Шрифт:
– Благодарю, не употребляю, - еле заметно улыбаясь, ответил Отава.
– У вас хорошее настроение?
– полюбопытствовал зондерфюрер.
– Было бы лучшим, если бы мы с вами не встречались, - пошел напролом Отава.
– Прошу помнить, - сухо сказал гестаповец, - тут не шутят.
– Знаю.
– Тут отвечать на вопросы.
– Или не отвечать, - уточнил Отава.
– Нет, - облизывая губы, наклонил голову гестаповец, - отвечать.
Он смотрел на Отаву исподлобья, смотрел долго, между ними произошел поединок взглядов: Отава выдержал эту молчаливую борьбу, но гестаповец не разочаровался и даже, как видно, не рассердился, упруго поднялся с места, прошелся по комнате, затем приблизился к столу, отпер ящик, посмотрел на какие-то бумаги, достал из другого ящика несколько чистых больших бланков с изображением хищного фашистского орла вверху, сказал, садясь:
– Вы будете рассказывать.
– Что именно?
– не понял Отава.
– Все.
– Но что именно?
– Вы - профессор Отава. Так?
– Раз вам это известно, то в самом деле так. Я Отава. Был профессор. Теперь просто...
– Мы еще будем говорить об этом. Большевик?
– Как все, - сказал Отава.
– Как весь мой народ.
– Я спрашиваю - вы член партии большевиков?
– Сейчас это не играет роли.
– Я спрашиваю.
– К сожалению, не был членом партии, но теперь жалею. Очень сожалею.
– Моральные критерии нас не интересуют. Дальше: с какой целью вы остались в Киеве?
– То есть?
– Зачем вы остались в Киеве? Варум, то есть почему?
– Но ведь... странно... Это - мой город... Здесь мой отец, дед, все...
– Моральные категории нас не интересуют. С какой целью вы остались?
– Что касается меня, то тут были разные причины, но... Весь народ остался на своей земле. Вы что - будете допрашивать весь наш народ?
– С какой целью?
– не слушая его, торочил свое зондерфюрер, что-то быстро царапая простым карандашом на бумаге.
– Спасал исторические сооружения Киева, - сказал утомленно Отава, соборы, Лавру... Это, конечно, бессмыслица, один человек здесь ничего не мог поделать, но мне помогали... Многие люди помогали, хотя, конечно, у людей - другие заботы... Но не будем об этом...
– А какая цель?
– Гестаповец долбил в одно место, будто дятел.
– Все, больше мне сказать нечего.
– Кто остался с вами?
Отава решил, что речь идет о Борисе. Конечно, они знают о сыне точно так же, как уже всё знают о нем, но произносить имя сына в этом логове смерти он не мог.
– Один, - сказал он, - я всегда был одиноким... Кто хочет идти на риск открытий и новых теорий в науке, должен быть готовым к одиночеству...
– Повторяю: нас не интересуют категории моральные. Я спрашиваю, кто ваши сообщники?
– Сообщники? В чем?
– В вашей работе.
– В какой работе? Я же сказал, что работа ученого требует...
– Нас не интересует ваша работа ученого... Нас интересуют ваши сообщники по подрывной работе против рейха... Здесь, в Киеве...
– Кажется, вы сказали, что здесь не шутят?
– холодно напомнил Отава. Что должны означать ваши слова?
– Означают то, что означают.
– Зондерфюрер толкнул несколько исписанных листов к Отаве, подложил ему остро заточенный карандаш. Подписывать. Могу перевести.
– Не нужно, я понимаю по-немецки, - сказал Отава, просматривая записи, и отодвинул один за другим листы к гестаповцу. Карандаш он вовсе не брал в руки.
– Здесь написано, что я остался в Киеве, имея задание вести подрывную работу против немцев. Это неправда. Никто не давал мне никаких заданий. Остался я совершенно случайно. Должен был эвакуироваться, но... Просто мой странный характер послужил причиной... Но задание... Подрывная работа... Это смешно... Я не могу подписывать такое.
– Не подпишете - результаты будут обычные, - равнодушно произнес гестаповец.
– Это неправда.
– Результаты будут обычные, - поднялся гестаповец, - прошу подумать. Он запер ящики и вышел, оставив Отаве исписанные крупным, отчетливым почерком листы с черными орлами вверху и остро заточенный карандаш.
Отава еще немного посидел и снова направился к окну изучать внутреннюю гестаповскую тюрьму, тихую и притаившуюся внешне, похожую на хорошо охраняемый склад для сбережения государственных сокровищ.
Неужели Шнурре вытащил его из лагеря смерти лишь для того, чтобы сейчас подвергнуть допросу в гестапо? Но ведь это же бессмыслица! Его могли тысячи раз допрашивать в самом лагере, могли забрать в гестапо прямо оттуда, не завозя на квартиру, не устраивая этого спектакля с возвращением к жизни, к привычной обстановке. Быть может, и с Борисом, с его спасением, - тоже спектакль? И этот вызов и допрос - тоже одно из действий умело отрежиссированного кем-то спектакля? Но кем и с какой целью? Какой интерес представляет для них нелюдимый профессор, ломавший себе голову над какими-то там тайнами искусства времен Киевской Руси? Был бы он физик, математик, металловед, имел бы дело с оборонной техникой, авиацией, с моторами. А так - фрески, мозаики, попытка реконструировать последовательность событий, имевших место тысячу лет тому назад. Кого бы это заинтересовало?