– Господи, что с пуловером?

– На меня маньяк напал, – сказала Алена, словно дело это обычное, маньяк нападает каждый день и на всех абсолютно.

– Что ты несешь? – ахнула Римма.

– Да, тот самый, что и в подъезде напал, – тараторила Алена, чувствуя себя уже героиней. – Пуловер и бюстгальтер ножом разрезал. Ой, потом расскажу. Мне некогда. Я в милицию еду с одним милиционером. Знаешь, скажу тебе, он очень и очень...

– Но... погоди. Я одна боюсь.

– Никому не открывай, никуда не выходи, – бросила Алена в дверях.

Она с готовностью плюхнулась на сиденье рядом с Савелием, он тронул машину с места и чему-то улыбнулся. Когда заметил, что девушка косится на него с подозрением, объяснил причину своей загадочной улыбки:

– А я тебя давно приметил. Здесь же. Не помнишь, как ты мне сказала, что за просмотр деньги положены?

– Нет, – честно призналась Алена, подумав с сожалением, что сейчас она не причесана и не накрашена, а то бы он вообще упал и не встал.

– Ольга! Ольга! – кричал старик командным голосом.

Она только что закончила собирать вещи, ждала Эмиля. Оленька вошла в комнату Афанасия Петровича, который стоял у окна. Она заметила, как он поспешно сунул некий предмет за пазуху, впрочем, Афанасий Петрович постоянно что-нибудь прячет. Ему кажется, что его обделяют, о нем забудут. Убирая его комнату, она частенько находила не только куски засохших лакомств, но и различные предметы – отвертку, кафельную плитку, которую он отколол в ванной, ложку и прочие «сокровища», предназначенные неизвестно для каких целей.

Едва она вошла, старик тоном, словно Оленька в чем-то провинилась, спросил:

– Ольга, это правда, что ты бросаешь меня на змею?

– Она ваша дочь, – без упрека сказала Оленька. – Заботится о вас.

– Дочь? – Удивленно вскинув на нее бесцветные глаза, он поправил спрятанную за пазухой вещь. – Да, действительно. Прискорбно, но так и есть. Знай, Ольга: это условность. Она придумана неким высшим разумом, чтобы люди окончательно не перегрызли друг другу глотки. Как же, ведь членов семьи должны сдерживать родственные узы: мать – сын, дочь – отец. Ничуть не бывало. На деле мы видим, как родственники грызутся, делят ложки и рухлядь, забывая, что они одна кровь. Кстати, пустить кровь им мешает один маленький сдерживающий фактор – закон, предусматривающий наказание. О, это сила, не позволяющая обнажить истинную рожу. Убери законы – и посмотришь, что начнется. Первыми друг другу пустят кровь родственнички. Все почему? Потому что родственных уз нет. У животных: родил, выкормил и – вперед, выживай. А человек накрутил: копит всю жизнь, чтобы потом его потомство превратилось в скотов из-за накопленного добра. Итак... ты уходишь. Это хорошо. Мне будет проще. Уходи.

В его сумбурной речи, наверное, была доля истины, однако основана она на собственных семейных неурядицах. Оленька не посмела спорить с ним, что далеко не все люди становятся на тропу войны. Спорить с больным человеком бесполезно. Он снова поправил спрятанное за пазухой, и это дало Оленьке возможность переменить тему:

– Что вы держите за пазухой?

– Камень, – вытаращил Афанасий Петрович глаза, будто ничего другого там держать невозможно.

– Давайте я измерю вам давление? – предложила Оленька.

Она взяла аппарат с полки, разложила на столе, потянула своего подопечного за рукав. И в это время у него из-за пазухи выпал пистолет. Старый пистолет, потертый.

– Афанасий Петрович, где вы это взяли? – ахнула Оленька.

– Тчш! – погрозил он ей пальцем. – Раскудахталась! Это мое. Память.

– Ваша дочь знает?..

– Ничего она не знает, – отрезал он. – А ты чего испугалась? В нем и патронов нет. Это бесполезная вещь, но мне дорога. Не говори змее, ладно? Отберет.

– Хорошо, – успокоилась Оленька. Она измерила ему давление и улыбнулась: – С таким давлением можно в космос лететь. Сто двадцать пять на восемьдесят!

– Меня не возьмут в космос, – насупился он. – Меня только в дом престарелых возьмут или в психиатрическую больницу. Знаешь, Ольга, лучше не доживать до старости, когда из тебя легко сделать никчемную куклу. Умирать надо молодым. Думаешь, я бунтую в этом застенке просто так? Меня обидели. Страшно обидели, смертельно! Бунт, дорогая, никогда не вспыхивает на пустом месте. Он готовится годами. Когда у тебя отнимают все, даже право на свободу, вот тогда и вспыхивает бунт.

– Афанасий Петрович, чего же вам не хватает? У вас все условия...

– Курица, – вздохнул он. – Думаешь, я старый дурак и маразматик? Шиш! Я все понимаю и знаю, зачем ты и я здесь.

– Ну и зачем же?

– Хм! – торжествующе выкрикнул он, откинувшись на спинку стула. – Если я скажу, ты подумаешь, что у меня на самом деле перегорели в голове микросхемы. Нет, милая, не дождешься. Сама догадаешься. А теперь уходи, если...

В комнату заглянул Святослав Миронович:

– Ольга, Антонине Афанасьевне плохо, скорее!

Хозяйка лежала на площадке второго этажа – очевидно, упала с лестницы. Она была без сознания. Оленька пощупала пульс, он был в порядке. Они перенесли ее в спальню, положили на кровать.