Зритель в его театре все время переходил от одного удивления к другому. Билеты ему приходилось покупать не у кассира — обыкновенного человека, — а у куклы, до того великолепно сделанной, что ее трудно было отличить от живой. Затем воздушная цветочница предлагала букет цветов и исчезала, как только цветы хотели взять у нее… Дело доходило до того, что люди видели своих соседей, только что сидевших рядом с ними, за волосы подвешенными к потолку…

Робертсон пользовался всеми средствами известной тогда физики, электричеством и отражением зеркал, световыми эффектами. Фантазия и изобретательность у него были удивительными… Словом, его имя попало, что называется, в историю благодаря его «сверхъестественным» представлениям…

Так вот, при существовании такой техники наши баре конца восемнадцатого и начала девятнадцатого столетий могли задавать такие пиры и празднества, которые даже не могут присниться их потомкам…

Дачи и загородные дома, окруженные садами и парками по Неве вверх, особенно процветали в конце царствования Екатерины II. При Павле Петровиче, не любившем никакой роскоши, не поощрялись такие праздники, против них даже принимались строгие меры и издавались специальные указы и законы, эти «гнезда» безумных излишеств и утонченных идей и затей, не знавшие удержу, несколько сократились.

Дом и парк графа Алексея Мартыновича Прозоровского был одним из немногих, уцелевших во всем своем блеске и великолепии от «роскошных» времен восемнадцатого столетия. Так, у графа оранжереи были полны померанцевыми деревьями, у него там зрели персики и виноград, парк расчищался на двадцать десятин и на этих двадцати десятинах чего-чего только не было построено!

Была даже возведена целая искусственная гора со скалами, засаженными альпийской растительностью, и с пробивающимися источниками между ними, водопадами и водометами, для которых вода накачивалась особым приспособлением из той же Невы, в которую потом же и стекала…

И вот в этом парке граф Прозоровский давал «сельский праздник», обещавший быть особенно великолепным, потому что он устраивался им по поводу помолвки его единственной дочери…

Программа была такова, что гости съезжались к Летнему саду, где их ждали тридцатишестивесельные графские галеры, разукрашенные гирляндами, лентами и цветами. Эти галеры должны были доставить гостей на дачу к Прозоровскому и там весь день их был распределен в различных занятиях: были назначены «сельские работы» — посев, жатва, уборка снопов, затем предполагался сбор грибов, ужение рыбы, ловля птиц в лесу… При том же были обещаны сюрпризы.

Все было предвидено, даже дурная погода, на случай которой забавы устраивались под крышей в доме, в оранжерее и под нарочно выстроенным для этой цели навесом…

Конечно же, тогдашняя знать наперебой старалась достать себе приглашение к Прозоровскому. Быть на этом празднике считалось, по законодательству тогдашней моды, как бы удостоверением принадлежности к самой изысканной группе петербургского общества…

Саша Николаич тоже позаботился, чтобы и его не обошли приглашением, и это ему нетрудно было сделать через Леку Дабича.

Однако он стремился на праздник к Прозоровскому вовсе не по тем мотивам, по которым большинство желало попасть туда. Саша Николаич много раз прежде отказывался от подобных приглашений, не находя в них никакого интереса, и потому теперь даже удивил Леку Дабича своей просьбой, чтобы тот напомнил о нем. Лека, разумеется, взялся за дело с большой готовностью, и на другой же день Николаев получил отпечатанный пригласительный билет с большим гербом графа Прозоровского.

А желал он попасть к графу только потому, что это было ближайшее сборище, где можно было увидеть «всех», весь тогдашний Петербург, и это нужно было Саше Николаичу, чтобы разобраться в том, что с ним случилось за последнее время.

Во-первых, появление у него жены дука дель Асидо, князя Сан-Мартино, очевидно, француженки родом, судя по ее акценту и умению выражаться. Она говорила об отцовском наследстве Николаева, о деле ожерелья королевы…

Во-вторых, ночное появление бывшего графа Савищева… Это появление более других обстоятельств интересовало Сашу Николаича.

И, наконец, в-третьих, появление присяжного стряпчего в качестве доверенного лица от дука дель Асидо, князя Сан-Мартино, с претензией на возврат денег, отданных якобы и не возвращенных с хранения отцом Саши Николаича.

Как-то сама собой напрашивалась мысль о том, что все эти три обстоятельства были тесно связаны между собой.

Появление княгини и стряпчего, несомненно, имело что-то общее. В отношении бывшего графа Савищева было подозрительно то, что он среди ночи рылся как раз в той пачке документов, где находилась обратная расписка дука дель Асидо.

И эта обратная расписка исчезла, а после этого появился присяжный стряпчий Петушкин. Однако дело было в том, что Саша Николаич не был твердо уверен и не смог припомнить надежно, была ли действительно эта обратная расписка в той пачке документов. Да и трудно было предположить, наконец, сношения опустившегося до лазания ночью в чужие окна бывшего графа Савищева с дуком дель Асидо, если действительно такой дук приехал в Россию. Так же казалась невероятной и комбинация, сообщенная Орестом, что жена дука дель Асидо была не кто иная, как Жанна де Ламот.