Но вскоре, когда Лиля уже совершенно освоилась в своем новом доме, роли между ними переменились. Это по-прежнему была нежная дружба, «обожание» – по возможности они все время были рядом, перешептывались и переглядывались, но теперь уже Ася стала в их союзе зависимой, а Лиля главной, и снисходительно позволяла Асе обожать себя.

С Диной у Лили не было таких сложных отношений. Сначала она Дину просто-напросто боялась, ей казалось, что Дина видит ее только как предмет для улучшения и воспитания. Она пыталась дружить с Диной, как домашний мальчик играет с уличными детьми – вежливо и опасливо. Ну, а потом она и Дину полюбила, не так, конечно, как Асю, ЛЮБОВЬЮ, но полюбила как родственницу, дальнюю.

Из-за холода все трое, Ася, Дина и Лиля, спали в одной комнате: Ася с Лилей на широкой, двуспальной кровати, на узком диване Дина. Они могли бы спать в разных комнатах – комнат было достаточно, и печурок-буржуек у Левинсонов было несколько, у Мирона Давидовича все было «не одно», но не было столько дров, чтобы топить сразу в нескольких комнатах.

Все трое ели одинаково скудно, овсяную кашу из такой мелкой замусоренной муки, словно ее уже кто-то жевал, селедку, суп из воблы, грубый черный хлеб, пили невскую воду. Все трое ели одинаково, мерзли одинаково, но выглядели по-разному. Дина была крепенькая, как морковка, как молоденький боровик, в общем, как что-то садово-огородное, и вся покрыта гусиной кожей; Ася с ее теплой смуглой кожей казалась очень здоровой и даже изнеженной; Лиля была фарфорово-хрупкая, тоненькая, в треть Аси.

Девушки спали, набрасывая на себя кроме одеял и пледов всю имеющуюся у них теплую одежду, Дина по лени и снисходительности к себе иногда спала не раздеваясь, а однажды они обнаружили ее спящей в пальто, шапке и ботинках. Лиля засмеялась, а Ася заплакала, приговаривала: «Бедная Диночка, ей хуже всех». Почему Дине было хуже всех, неизвестно, но Асе всегда казалось, что другим хуже, чем ей, холоднее, голодней.

– Когда я читаю его стихи, я... у меня будто бабочки в животе летают... Сегодня ты придешь ко мне, сегодня я пойму, зачем так странно при луне остаться одному. ...Соединяющий тела их разлучает вновь, но будет жизнь моя светла, пока жива любовь. Это как будто я его люблю как мужчину. Только усталый достоин молиться богам, только влюбленный – ступать по весенним лугам! На небе звезды, и тихая грусть на земле, тихое «пусть» прозвучало и тает во мгле [13] , – мечтательно произнесла Лиля и вдруг трагическим голосом добавила: – Ася, я СЛИШКОМ ХУДАЯ!

– Я так волнуюсь, что у меня тоже как будто бабочки в животе летают, – пропела Ася. – Вдруг он попросит меня выйти и прочитать перед всеми? Тогда ты лучше сразу меня убей... Можно я тебе сейчас почитаю?

Вот так всегда: Лиля про любовь, Ася про стихи...

– Конечно да, – обреченно сказала Лиля. – Хотя... лучше я послушаю вместе со всеми, это будет особенное ощущение – слушать твои стихи вместе со всеми, понимаешь?

Лиля хитрила: она много раз слышала Асины стихи и еще не успела по ним соскучиться.

У Лили были переводы, частные уроки, Лиля была вольная птичка, а Ася служивая птичка. Ася служила в учреждении Главторф... что-то вроде Союза коммуны Северной области... или нет, Северо-Западного Совнархоза... она никак не могла запомнить. В этом учреждении Ася печатала на машинке двумя пальцами и здоровалась с посетителями. Она все путала, перепечатывала одно и то же по нескольку раз, задумывалась и была совсем не похожа на совбарышню, а была похожа на девицу под окном с плывущими глазами.

У Лили было много интересов, а у Аси – поэзия и только поэзия. Вечерами Ася писала стихи, а Лиля ходила на Дворцовую набережную – в театральную студию, где ей ставили голос, на лекции все равно о чем, например о китайской литературе, на кинокурсы, где обсуждали Веру Холодную, Ивана Мозжухина, и на ритмическую гимнастику, где она лучше всех делала кувырок через голову. Все как-нибудь может пригодиться, например, на ритмической гимнастике Лиля приобрела умение на бегу поджать ногу и, не ушибившись, упасть навзничь.

Наслушавшись лекций, поставив голос, покувыркавшись через голову, Лиля возвращалась домой, и Ася читала ей свое новое стихотворение.

Ася охотно читала свои стихи всем желающим слушать, но только дома, а чужим стеснялась показать. Если бы не Лиля, она так бы и сидела под окном с плывущими глазами, но Лиля, действуя попеременно угрозами и лаской, уговорила ее попробовать поступить в поэтическую студию.

Поэтическую студию вел знаменитый поэт, кумир. И сегодня Асе предстоял судьбоносный вечер. Они с Лилей направлялись в Дом искусств. Ася, наконец, поборов робость, решилась, а Лиля ее сопровождала, – Ася одна ни за что не хотела идти, боялась. Она вообще была из тех девушек, которые без пары чувствуют себя неуверенно, до взрослости сохраняют это детское – ходить парой, кому-то на ушко нашептывать, на чью-то руку опираться.

– Я умру, как только увижу его, – вздохнула Ася. «Он» был руководитель студии, знаменитый поэт, кумир.

– Как ты думаешь, я ему понравлюсь? – спросила Лиля. «Он» был все тот же руководитель студии, знаменитый поэт.

– Ты же не пишешь стихов, – удивилась Ася и забормотала, прикрыв глаза: – Если встретишь меня, не узнаешь, назовут – едва ли припомнишь. Только раз говорил я с тобою, только раз целовал твои руки. Но, клянусь, – ты будешь моею, даже если ты любишь другого, даже если долгие годы не удастся тебя мне встретить [14] ...