Шрифт:
Но кто хочет жить, должен побеждать, ибо победители отнимают жизнь у других, а те сами умирают...
Ярослав поправил одежду, разгладил бороду, смахнул с лица остатки растерянности, возвратился к своим. Его приветствовали радостно и искренне.
Ситник уже засучил рукава, подошел с огромным ловецким ножом к огромной туше вепря.
– Подожди, - остановил его князь, - взять вепря на бревно - и в Бересты.
– Бревнышко поломается, - выскочил к Ярославу слюнявый шут, растягивая свою и без того широкую, как голенище, морду в улыбке.
– Новое вырубим.
– Будничные слова, он это отчетливо чувствовал, приносили душевное успокоение, поэтому Ярослав охотно включился в словесную перепалку с Бурмакой.
– Или же тебя, Бурмачило, заложим вместо бревна.
– Ги-ги!
– хохотнул шут.
– А кто же понесет? Кони или люди?
– Люди!
– Лишь бы не кони, потому как жаль безгласной скотины, а люди вытерпят. Человек все вытерпит, а кони и князья терпеть не умеют.
– На том же месте, где ты болтаешь, - сказал почти торжественно Ярослав, - заложим поселение людское.
– И назовем Ярославец!
– воскликнул тотчас же Бурмака.
– Ярославль Киевский, - взмахнул своим огромным ножом Ситник.
– Чтобы всюду были Ярославли, по всей земле. Пусть славится имя твое, княже!
– Веприще - вот как назвать, - сказал князь, - потому что я впрямь кабан был огромный.
– Разве это кабан?
– пырнул сапогом в вепря Бурмака.
– Разве это вепрь? Так себе, веприк.
– Вот и назовем село Веприк, - улыбнулся князь.
Шут запрыгал, захлопал в ладоши:
– Веприк, веприк, хрю-хрю! Глупым был князь, да занял ума у Бурмаки!
– Что ты мелешь, шут!
– зашипел на него Ситник.
– Или ты уже и вовсе спятил с ума?!
– А князь наш глупый не потому, что глупый сам, а потому, что такими дураками, как ты, окружил себя!
– подбоченился шут.
Ситника боялись все, ему принадлежали дела тайные и грозные, лишь Бурмака не проявлял ни страха, ни уважения к этому княжьему боярину, ему было все равно, на кого разевать свой ротище, он мог начать перепалку с самыми близкими людьми Ярослава, а князь этим лишь тешился.
Бурмаку он нашел несколько лет назад в селе на днепровской переправе. Жили там перевозчики, рыбаки, косари, народ как на подбор, не пугливый и такой красоты, какую лишь Днепр дает тем, кто с малых лет засматривается в его воды и орошается его росами. И вдруг среди этих красивых и сильных людей родилось нечто отвратительное, какой-то недоносок, выкидыш появился на свет; пока он был мал, никто и не замечал, видно, его никчемности, а когда однолетки выросли, а он остался таким же малым, лишь покорченным в разные стороны, тогда все и заприметили; сам же он налился злостью и обидой на всех людей, на целый свет белый, и вот прозвучала первая ругань, принесенная человечку слюной на язык, сболтнул он что-то злое и глупое, назвали его за это Бурмакой [58] , посмеялись, кто-то даже накормил, чтоб отвязался. Бурмака кого-то там обругал еще и еще, его снова накормили и снова смеялись извинительно, покровительственно, как умеют смеяться сильные, уверенные в своем превосходстве люди, а карлик смекнул, что может удержаться на этом свете одним лишь своим языком, и распустил его, что называется, на всю губу, и уже не было на него управы.
58
Бурмака - ворчун, брюзга.
Князь услышал проклятие Бурмаки на переправе. Карлик тащился за перевозчиками, мешал им делать свое дело, бранился на чем свет стоит.
Перевозчики посмеивались над глуповатым карликом, кто-то позвал его к чугунку с ухой. Бурмака побежал туда, начал хлебать уху и при этом ругал изо всех сил того, кто его кормил.
– Чтоб тебе кость поперек горла встала!
– А приведите-ка его ко мне, - велел Ярослав.
Бурмака не захотел идти к князю.
– Ежели нужно, пускай сам притащится ко мне, - выкрикнул Бурмака. Или у него, может, ноги отнялись? Или покорчило? Или какая хворь напала?!
Ярослав никогда не стерпел бы напоминания о его несчастных ногах, но тут почему-то не обратил внимания на брань карлика, почти послушно пошел, прихрамывая, к Бурмаке, сказал ему примирительно:
– Хочешь ко мне в службу?
– А пускай тебе нечистая сила служит!
– трахнул о котелок деревянной ложкой карлик.
– Дураком ты был, дураком и останешься. Золота нацеплял на себя, как собака колючек. Сапоги зеленые. Не из жабьей ли кожи пошили тебе холуи?
– Будешь иметь и золото, и сапоги такие же, и все, как у меня, пообещал Ярослав, сам еще не ведая, зачем ему этот слюнявый отвратительный крикун.
– Подкупить хочешь Бурмаку?
– закричал карлик.
– Так не дождешься же! Золота твоего не хватит для моей мудрости. Чтоб ты подавился своим золотом, награбленным и накраденным!
Смеялись все: перевозчики, княжеские люди, сам Ярослав. Князь подумал: вот такой пускай себе бранит. Никто всерьез не примет его брань, а перед богом оправдание: не вознесся в гордыне, выслушиваешь каждый день слова хулы. Лучше самому держать возле себя глуповатого хулителя, чем ждать, пока придет умный и укажет всем на твои настоящие прегрешения и преступления.