– Увезли его все же со следующей вертушкой, – сказал Паша. – Только до выхода из ущелья дошли, и тут со склона опять ударили по вертушке духи. Достали-таки: движок «умер», машина на авторотации вниз пошла, а экипаж – с парашютами сиганул из вертолета. Шли прыгать, через раненых перешагивая, через обреченных.… Но Аркаше опять повезло! От удара о землю его из вертушки выбросило метров за двадцать, вместе с носилками. Попал он прямо в густой кустарник, даже не сломал себе ничего: видно, носилки его защитили, к которым он был прикручен ремнями. Его одного живым наши и подобрали, когда на броне мимо проходили. А те, кто в вертушке оставался, так там и сгорели. Слушай, дай-ка сигарету! А то у меня закончились.

Я дал Паше сигарету, и он, жадно затянувшись, продолжил:

– В госпитале Аркашка сошелся с таким же везунчиком: тот тоже трижды из смертельных передряг практически невредимым выходил. Лишь в четвертый раз его подстрелили, и то в бедро, навылет, кость не была сломана. Так вот, тот везунчик говорил: есть те, кому с войны суждено живым вернуться, таким ничего не страшно. Пошел этот везунчик на выписку, да и помер вдруг. Врач сказал: жировая эмболия. Пуля сорвала с кости кусочек жира, тот попал в кровеносную систему и гулял по организму, пока какой-то важный сосуд не закупорил – тут и кранты везунчику! Вот на этом Аркаша и сломался.

– Как – сломался? – не понял я.

– А вот так,… – невесело усмехнулся Паша. – Доктор ему тогда сказал: обычно человеку три раза спастись от верной смерти суждено. А по четвертому разу кончается это везение, и помереть можно чуть ли не от укола простой иголкой. Ну, Аркаша поверил и запсиховал.… Да и как не поверить, когда на его глазах этот везунчик, здоровый амбал под метр девяносто, сто кило живой массы без грамма жира, вдруг взял да и помер на месте!

Паша злобно вдавил окурок в пепельницу, налил себе половину фужера коньяка и залпом выпил.

– А дальше что? – спросил я.

– Дальше? – переспросил Паша, морщась и занюхивая выпитое очередной сигаретой, которую я ему с готовностью протянул. – Слышал о такой штуке: афганский синдром? Так вот: скосил этот синдром Аркашку в одночасье. На нервной почве что-то вроде желудочного расстройства у него случилось, он долго по госпиталям кочевал, пока не комиссовали его вчистую.… Я это тебе к чему говорю? Аркашку вроде вылечили, но он с тех пор подсознательно бережется. И ездить старается аккуратно, и в драки не лезет.… Если он шкурой почует, что здесь есть какая-то опасность, – никогда он сюда и носа не покажет! Понимаешь? Так что сидит он сейчас у какого-нибудь приятеля и пьет беспробудно, чтобы не думать: почему у нас с Лерой телефоны отключены?

История эта произвела на меня сильное впечатление. Если Аркаша действительно чует опасность и верит в то, что он уже израсходовал весь запас своего жизненного везения, то вряд ли кто его здесь увидит в скором времени.

Мы с Пашей еще молча посидели, покурили, выпили по капле коньяка и легли спать. Я долго слушал, как Паша ворочается и вздыхает, пока наконец я сам не погрузился в сон. Но выспаться, как уж повелось в последнее время, мне было не суждено.

Проснулся я внезапно, с бешено колотящимся сердцем, и не сразу понял, что меня разбудило. Затем я услышал – один за другим – два выстрела. Звук выстрела из «Сайги» невозможно спутать с пистолетным. Я рывком поднялся и сел на постели. Паша метнулся к окну и в бешенстве замолотил кулаками по стеклопакету, крича:

– Лера! Лера! Сволочи, не стреляйте в нее! Я вас голыми руками задушу!

Я испугался, что он разобьет стеклопакет, и попытался оттащить его от окна, но он отбросил меня, словно котенка. Затем Паша схватил металлическую подставку для цветов, уронив горшок с аспарагусом на пол, и в два удара начисто выбил стеклопакет. В комнату ворвался ледяной зимний воздух. Я поспешил одеться, а за это время Паша успел вылезти в окно и исчез.

Одевшись, я подбежал к окну. Возле освещенной стрелковой площадки стояли Толян и Борис, склонившиеся над неподвижно распростертым на снегу телом. Толян держал в руке «Сайгу» и, оживленно жестикулируя и потрясая оружием, что-то объяснял Борису.

Я посмотрел вниз, пытаясь разглядеть, где там Паша? Видно было плохо: возле самого дома освещались только въезд в гараж и не видный мне отсюда, расположенный за углом вход в дом. Я видел лишь только контуры большого сугроба под окнами, образовавшегося от расчистки дорожки к гаражу и стрельбищу. Приглядевшись, я увидел некую копошащуюся в сугробе тень.

– Паша, ты ничего себе не повредил? – крикнул я.

– Все нормально, снег тут глубокий, – прохрипел Паша и закашлялся. – Холодно, я в дом пойду!

Через разбитое окно в комнату просачивался дымчатый водопад морозного воздуха, и я почувствовал, что начинаю замерзать. Я подошел к постели, взял одеяло и набросил его себе на плечи. Утеплившись, я снова подошел к окну.

Толян и Борис, видимо, приняли наконец какое-то решение и направились к дому. Остановившись напротив дома, Борис крикнул: