела с них, как пенка с молока. Он криво, недобро усмехнулся, словно кот на синичий звон, и, вихляя узкими бедрами, пополз следом за гитлеровцами…

Когда Левушкин вернулся к обозу, то за его плечами висел, вместе с автоматом ППШ, немецкий карабин, а за поясом, с одной стороны была заткнута граната-«колотушка» с длинной деревянной ручкой, а с другой — телефонная трубка, соединенная с аппаратом, который Левушкин нес в руке.

Горделиво прошел он мимо Галины и Бертолета прямо к Топоркову.

— Товарищ майор, в хуторе немцы. На «даймлере» прикатили.

— А это что? — спросил Топорков, указывая взглядом на трофеи.

— А-а… это? — с невинным видом переспросил Левушкин. — Это так… Связисты линию проверяли. Прямо на меня нарвались, черт! Деваться было некуда.

Глаза у Левушкина заголубели — честнейшие, наивнейшие, цвета весенней вешней водички. Топорков пожевал сухими губами.

— Линию они проверяли? Значит, связь проложена?

— Так точно, проложена. На Ольховку, должно быть.

— Вилло! — крикнул Топорков. — Вы немецкий знаете!… Пойдете с Левушкиным, подключитесь и послушаете. Затем оборвете линию и место обрыва заминируете.

Бертолет бросился к телеге и достал из-под сена черную коробочку.

Прижав черную трубку к уху, подрывник слушал чужую разноголосицу.

— Ну что? — нетерпеливо спросил стоявший рядом Левушкин.

Бертолет прикрыл трубку рукой.

— Ничего интересного… Новый год собираются в Кисловодске встречать.

— А почему в Кисловодске?

— Спросить? — сказал Бертолет.

Левушкин замолчал.

Время от времени, вслушиваясь в немецкую речь, Бертолет бросал тоскливый взгляд на убитого связиста, который лежал неподалеку. Ветер шевелил светлую прядь, прикрывавшую глаза солдата.

— А теперь? — снова спросил Левушкин.

— Да все то же… болтовня… Стой!

Лицо Бертолета, и без того длинное, стало вытягиваться по мере того, как он слушал.

— Что?.. Что они?

Однако подрывник сохраняя застывшее, восковое выражение лица, еще крепче прижал к уху трубку. Наконец он отсоединил аппарат.

— Ну что?..

— Ты был прав, — сказал Бертолет. — Они знают.

— Что знают?

— Все. Про обоз все знают.

— Я слышал все это сам, — встревоженно говорил Бертолет Топоркову. — Какой-то лейтенант отдал распоряжение жандармскому вахмистру из Ольховки выступить на помощь егерям и совместно уничтожить обоз…

— А подробнее?

С деревьев падали мокрые листья. Топорков сидел на стволе поваленного дерева и смотрел себе под ноги. Лицо его оставалось спокойным и бесстрастным.

Они были одни здесь — обоз стоял на опушке. Ждал.

— Подробнее?.. Лейтенант сказал: обоз с оружием пробивается в Кочетовский партизанский отряд. Четыре телеги, сорок семь ящиков с оружием и патронами. Сопровождают обоз, сказал, восемь бойцов, в том числе одна женщина. Прошли Ольховку, двигаются на северо-запад… Еще сказал, что ведет обоз бывший красный командир, майор… — Бертолет помолчал и затем добавил: — Одного не пойму, почему он сказал, что нас восемь. Ведь нас девять!

— Один человек сам себя не посчитал, — сказал майор. — Понимаете?

Бертолет загнал прямые, светлые брови под самую каску.

— Значит… вы думаете… Нет, нет, — пробормотал он, ужасаясь тому, что нетвердая догадка Левушкина становится реальностью. — Это еще надо проверить… Хорошенько все проверить, и упаси бог сказать кому-нибудь.

— Почему?

— Искать его надо… проверять. Но пока никому не говорить. Эта мысль и так уже витает в воздухе… Быть беде!

— Боитесь?

— Подозрительности боюсь. Каждый начнет на другого коситься, все разладится. Как в бой идти, если самим себе не верить? Нет ничего страшней всеобщей подозрительности. Я это знаю!