— Что же вы сберегли?

— Как что? Все, что видит ясновельможный граф.

— А хозяйство?

— Не имею чем пахать, что пахать и что сеять.

— И в самом деле, ничего не посеяно?

— Не посеяно, ясновельможный пан, но Лейба обещает.

— Но что же нам делать? — сказала графиня. — Дом в развалинах, пустой, людей нет, здесь нельзя жить.

Граф потер себе лоб. Мржозовский стоял молча.

— Где, ваша милость, живете? — спросил граф.

— В двух комнатках, во флигеле.

— Ехать к флигелю!

Экипажи двинулись к флигелям. Тут граф, графиня, маленькая дочь их Мизя, нянюшки и слуги — все вышли. Разрушение произвело на всех сильное впечатление: все шептались вполголоса, оглядывались со страхом, а некоторые побежали опять в замок.

Ясновельможные граф и графиня пошли тоже взглянуть на барский дом.

Сурово и грустно прошел граф по комнатам. Жена его плакала, повиснув на его плече, ежеминутно останавливалась и ломала себе руки при виде своей любимой мебели — совершенно изломанной, своих комнат — обезображенных. Люди, следовавшие за господами, молча показывали друг другу то пули, то части обломков, то куски разорванных тканей. Мржозовский шел сзади, потупив голову.

Из дома граф направил шаги свои к балкону, ведущему в сад. Тут Мржозовский как будто чего-то испугался.

По сломанным ступенькам сошли они на луг, потом повернули направо по аллее. Управитель следовал за ними, люди тоже, Мржозовский только кряхтел неспокойно и вертелся во все стороны.

Пройдя темную аллею, приблизились к каменной лавке, устроенной под старым дубом. Граф взглянул на управителя.

— Людей с лопатами! — сказал он отрывисто.

Управитель провел рукою по лбу.

— Ясновельможный пан, незачем, — пробормотал он, заикаясь.

— Что? Как? Почему ваша милость знает, для чего я их требую?

— Сундука нет.

— Как нет! — воскликнул граф. — А почему вы знаете, что он тут был?

— Когда сюда явились австрийцы, — сказал, смешавшись, Мржозовский, — сейчас же стали искать денег, ломали стены, вынимали полы и, не найдя ничего, отправились копать в сад и нашли.

— Нашли? — повторило несколько голосов.

— Нашли, поделились и увезли с собой.

С необыкновенным хладнокровием обернулся граф к плачущей жене, шепнул ей что-то и пошел назад. Мржозовский побагровел и неспокойным шагом последовал за ними.

Люди побежали, чтобы удостовериться на месте в краже графского сундука. Точно, неподалеку от лавки, была заметна вырытая когда-то яма, хотя, впрочем, она уже немного поросла травой.

— Потеря наша велика, — сказал граф жене, — но мы не всего лишились. Не плачь, милая Аннета, другие больше нас потеряли, а у нас осталось еще столько, что мы можем изгладить следы этого опустошения… A la guerre comme `a la guerre… Но я подозреваю Мржозовского. Впрочем, это еще откроется. Пойдем теперь во флигель, а завтра займемся делом и приведем все в порядок. Не мучь только себя, моя Аннета, люди нашего звания должны ставить себя выше этих мелочей. Отчаяние удел черни.

В эту минуту из чащи деревьев выскочил оборванный крестьянский мальчик — истощенный, желтый, бледный, весь в лохмотьях, лет семи или восьми. Сшитая из разных лоскутков сермяга едва прикрывала грудь и бока его, ноги были не обуты, голова не покрыта, а на бледном лице, несмотря на наличие испуга, страдания, следов болезни и глубокой бедности, господствовало выражение неизъяснимой кротости. Серые глаза были полны слез, на узких, сжатых, посинелых губах мелькала принужденная улыбка, улыбка страдальцев. Ребенок был хорош, но печальная красота его была красотой засохших цветов растения, побитого морозом. Лицо прячущегося дитяти поразило графиню и без того уже потрясенную видом опустошения. Мальчик перескочил через дорожку и скрылся в близлежащих кустах.

— Что это за дитя? — спросила пани.

— Пан Мржозовский, что это за ребенок? — повторил граф.

— Это, ясновельможный пан, сирота из здешней деревни. Целая семья вымерла от горячки, он прибегал сюда просить милостыню. Сын Бондарчука, зовут его Остапом.

— Неужели у него нет родных или близких?

— Никого, ясновельможная пани! Родные Бондарчуков первые ушли из деревни и еще не возвращались.

— Как же он существовал?

— Как червячки и птички, ясновельможная пани.

— И даже зимой?

— И зимой.

— И во все последнее время никуда не уходил?

— Нет, постоянно был у замка.

— Но чем же он занимался?

— Не знаю, право. Днем он никогда почти не показывался. По ночам видали его бродящим по пустым хатам и стойлам, кормили его из милости, и я сам видал, как они давали ему вылизывать свои котелки.

— Бедное дитя! — отозвалась грустным голосом графиня. Граф в свою очередь, под бременем тягостной думы, тоже вздохнул, но по другой причине.

Затем настала минута молчания. Мальчик выглядывал на господ из-за кустов, вполовину согнувшись, с выпученными глазами, готовый, по-видимому, броситься в сторону, как дикий зверек.