— Я завтра врача позову, — сказала Масико.

— Не надо! Ради бога, не надо! — забеспокоился вдруг незнакомец, улыбка его стала испуганной.

— Почему не надо? Ты разве не больной? — спросила Масико.

— Не надо врачей. Никого не надо. Это была обычная простуда. Теперь прошло. Я тебя прошу, умоляю! Ты меня понимаешь?

— Конечно, понимаю! — обиделась Масико.

— Ну и хорошо. Не надо мне никого. Завтра я уже встану. — Он успокоился и снова спросил: — Все же как тебя зовут?

— Маша, — грубо ответила Масико, улыбаясь, и повернулась к До Хок-ро. Тот сидел на земле, прислонясь спиной к нерастопленной печке, над которой трещал и мигал желтый свечечный огонек. — Об этом человеке, дядюшка, никому не надо рассказывать, — сказала она старику.

До Хок-ро молчал, он думал: что же теперь будет?

— Эй! — крикнула весело Масико. — Кушайте! А то врача позову.

Этот изможденный русский человек был красив, а Масико не любила красивых мужчин. Был у нее один такой красавец — самый красивый парень в городе, был, да теперь нет его — осталась после него дочка. Теперь Масико нравились некрасивые мужчины — они-то всегда остаются верны своим женам, они не станут бегать за чужими юбками в первый же год после свадьбы. Некрасивый муж никогда не возомнит о себе черт-те что, ему не покажется, что всякая девчонка, мотающая подолом, делает это именно для него. И конечно, такой муж не попадет в тюрьму, ввязавшись в драку с поножовщиной из-за какой-то стервы, в то время как жена его лежит дома беременная и ее всю выворачивает от рвоты.

— Пусть он поживет здесь, пока не выздоровеет, — сказала Масико старику.

И она стала навещать их каждый день, приносила много еды. Больной человек почти ничего не ел, так что все оставалось старику. Через неделю До Хок-ро заметил, что потолстел, ремень на штанах пришлось застегивать на одну дырочку шире. А больной все валялся под одеялом и смотрел в потолок.

Но вот однажды До Хок-ро пришел с сопки, принес мешок травы, которую Масико называла «собачьи лапки», и увидел у двери свой топор — наточенный, со сверкающим лезвием. А человека нет дома. До Хок-ро задумался: для чего топор наточен? Видно, этот пришелец выздоровел. Никогда старик не встречал такого непонятного человека. Может быть, он слаб умом? За две недели он и слова не сказал, а все смотрел и улыбался. Сначала старик сердился: «Чего смотреть на меня, — думал До Хок-ро, — разве на мне картинки развешаны?» А потом эта улыбка стала пугать старика, пугать даже во сне. Когда вечером До Хок-ро укладывался на свою скрипучую кровать, над ним в темноте возникали бледное лицо и эта неподвижная улыбка. И если бы До Хок-ро подошел в темноте к человеку и зажег спичку, то увидел бы, наверное, те же глаза-ту же улыбку. А во сне старику представлялось какое-то болото, через которое надо идти, но идти он не решается: из черной трясины должен появиться длинный змей и нужно что есть силы поджимать пальцы на ногах, чтобы змей не заметил его. Этот змей почему-то и есть скорбная улыбка человека. А однажды ночью старик проснулся, будто толкнули его в грудь, и увидал: тот сидит рядом, возле его постели, и с улыбкой смотрит куда-то, а дверь раскрыта, и видно множество белых рассыпчатых звезд в проеме двери. До самого рассвета старик так и не заснул, следил, что будет делать этот странный человек. А тут, гляди-ка, топор наточил, словно бритву. Может быть, он узнал, что у До Хок-ро водятся деньги? Так нету теперь денег, украли. Только как ему сказать об этом и поверит ли?

