Шрифт:
Действительно, Суврэ усвоил себе манеру высказывать свои мысли чужими словами. Отличаясь колоссальной памятью и будучи человеком необыкновенно образованным и начитанным, Суврэ знал наизусть всех классиков французской поэзии и так и сыпал стихами, почти всегда замечательно остроумно применяемыми. Это стало его второй натурой и, даже оставаясь наедине с королем, когда не к чему было надевать свою личину, Суврэ не мог отделаться от усвоенной привычки.
Пользуясь разрешением короля, Суврэ окончательно распахнул дверь, взял из рук лакея бархатную подушку, на которой лежал какой-то беленький комочек, и направился с ним к кушетке. Тут он опустился на колени и, протягивая к королю подушку с комочком, оказавшимся очаровательной крошечной собачкой, сказал:
— Вот, ваше величество, собачка, которую так хотела иметь прелестная графиня де Майльи! Могу поручиться, что это — самый крошечный экземпляр из всего собачьего семейства. Но чего мне стоило достать его!..
Людовик лениво погладил собачонку по мягкой, пушистой шерсти и вяло улыбнулся, когда она принялась жадно сосать его мизинец.
— Что это за порода? — спросил он.
— Не знаю, ваше величество, потому что родители этого песика были вывезены каким-то английским капитаном из далекой заморской страны. Тем не менее этот песик может с гордостью воскликнуть: "Moi, fils inconnu d'un si glorieux pиre!". [1] Ведь папаша этого маленького комочка спас от неминуемой смерти герцогиню Пармскую, выбив из ее рук стакан с отравленным питьем. Он тут же пал жертвой своего инстинкта: несколько капель жидкости попало на мордочку песика, и он испустил свою собачью душу в ужасных конвульсиях. Благодарная герцогиня приказала набальзамировать его труп. Обо всем этом я узнал в Тоскане, где мне рассказали, кроме того, что герой оставил после себя двух малолетних наследников и что миниатюрнее этой собачьей семьи нет во всей Европе. Тогда я немедленно ринулся в Парму. Увы! Герцогиня и слушать не хотела о том, чтобы расстаться с сыном своего спасителя. Благословив свою судьбу за то, что я проживал в Парме инкогнито, я подкупил придворного лакея, и вот — "C''etait pendant l'horreur d'une profonde nuit, [2]– пес был выкраден, и я понесся с драгоценной добычей обратно во Францию, чтобы сложить ее у ног моего короля!
Note1
"Я, неизвестный сын славного отца" ("Федра", трагедия Расина).
Note2
"Это было среди ужасов глубокой ночи" ("Аталия", трагедия Расина).
— Благодарю тебя, Суврэ, — ласково сказал Людовик. — Я всегда знал, что ты — мой лучший друг! Положи где-нибудь собачку и скажи потом Корбелэну, чтобы он присмотрел за ней, пока я не преподнесу ее графине. А в знак моей дружбы и благодарности возьми вот это, — король снял с пальца и кинул маркизу массивное золотое кольцо, изображавшее дракона, который в бессильной ярости закусил свой хвост и как бы изрыгал пламя крупными рубинами глаз.
Суврэ подхватил кольцо на лету, пламенно прижал его к губам и с восторженным пафосом воскликнул: "Oui, puisque je retrouve un ami si fidиle, Ma fortune va prendre une face nouvelle!" [3] Людовик грустно посмотрел на маркиза.
Note3
"Раз я вновь обретаю столь верного друга, то моя судьба отныне примет благоприятный оборот!" ("Андромаха", трагедия Расина).
— Как я завидую тебе, Суврэ, — сказал он, и в его голосе прозвучали скорбные, надтреснутые ноты. — Ты всегда так весел, так жизнерадостен! Всякий пустяк радует тебя, словно ребенка. Да и случись у тебя какое-нибудь горе, так тебе есть к кому прибегнуть, потому что я, твой царственный друг, всегда готов прийти к тебе на помощь. А я? Я, король великой страны, беднее и беспомощнее любого из своих подданных! Великая скорбь, гнетущая тоска гложут мое сердце. Жизнь кажется мне гробом, завернутым в ряд блестящих, богатых покровов. Не зная, что таится за этими покровами, я беззаботной рукой срывал их один за другим и вот увидал, что внешность — тлен и мишура, что все — гниль и прах… И к кому прибегну я в своем горе, кто утешит меня? Над королем только Бог! Что же, так пусть он призовет меня к себе…
— О, мой король! — с непритворным отчаяньем воскликнул Суврэ, кидаясь на колени перед кушеткой и простирая к королю обе руки. — Разве это возможно? О, нет, нет! Это — случайное настроение… Боже мой, чего бы я не сделал, чтобы рассеять вашу тоску! Но я верю, это пройдет! Бог не допустит!
— Я знаю, что ты любишь меня, — сказал Людовик, ласково положив руку на голову маркиза. — Знаю и то, что ты отдал бы жизнь за одну минуту моей радости…
— О, с восторгом!
— Но и любовь бывает бессильной там, где неизбежность захватывает душу своими железными тисками. Оглянись вместе со мной на мою жизнь. Что я имею, чего мне ждать, на что я могу рассчитывать?
— Ваше величество! Вы забыли Францию, нашу прекрасную, великую Францию. Как счастлива была бы она, если бы ваше величество собственноручно взялись за кормило власти и направили страну к новому блеску и славе!
— Э, милый мой! Франция отлично обходится и без меня! Да и молод я слишком, чтобы оспаривать это кормило у опытных рук кардинала Флери…
— Нет, возлюбленный король мой, что касается молодости, то недаром поэт говорит:
"Je suis jeune, il est vrai, mais aux ^ames bein n'ees,
La valeur n'attend pas le nombre des ann'ees!" [4]
[5] "Я молод, это правда, но у благорожденных душ доблесть не выжидает ряда прожитых лет!" ("Сид", трагедия Корнеля).
Что же касается до «опытности» первого министра вашего величества, то…
— Полно, Суврэ, ты просто не любишь кардинала!
— Но при чем же здесь моя любовь или нелюбовь, государь? "J'appelle un chat un chat et Rollet un fripon!". [6]
Note4
Note5
Note6
"Я называю кошку — кошкой, а Роллэ — мошенником!", то есть я называю вещи своими именами. (Строка из сатиры Буало. Роллэ был прокуроромXVIOстолетия, известным своей скупостью и продажностью).
— Оставим это, Суврэ!
— Хорошо, ваше величество, пусть не настало еще время великому королю теснее сойтись с великой страной! Но разве как человек мой король не может быть счастлив?
— Где же счастье в этой мишуре, Суврэ?
— Ваше величество, посмотрите туда, в парк! Что шепчут деревья, тянущиеся к нам своими осыпанными юной зеленью ветвями? О чем мечтают стыдливые венчики весенних цветков? О чем чирикают птички, весело собирающие прутики и пушок? Какие грезы навевают нам нежные лучи задумчивой луны? И какое великое, издавна священное слово звучит призывом в ночном гимне певца соловья? Любовь — вот то, чем одухотворен весь весенний трепет пробуждающейся природы? Любовь — вот то, что может наполнить всю жизнь без остатка!