Долину Ланта не могла разглядеть из-за плотной занавеси нового снегопада, но ее воображение рисовало образы оленей, лосей и диких коров, направлявшихся на свои места зимовки. Собаки могли бы там поохотиться. Конечно, были и другие желающие: тигр, чье рычание раздавалось прошлой ночью, или степной медведь, ревевший днем раньше.

Прошло уже три дня, а состояние ее друзей почти не улучшилось. Вернувшись в убежище, она подошла к ним. К счастью, цвет их лиц стал более-менее нормальным, пульс — сильнее, дыхание — глубже и спокойнее. Нагнувшись поближе, Ланта принюхалась к их дыханию и к запаху кожи. Кожа была свежей, а выдыхаемый воздух наконец очистился от странной мокроты. Ланта задумалась. Запах напоминал ей что-то липкое, вязкое. Легчайшая улыбка скользнула по губам — обоим не помешало бы почистить зубы. Впрочем, они уже пахли по-человечески.

Немного спустя Конвей пошевелился, когда она пыталась влить ему в рот ложку супа. Ланта стала вытирать ему подбородок, и он открыл глаза. Чистые, ясные глаза. Вздрогнув, она отпрянула с криком, чуть не пролив драгоценный суп. Он смотрел прямо на нее. Первые слова дались с трудом.

— Ты в порядке? Не больна, как мы? Что с Тейт? Она в порядке? Ее руки. — Он попытался жестикулировать. После трех дней неподвижности мышцы ослабели, координация нарушилась.

Ланта погладила его по щеке, откинула со лба волосы. Конвей спокойно лежал, и она знала — его наполняет чувство к ней. Закрыв глаза, он удовлетворенно вздохнул. Ланта чувствовала его счастье. Ее поцелуй в лоб был легким, как дыхание. Ей хотелось показать, как она рада его выздоровлению, тому, что он с ней. Нежность была обещанием, и в ее сердце она отозвалась долгожданной и радостной капитуляцией.

Безжалостная память напомнила Ланте, что Видение предупреждало ее о непонятной угрозе, о каких-то переменах. Закрыв глаза, она тихо запела. Успокоение пришло быстро. Глубокая концентрация помогала ей успокаивать голод, побеждать усталость. Но на этот раз поцелуй все время вклинивался в привычную цепочку мыслей. Вместо обычного ощущения уюта и безопасности ее охватывала безумная смесь жара и холода. Жара при мыслях о Конвее. Холода, когда она вспоминала угрозы Видения. В памяти всплыли слова.

Завет Апокалипсиса гласит:

«Любовь не есть приобретение, но лишение. Самая большая любовь та, что дается щедро и даром. Самая высокая любовь та, что находит силы отпустить возлюбленного. Самая высокая любовь может горевать, но не может отрекаться.»

Завет Апокалипсиса гласит:

«Ответь своему сердцу. Это то место, где Вездесущий живет в каждом человеке. Людские законы написаны, чтобы им подчинялись, ибо законы придают уважение человечеству и человеческому разуму. Законы Вездесущего обращены к душе и являются высшими. Вместе с кровью они дают пишу сердцу.»

Ланта неохотно вернулась к действительности, голова превратилась в клубок вопросов, оставшихся без ответа. Когда она наконец вышла из транса, веки Конвея подергивались. Он застонал.

Она тревожно нащупала его пульс. Успокоившись, Ланта улыбнулась Мэтту, потом повернулась к Тейт. Женщина не приходила в сознание. Конвей снова заговорил, на этот раз более уверенно:

— Ее руки. Сильно они ранены? Я не помню, как сюда попал. Я ведь не уронил ее, правда?

Переполненная гордостью, Ланта рассказала Мэтту, как он шел к их убежищу с Тейт на руках. Она и не пыталась ее скрыть. По правде говоря, она умолчала о том, что он упал, увидев, как она спешит на помощь. Не рассказала, что ей потребовалась вся воля, чтобы покинуть его и отнести сначала Тейт, каких-то двадцать шагов до убежища, что ей пришлось тащить и Мэтта. Она ответила, что они пробыли без сознания два дня, добавив:

— Доннаси очень изранена. Кости целы, но какое-то время от нее будет совсем мало проку.

Ланта приподняла ее забинтованную руку. Рука страшно вздулась под бинтами. Опухоль превратила кожу в отвратительное зрелище. Ногтей не было. Раны зияли красными полосками растянутого мяса.

Конвей взглянул на дверь, затем на Ланту.

— Как собаки? А лошади? Когда Тейт сможет передвигаться?

— Поправляйся. А потом мы обо всем поговорим. — Прервав поток его вопросов ложкой супа, Ланта получила секундную передышку.

Проглотив суп, Конвей сказал:

— Завтра я примусь за работу. Будешь мне помогать. Мы должны выбраться отсюда.

— Посмотрим. — Раздосадованной, но страшно довольной столь быстрым выздоровлением Ланте нужно было его отвлечь. Ее выручили собаки. Звук голоса хозяина привел их в восторг, и они громко залаяли, привлекая внимание. Чувствуя легкий стыд от того, что забыла про верных животных, она открыла дверь и жестом позволила им войти. Они чуть не задавили Конвея, тыкаясь мордами в его лицо, языки были похожи на влажные розовые полотенца. Пока еще слишком слабый, чтобы отогнать их, и в то же время обрадованный, Конвей отбивался как мог. Ланта попыталась их оттащить. И если в обычной ситуации она заслужила бы грозное рычание и близость смертельно опасных зубов, то сейчас они просто не обратили на нее внимания — казалось, собаки все понимали.

Успокоившись, они в конце концов подчинились команде Конвея и вышли. Ланта улыбнулась, глядя на их довольный вид. Повернувшись спиной к ветру, они посмотрели на нее, вильнули разок хвостами и уселись ждать. Ланта потрепала их по шерсти, шепча:

— Он стоит этого, правда? Вы же понимаете.

На следующее утро Конвей уже сидел, ожидая, когда Ланта вернется в укрытие после утренней молитвы. Взглянув на него, она нахмурилась.

— Что все это значит?

— Я же тебе говорил. Нам нужно уходить.