К вечеру генерал выдохся. Целый день он ничего не ел. Мустафин ожидал, что хозяин вызовет японца к ужину и потребует отчета о переговорах в «Оазисе», но он не стал тревожить своего раба. Вероятно, хотел дать ему время на осмысление.

— Позови Гаврюху, и пусть прихватит аккордеон, — устало проговорил Белограй.

— Слушаюсь, Василь Кузьмич.

Ясно. Сегодня генерал будет пить горькую и под аккомпанемент выть на луну. Гаврюха играл знатно. И не только на гармошках, но и на гитаре, и даже на балалайке. Последняя была разбита о горб музыканта в момент вспышки гнева хозяина, что случалось нередко. Горб Гаврюхи все терпел. Не одна гитара разлетелась вдребезги о хилый позвоночник лейтенанта Гаврилы Афанасьевича Дейкина. Хорошо, что в доме пианино не установили — свалилось с воза при перевозке через тайгу, разбилось, погрязло в глиняной топи.

Гаврюха не заставил себя ждать. Из погреба на стол перекочевала четверть самогона и лоханка груздей. Фарфор и хрусталь остался стоять в буфете. Состояние хозяина ординарец понял с одного взгляда. На стол были выставлены свечи, печная дверца раскрыта для прибавки света и настроения, стакан наполнился мутновато-розовой жидкостью. Гаврюха сел в углу и тихо заиграл что-то очень мелодичное и печальное.

Генерал пил и что-то бурчал себе под нос. То ли подпевал в такт музыке, то ли разговаривал с привидениями.

Жарким сухим летом 45-го, когда уже никто не сомневался, что война России с Японией неизбежна, руководство Дальстроя приступило к сооружению береговых укреплений вдоль подходов к бухтам северной части Охотского моря. Полковник Белограй, руководивший всей лагерной системой северо-восточного ГУЛАГа, расформировывал новый этап, прибывший из Ванинского порта в зону малой транзитки. Майор Челданов нашел его возле автоколонны, прибывшей за пополнением.

— Василь Кузьмич, я к вам с неприятной новостью. Хотите казните, хотите милуйте, но я не в ответе за дела столичные.

— Что мямлишь, Харитон?

— Вот, взгляните. — Он подал полковнику узкую папочку с тремя листочками.

Белограй открыл ее и побелел. Несколько секунд он оставался неподвижным, потом хрипло спросил:

— Жив?

— Крепок. Ведет себя достойно.

— Вези его ко мне. И закрой рот на все замки.

Оставив дела Сорокину, Белограй сел в машину и отправился в свою еще дышащую свежей лиственницей и кедром усадьбу, где впоследствии будет создан центральный комендантский пункт. У него кружилась голова, он скрипел зубами, не зная, что ему делать и как поступить. В этой ситуации одного его решения было недостаточно. Нервы были натянуты, как струны. Желающих побренчать на них немало. Волчье логово. Вся страна превратилась в гигантский котлован, куда одичавший сброд шакалов-законотворцев и послушных исполнителей в погонах сгоняет невинное население.

Белограй ждал. Наконец двери открылись, и в избу ввели пожилого человека в военной форме без погон. Значит, в бане он еще не был и регистрацию не прошел.

Суровый старик стоял, гордо держа руки за спиной. Дверь захлопнулась, и они остались одни. Никаких сентиментальностей:

Белограй подошел к заключенному и встал перед ним лицом к лицу. Побои, синяки и подтеки привезены с Лубянки. Хорошо били, если за месячный этап не зажили.

— Как это случилось, отец?

На долю секунды взгляд арестанта потеплел, но тут же покрылся ледяной коркой.

— А ты не знаешь, как такие дела делаются?

— Мне с Колымы не видно.

— Они правы. Я виноват. Нарушил приказ командующего фронтом, не повел людей на верную смерть. Немцев мы разбили, но на двое суток позже срока. Не успел преподнести подарок ко дню рождения Отца Народов, зато сохранил жизнь тысячам солдат. Ждал трибунала, но мной занялся следственный отдел НКВД. Кто дал такое распоряжение, мне неизвестно. Ждал расстрела, получил двадцать пять лет с конфискацией и пожизненной ссылкой.

— Знаю я, чьих это рук дело. Значит, и Полину с дочерью арестовали?

— Дома я не был. С фронта на Лубянку.

— Кто следователь?

— Константин Кучер, старший майор госбезопасности.

— В тюрьмах держали?

— Только на Лубянке. Далее этапом сюда.

— Значит, определили это на месте.

— Похоже, подарок тебе приготовили.

— Это я понял из твоей сопроводительной портянки. Смертный приговор заменен на лишение свободы. Есть выписка из постановления коллегии Верховного суда по представлению прокурора СССР Горшенина. Только Горшенин не похож на доброго дядюшку. Он знает одно слово: «Расстрел!», этого попугая другим словам не обучали. Приказ пришел свыше, а попугай его прокукарекал.

— Кому я нужен?

— Нужен не ты, не я, нужна интрига. Игра. Извазюкать человека в дерьме, вылить на него ушат и посмотреть на результат. Они это любят. Им нужно покаяние и лизоблюдство. Расстрелять просто, унизить и растоптать куда приятнее.

— А говоришь, Вася, что тебе с Колымы ничего не видно. Лучше меня в их комбинациях понимаешь. Я солдат, на поле боя мне все видно. Передо мною враг. Моя задача — выиграть сражение. Делать пакости из-за угла я не приучен. Не специалист.

— Я тебя вытащу из этой трясины. Способов много. Здесь я хозяин. И уж если они привезли тебя сюда, значит, так и было задумано.