— Спи, бог с тобою! — произнес старец, перекрестив его.

"Не принимай, не принимай креста!" — говорил чей-то голос на ухо Светославичу.

— Что? — произносит он во сне.

— Спи, бог с тобою! — повторяет старец, поправляя перед распятием светильню и подбавляя елею в череп человеческий, заменявший лампаду.

"Не принимай, не принимай креста!" — слышит опять Светославич, и кажется ему, что голос вьется из красного терема… терем плывет по воздуху… Видит он, в окошечке сидит девица, повторяет: "Не клади креста!.. морочит, разлучит нас с тобою!"

Светославич с умилением смотрит на образ девы. "Постой, радость моя!" — хочет он произнести… но терем исчез уже в отдалении, только слышится еще голос: "Добудь скорее череп отца!.."

И Светославичу кажется, что он уже мчится под гору, по пути к Византии. Вот светлый день заволокло туманом… Стоит посреди темного леса ветхий город, стены как копоть, черны, люди как тени, в широких одеждах, в черных покровах, ходят, поклоны кладут да молчат. "Где Византийский Царь?" — вопрошает Светославич. Ведут его в мраморные палаты… Сидит на пристольце старик с костылем, четки перебирает.

— Что, друг, — говорит, — не послом ли к нам?

— Послом! — отвечает Светославич.

— От кого?

— От Царя Днепровского Омута.

— Что, каково поживает?

— Сидит себе мирно в пучине да бурколов ловит.

— Доброе дело. Подайте же гостю сладкого меда испить из чаши, что Марко в гостинец на поклон прислал.

Вот два старичка, борода, словно белая пелена, до колен расстилается, несут на подносе куфу великую с медом да чудную чашу: белее рыбьего зуба, вышиной в три ладони, обделана в жемчуг да в яхонт румяный. Наливают в нее шипучий мед, подносят гостю незваному, Послу нежданному. Взял Светославич чашу в руки… так кровь в нем и закипела от радости. "Ее-то мне было и надобно!" — думает он, да как хлестнет вином по лицу старичков-виночерпиев Царских, да тягу… с крыльца, на коня, через город, давит людей, крик и вопль, гонит за ним погоня, а он от погони стрелой да стрелой, все втору да в гору… утёк!.. устал, утомился, зной градом с чела, взобрался на высь Балкана…

— Зайди в пещерку мою! — говорит ему знакомый старец.

Рад он приюту, соскочил с коня, входит в пещеру и бух на прилавок…

Очнулся… Смотрит кругом: в камне темная келейка, стены от времени черны как копоть, в уголку на камне крест, перед крестом в черепе теплится светло. [46] Подле, на лавке, лежит старичок, руки крест-накрест, не дышит; а на полу валяется псиная шкурка.

Привстал Светославич, ищет около себя чаши… нет ее! Окинул снова взорами пещерку, увидел череп… в черепе теплится свет!.. чело в три ладони, только края как пила, и нет вокруг них ни жемчугу, ни светлых камней! — обгрыз с него обод жемчужный!.. "Старен, седой!" — произнес Светославич с досадой; схватил череп, выплеснул из него елей.

И вот любуется он черепом, доволен, что наконец добыл его. Припоминает, с каким трудом он ему достался; особенно поездка в Византию показалась ему тяжела. Припоминает погоню за собой, и холод пробегает в первый раз по членам его; боится он, чтоб у него не отняли злые люди черепа. Не поклонясь за ночлег отжившему своему хозяину, Светославич выбегает из пещерки; конь его пасется на лугу, он на коня, хвать вожатого пса — нет его!

Нечего делать, едет без пути, без дороги, долой с высоких гор в широкие долы. "Назад найду путь", — думает.

Вот проезжает Дунай. Лежит на берегу Дуная сила побитая. Долина устлана людьми ратными, а Жупан Гетманище Марко, выпучив глаза, мотается на высоком дубу, посреди холма; вокруг него висят вящшие мужи и воеводы. Носится по полю, в густом тумане, Морана с хищными птицами, считает, сколько легло.

Подъехал Светославич к высокому холму, узнал Жупана Марку в лицо, говорит к нему:

— Эй, Жупан Марко! Где путь к широкому Днепру? Спугнул его звонкий голос стаю черных воронов, а Жупан Марко молчит, вытулил очи, высунул язык, словно дразнит Светославича, закачался, отвернулся от него.

Слез Светославич с коня, толкает ногой лежащих на земле ратников.

— Эй, добрые люди!.. поведайте, где путь к широкому Днепру?

Лежат, не отвечают, только стаи грачей каркают, да сороки трескочут, перелетая с трупа на труп, да псы с кровавым рылом издали лают.

— Правду молвил Он, что нет добра в людях! — прошептал с досадой Светославич; вскочил на коня и понесся лётом на полночь.

Видит, вдали сидит кто-то, при дорожке под ельничком, бренчит ладно на звонких гуслях. Подъезжает к нему.

— Эй, добрый человек, куда путь лежит к широкому Днепру?

— Беспутный! — произносит сердито Гусляр, продолжая побрякивать молоточками по звонким струнам, напевает:

Вьется вран над его головою, Тощий вран накликает братью: "Ей, слетайтесь, братики, недолго пождать, Горюн молодец истоскуется".

— Радо, Радо! откуда ты взялся! — вскричал Светославич.

Гусляр вздрогнул, гусли выпали из рук у него.

— Нет Радо, — произнес он, — да, был Радо да сгинул!.. недавно младовал Радо, змея уязвила его!.. Скинь машкару, садись, споем ему конечную песню.