Ему было тогда четырнадцать лет. Он так расхворался, что родители взяли его домой, в деревню. Здесь однажды ночью он сильно перепугал свою мать, начав петь сквозь полубредовое свое состояние «Со святыми упокой…» Утром мать спросила его, что это было такое.

Алексей ответил, что видел сон, но не рассказал, какой. Анна Сергеевна подумала, что он умирает, и стала просить у него прощения за то, что в детстве секла его.

– Что же, что секла, – ответил он. – Ведь не худому, а доброму меня учила.

Был приглашен священник, который исповедал и причастил отрока Святых Христовых Тайн. После этого ему стало лучше, но он был долго еще очень слаб, так что родители оставили его дома… А в следующие годы он приезжал домой из семинарии только на Рождество Христово, на Пасхальные дни, на масленицу. Но лето он, конечно, все проводил в деревне… Тогда он ходил с сестрами в храм, дома читал и пел с ними, так что стал как бы их учителем, чему родители были очень рады. Еще полюбил он читать вслух жития святых, особенно монахов. Постепенно в нем укреплялась любовь к монашескому образу жизни, к аскетическому духовному деланию – он стал мечтать о поступлении в монастырь. Это желание на последнем уже курсе стало столь сильным, что он даже решил бросить учение и просто уйти в отшельники в Брянские леса – он много был наслышан о тех подвижниках, которые там жили, в глубине чащ, скрытые от праздных взоров… И вот он собрал несколько книг, немного хлеба и пошел по дороге, и прошел уже версты две или три, как вдруг день померк, нахлынули черные грозовые тучи и поднялась такая буря с шквалистым ветром, дождем и градом, громом и молниями, что он вынужден был поворотить назад. Он подумал, что этой бурей Господь заградил ему путь в Брянские леса, показал ему несвоевременность этого дела.

Болезни, перенесенные Алексеем, заметно ослабили его здоровье, у него появились головные боли, бывали бессонные ночи… Он, если б и захотел, не мог бы участвовать в затеях своих соучеников по семинарии. Он поступал очень просто, и они не осуждали его за это, – он бывал с ними за городом, на холмах, куда они отправлялись тайком от начальства попировать, а там они располагались своим кружком возле бутылок, а он где-нибудь в сторонке лежал на траве, глядя в небо, следя за величавым ходом ослепительно белых облаков и думая о том, как у Господа все прекрасно – не налюбуешься… Случалось, он призывал и товарищей полюбоваться каким-нибудь необыкновенным облаком, но ему отвечали:

– Ну ты, философ, лежи и гляди, а нам некогда…

А у него в душе пел ангельский голос: «Благослови, душе моя, Господа… Вся премудростию сотворил еси…»

Впоследствии, когда он стал скитоначальником, духовником и старцем, он часто соотносил свои наставления с образами и состояниями природы. Например, говоря о том, что не могут быть в жизни человека одни утешения, он пишет своему духовному чаду «Тогда нужно бы и от природы требовать, чтобы она не посылала нам неприятных снегов, ветров, дождей, ненастий; но тогда у нас не было бы ни хлебушка, ни каши, ни одежды, ни обуви; все бы выжгло да погорело от постоянно ясных и теплых дней, но все хорошо в свое время. Без зимы не было бы весны, без весны не было бы лета. Так и в жизни духовной: немножко утешения, а затем немножко поскорбеть, – и составляется так помалу путь спасения».

Однажды молодая монахиня пожаловалась на жизнь свою, что ей очень трудно приходится и многого не хватает. Старец пишет: «Боишься, чтоб тебе не умереть с голоду, забывая, что Миродержец не покидает ни одной птички: всех питает, всех греет. И, если имеешь разум, взгляни, как эти малютки-птички, вся-то с наперсток, ножка – точно соломинка, и представь – без калош!.. Не только кладовой или закрома, но ни зерна, буквально ни зерна. Встает в морозное утро птичка, и у ней только и есть, что тоненькие ножки и носик, и хороший аппетит. А в закроме ни зерна. Да и закрома-то нет…» И даже относительно поста у него нашлось такое сравнение: «И кровожадные звери, и ястреба хищные, и сколько еще невинных животных малых и великих, и какие неисчислимые тысячи их – тоже постятся. Волки, говорят, иногда по неделе не едят и больше. Нам ли, христианам, наследникам сущим вечного Царства, не поститься… Се день спасения!»

В семинарии, в бессонную ночь, Алексей не зажигал свечи, а сидел у окна и смотрел в ночное небо: неслись ли там тучи или сияла луна, все было для него удивительно, а особенно – звездное небо… Он вспоминал слова святителя Иоанна Златоуста: «Когда ты поднимешь глаза и увидишь красоту, величие и благотворность неба, то устремись отсюда к Создателю, как сказал премудрый: "От величества бо красоты созданий сравнительно Рододелатель их познавается" (Прем. 13, 5), и из самого создания этих стихий усматривай, какова сила твоего Господа» (Т. 4. С. 27).

Читая «Беседы на книгу Бытия» святого Иоанна Златоуста, Алексей выписал одно место, которое собирался прочесть дома сестрам: «Посмотрев на небо, – писал великий учитель Церкви, – удивляешься его красоте, разнообразию звезд, великому блеску? Не останавливайся на этом, но прострись умом своим к их Создателю. Тебя поражает также свет солнца: видя великую благотворность его, ты приходишь в удивление, и, как увидишь, что лучи его озаряют твои взоры, изумляешься красоте этой стихии? Но и на этом также не останавливайся, но подумай, что если тварь так чудна и удивительна, и превышает всякое человеческое понятие, то каков Тот, Кто создал ее одним словом и повелением? Так же рассуждай и о земле: когда видишь землю украшенною цветами покрытою всюду растениями, подобно разноцветной одежде, не приписывай этих произведений земли ее силе, ни содействию солнца или луны, но благоговейно подумай, что, еще прежде создания их, Бог сказал только: "Да произрастит земля былие травное", – и тотчас украсилось все лице земли. Если мы каждодневно будем размышлять об этом, то и сами будем благоразумнее, и Господу воздадим подобающее, или – лучше сказать – соразмерное нашим силам славословие» (Там же. С. 48).

Алексей закончил семинарию третьим по успеваемости студентом. По тогдашнему обычаю дана была ему при окончании учения новая фамилия: Зерцалов (от слова «зерцало» – зеркало). «Молитва наша да будет зеркалом пред лицем Твоим, – молился преподобный Ефрем Сирин. – Велелепная красота Твоя, Господи, да отражается на чистой ее поверхности. Да не смотрится в ней, Господи, гнусный диавол, чтобы не отпечатлел на ней гнусности своей. Зеркало носит в себе образ всего, что поставлено напротив. Да не отражаются в молитве нашей все наши помышления, чтобы ясно изображались в ней черты лица Твоего, и она, как зеркало, принимала в себя всю лепоту Твою» (Творения. Т. 4. С. 341). Не имело ли начальство семинарии подобных мыслей при изменении фамилии студента с Копьёва на Зерцалова?.. Скорее всего, это было именно так.