До вечера старик ходил возле топора, косясь на его блестящее лезвие, и когда увидел, что человек идет домой, проворно спрятал топор в печку. А уже в глухое время ночи бессонному До Хок-ро пришло в голову, что незнакомец может пошарить рукою в печке и найти топор. Тогда старик пробрался к печке, достал топор, стараясь не звякнуть им о дверцу, и, прижимая холодное железо к груди, вышел из дома. Он отбежал подальше и закопал топор в цесок. Только после этого захотелось ему спать.

А утром пришла Масико, и нужно было растапливать печку, чтобы ошпарить собранную траву в чугунке с кипятком. Тут и хватились топора. Весь песок вокруг дома перерыл До Хок-ро, а все без толку. Тогда Масико дала денег старику, чтобы шел в город и купил новый топор. Этот пришелец выполз из дома, уселся на завалинку и глядел на старика. Он все понимал, казалось, улыбался и ни о чем не спрашивал.

— Живой? — крикнула Масико человеку.

— Хорошая погода, Машенька, — ответил тот и вдруг раскинул руки и сладко зевнул.

— Иди спать! — крикнула Масико и рассмеялась.

А До Хок-ро поплелся в город, до которого шагать

надо было едва ли не час вдоль моря, да еще километра на два в глубь острова тянулся город. Но старику хотелось, чтобы путь этот был вдвое длиннее, когда он без топора шел назад. До Хок-ро упорно смотрел на землю, под ноги, — может быть, валяется где ненужный топор? О, чего только не было на этой земле! Битое разное стекло, сверкавшее, как крошки солнца, рваная газетная бумага с крупными и мелкими буквами, клепка от бочки в засохшей глине и когтистая куриная нога, старые лужи с голубым небом и белыми облаками на дне, рваные ботинки, щепки, свиная щетина возле забора. И следы колес, которые куда-то укатили, и следы ног, которые куда-то прошли.

Возле базара До Хок-ро наткнулся головою на спящую лошадь — она стояла, наполовину просунувшись в проход меж двумя заборами загораживая собою тропинку, бегущую по краю улицы. Подняв с земли упавшую кепку, До Хок-ро в сердцах хватил кулаком по боку лошади и отшиб себе руку. Ленивое животное прошло вперед шага на три-четыре и снова задремало на месте, ослабив одну заднюю ногу. Старик потащился дальше, встряхивая ушибленной рукою.

— Э! Хок-ро! — услышал он вдруг свое имя.

Повернувшись на голос, старик увидел лесоруба Че-сана, молодого Че-сана, у которого полон рот был железных зубов. Тот сидел на корточках возле самой тропинки под своим забором и ничего не делал. И тут До Хок-ро вспомнил, что Че-сану вырезали его грыжу и он в это лето не ушел в лес. У него может оказаться лишний топор!

— Куда это, Хок-ро? — спросил Че-сан, глядя снизу вверх-к жмурясь под солнцем.

Че-сан если у вас есть старый, ненужный топор… совсем поломанный… выручите, — попросил До Хок-ро, утирая рукавом пот с подбородка.

— Сейчас вынесу, — тотчас отозвался Че-сан, поднялся и направился к дому, в котором жил пока один, без жены.

До Хок-ро перегнулся через низенькую ограду: обильная зелень кустилась на грядках, стлалась резная листва огурца, и колючие огурчики высовывались из-под нее. Старик одобрительно вздохнул: умеет парень работать!

Среди лесорубов Че-сан оказался самым молодым, он еще кипел неуемной жадностью к жизни и постоянно был озабочен поисками жены. Но с женами ему не везло — много их перебывало у него, и все уходили вскоре после свадьбы. Че-сан разорился на свадьбах, шутили лесорубы, молод еще для мужских подвигов, надо вырезать сначала грыжу, советовали они. «Ну держись теперь, холостые бабы!» — орал толстяк Паге, когда Че-сан наконец пошел на операцию своей чудовищной грыжи…

Че-сан отдал старику хороший топор, крепко насаженный на длинную рукоять. Дерево топорища было до блеска выскоблено осколками стекла.