— Ого! — гневно возразил Скоробогатый, сопровождая восклицание энергическими жестами. — Тут пану нечего делать. Я помню, что говорил старый Лепюк, наделал сраму на всю деревню этот бродяга, взял девку из-под носа… Пусть его убирается откуда пришел!

— А что ни говори, он славный кузнец! — сквозь зубы проворчал Сымяха, качая головой. — Бывало, придешь в Рудню с сошником, с косой, с топором, не успеешь оглянуться — все готово! И скоро, и хорошо. Мастер он славный!

— Да разве на свете только и есть кузнецов, что он? — начал Скоробогатый. — Жили и без него, а мир должен поддержать свое слово.

— А как прикажет? — спросил Лях.

— Так что ж? Разве кузнец взял нас в аренду?

— Го! Го! Какой ты умный! — отвечал Лях. — Ну, как завтра придется говорить, так уж ты говори за всех, смотри же.

— Что ж, думаешь, молчать буду?! У-у-у! Только бы беды!.. Скажу и пану, что с чертовкой связался!

— А если б так, батенька, подумать, погадать, — перебил Максим, — стоит ли овчинка выделки? За чьи грехи мы терпим: кузнец в селе, а черт знает, куда ходим с работой. Ведь себе же зло, не кому!

— А наше слово? А покойник Лепюк? — спросил Скоробогатый.

— Что ж, Лепюк умер, мы уважали, похоронили старика — и вечная ему память! Пусть спит себе спокойно, зачем его тревожить?

Тут подошли еще несколько очень важных физиономий. Пошли новые догадки, толки, советы о том, как отвечать пану, если ему вздумается заговорить в пользу кузнеца.

Мнения были весьма различны, однако ж голос старшего брата Мотруны и Скоробогатого сильнее других звучал в толпе, то и дело слышен был крик: "А наше слово!". Упорных, как обыкновенно, может быть, было меньше, но они кричали громче и увлекали за собой слабых, заглушив несмелых. Максим Лях не осмелился возвысить голоса, Филипп, брат Мотруны, и рта не раскрыл.

На другой день утром сельские представители молча окружили крыльцо панского дома. Долго пан колебался, наконец около полудня вышел с потухшей трубкой в руке и вежливым поклоном приветствовал собрание, которое молча, покорно ждало господского слова. Пан стал расспрашивать об урожаях, посевах и насилу собрался с духом.

— Послушайте, голубчики, — сказал он почти смело. — За что вы преследуете бедного кузнеца-цыгана? Он человек полезный, пригодится вам. Он выстроил кузницу, а вы говорить с ним не хотите.

Скоробогатый с низким поклоном выступил вперед.

— Уж если говорить правду, так… мы его не просили сюда. А если все миром сказали не ходить к нему с работой, так на это есть причина.

— Какая?

— А зачем он против воли отца силой взял дочку Лепюка? Такого нам сраму наделал! Мы с ним не хотим якшаться. Так, пожалуй, цыгане перехватают всех наших девок…

Пан посмотрел на мрачное лицо Скоробогатого и растерялся.

— А если бы я просил вас за него? — спросил Адам.

— Не делайте этого, — сказал Скоробогатый, — пусть цыган убирается, куда хочет, свет не клином сошелся, пусть ведет и жену…

— Да мало ли цыган переженилось на крестьянских дочках?

— Точно, бывали примеры, да с позволения родительского, не так, как этот, — отвечал Скоробогатый, потряхивая головой.

— Все это вздор, — проворчал неуверенно помещик, — посердились, погневались, пора и помириться.

— Ни мы, ни Лепюки, никто не может мириться, покойник не простил ни дочери, ни цыгану.

Видя, что со стариком трудно сладить, Адам обратился к брату Мотруны, стоявшему в стороне со сложенными на груди руками, в позе человека готового к возражению.

— Это ты затеял все эти глупости, — сказал пан, — вы вооружили всех против цыгана, вы виноваты, что меня не слушают… Смотрите, из этого добра не будет.

— Воля ваша, — отвечал Максим, — а я должен исполнить волю отца. Мотруна хотела идти за цыгана, вы изволили выдать ее замуж, — мы и словом не поперечили, а брататься с цыганом не хотим.

Пан Адам потерял терпение, он вовсе не имел охоты спорить с крестьянами, но принудил себя говорить, чтоб исполнить обещание, мало доверяя последствиям своих слов.

— Полно вздор болтать, — прибавил он строго. — И слышать не хочу ваших причин. Я так приказываю, чтобы было исполнено. Слышите!

Пан Адам еще раз повторил последние слова и скрылся. Крестьяне переглянулись, поклонились и молча разошлись по домам.

Аза, сидя у окна, все слышала и видела. Когда пан, смущенный неудачей, вошел в комнату, она захохотала во все горло.

— О, какой строгий! — закричала она, бросаясь на диван. — Какой страшный! Как они тебя боятся, теперь я уверена, что все твои крестьяне пойдут к Тумру. Ха, ха, ха!