— Повоевали и будя! — сказал молодой казак в толпе казаков, одетых в форменные шинели без погон, и засмеялся.

— Господа, — раздавалось с паперти, и голос оратора истерическим воплем несся над толпою. — Я повторяю вам речь, сказанную вчера на Кругу нашим выборным атаманом Алексеем Максимовичем Калединым, тем самым, которому, вручая Атаманский пернач, сказал наш выборный помощник атамана Митрофан Петрович Богаевский: «По праву древней обыкновенности избрания войсковых атаманов, нарушенному волею Петра Первого в лето 1709 и ныне восстановленному, избрали мы тебя нашим войсковым Атаманом». Господа! В те майские дни свободы мы вернулись к тому славному, счастливому времени, когда казаки горделиво говорили: «Здравствуй, Царь, в Кременной Москве, а мы, казаки, на Тихом Дону!»

— Ишь ты! Царя вспомнил, — сказал тот же молодой казак. — Это что же, опять под офицерскую палку да на польскую границу под двуглавого орла становиться.

— Господа! Если не будет сокрушен немецкий милитаризм, то Вильгельм по частям заберет нашу федеративную республику, начиная с Украины, которая этой федерации так добивается! Кто идет с большевиками? Немцы и пленные мадьяры, латыши и китайцы посланы разгромить Дон и уничтожить, с лица земли стереть самое имя казака.

— Неправда! — раздался голос из толпы одетых в форменное платье казаков. — С большевиками идут казачьи вожди Голубов и Подтелков. Идет трудовое казачество освобождать Дон от засилья калединцев, идут рука об руку с трудовым народом.

Томительная тишина наступила на площади. Было так тихо, что вдруг отчетливо стал слышен весенний писк воробьев и частая капель воды по темным лужам с крыш торговых рядов, окружавших площадь. Оратор поник головою и, казалось, растерялся от этого крика.

— Я не убеждать и не спорить с вами пришел, а пришел передать призыв Круга и Атамана Каледина вооружаться и формировать станичные дружины на защиту Тихого Дона! — сказал он глубоким проникновенным голосом, и на бледном, нездоровом, вдохновенном лице его пламенем загорелись светлые глаза.

— Коли атаман Каледин желает блага, то пусть он покинет свой пост. А не добровольческие дружины собирать для защиты буржуев! Нам Голубов с большевиками зла никакого не сделает. Большевики борются против засилья мирового капитала, — твердо выговорил как бы заученную фразу казак лет двадцати пяти в серой папахе и шинели без погон.

— Вы кто такой и от кого говорите? — спросил оратор.

— Я делегат 41-го казачьего полка, — хмуро сказал выступивший казак. — Мы порицаем выступление буржуазного генерала Каледина и приветствуем товарищей солдат, крестьян, рабочих и матросов, борющихся с буржуазией.

— Господа, вы слышали! Ведь это измена казачеству. Таких людей вешать надо!

— Руки коротки!

— Он делегат. Какая же это свобода!

— Офицер говорит, так его слушать надо, а когда трудовой казак правду-матку отрезал, так на него окриком.

— Каждый могёт свое мнение высказывать.

— Господин есаул, — проговорил, выступая, молодой офицер в солдатской шинели с погонами сотника, а его лицо внезапно стало бледным как полотно. — Позвольте сказать. Сопротивление безполезно. На нас идет вся Россия. Их сила. И вас, и меня все одно повесят.

— Так! — загремел, вдруг вспыхивая, оратор и поднял кверху обе руки со сжатыми кулаками и с силой ударил ими по столику, стоявшему перед ним. — Так! Это мне наплевать; я повесил не одного комиссара; а вот обидно будет вам, ничего не сделавшим для Дона, когда вас будут вешать!

— Постойте, господа, — вмешался, поднимаясь на ступени паперти, станичный атаман и поднял свою атаманскую булаву.

— Замолчи, честная станица, — одушевленно крикнул старик с седыми усами с подусками, в судейской фуражке. — Замолчи, честная станица! Атаман трухменку гнет!

Кругом засмеялись.

— Ловко, Парамон Никитич!.. По-старому… уважил… — раздались голоса среди стариков.

— Как значит, господа, атаман Каледин, наш выборный атаман, — волнуясь, заговорил станичный атаман, — и мы его выбирали, чтобы его приказ сполнять все одно, как закон, и приказ его в том, чтобы, значит, всей станице поголовно подняться и итить оруженною, и, кто могёт, на конях в Новочеркасск на защиту Дона, то полагательно мне, мы должны оный приказ исполнить… И не медля дела, отслужимши молебен, собираться и в поход.

— Правильно! В поход! — закричали несколько человек.

— Товарищи! Это братоубийственная война, — оборачиваясь и разводя руками, заговорил бледный офицер, ища поддержки у строевых казаков, стоявших отдельною группою.

— Ну, чаво там! Повоевали и будя, — сплевывая семечки, проговорил молодой казак.

— Господа! — воскликнул первый оратор, — мы должны защищать родной Донской край. Пусть гибнет Россия, если это ей так желательно, но мы хотим свободы, той свободы, которой так жадно мы ожидали столько долгих веков.