Шрифт:
Шлоссберг, одетый во френч, имел под ним рубашку со штатскими высокими крахмальными воротниками, подпиравшими его подбородок. На нем были длинные брюки и штатские ботинки на шнурках. Он один был без ремня на френче, висевшем на нем свободно, как штатский костюм. Голое синевато-белое лицо его с глубокими синяками под глазами было нездорово. Взгляд был тусклый и усталый, движения медленные, ленивые. Он протянул Зое руку с длинными тонкими пальцами и холеными отшлифованными ногтями жестом короля, ожидающего, что у него поцелуют руку. Волосы бледно-желтого цвета были тщательно разобраны пробором и блестели. На лбу и на затылке уже была лысина.
Товарищ Дженни была одета в мужскую рубашку с галстуком ярко-красного цвета, зашпиленным булавкой с адамовой головой. Поверх рубашки был пиджак синего тонкого сукна. Такая же юбка охватывала ее узкие бедра и кончалась немного ниже колена. Дальше были высокие желтые сапожки на шнурках. Она была бы красива со своими обесцвеченными водородом светло-желтыми волосами, с большими задумчивыми, загадочными глазами, если бы ее лицо не было мертвенно-бледно нездоровою бледностью белокровия. Она смотрела то на того, то на другого из гостей пристальным печальным взглядом и вдруг разражалась веселым истеричным смехом. Тогда лицо ее оживало.
Зоя Николаевна при виде стольких незнакомых мужчин совершенно потерялась, но гости не смущались. Они вошли в ее квартиру, как в свою собственную, и Гайдук, ни у кого не спрашивая позволения, закурил толстую папиросу.
— Не удивляйтесь нашей безцеремонности, — мягко сказал Шлоссберг, обращаясь к Зое Николаевне. — Война нас сделала такими. Мы привыкли жать, где не сеяли.
— Под каждым дерева листом ей был готов и стол, и дом, — развязно сказал Осетров. — Товарищу Ниночке привет. Как ваша муза? Нащелкали что-либо?
— Немного есть, — отвечала Ниночка.
— Прочтете?
— Это уже, как хозяйка, — сказала Ниночка.
— Коммуна, Ниночка, коммуна! Давайте выберем председателя, если хотите, но не хозяйка. Где хозяйка, там есть работники. А мы не работники. Аминь! «Быть посему!», «прочел с удовольствием» — так говорит Николашка-кровавый, — сказал Осетров.
— Пожалуйста, читай, Ниночка, — сказала Зоя Николаевна.
— Просим, просим!
— Нет, я не буду первая. Пусть Шлоссберг прочтет что-нибудь хорошее.
Шлоссберг не отказывался. Он подошел к роялю, и товарищ Дженни покорно пошла за ним и села на табурет. Она взяла несколько тактов похоронного марша, потом смолкла и редкими торжественными аккордами сопровождала мелодекламацию Шлоссберга.
Как удар громовой, всенародная казньНад безумным злодеем свершилась;То одна из ступеней от трона царяС грозным треском долой отвалилась…Дженни ушла в басовой ключ, и клавиши звучали мягко и торжественно.
Мрачен царь… Думу крепкую думает он,Кто осмелился стать судиеюНад тобою, над верным слугою моим,Над любимцем, возвышенным мною.Шлоссберг рисовал грозную картину видений Царя, нарисованную Ольхиным в его стихотворении «На смерть Мезенцева»..
Царь стоит и не верит смущенным очам;Как на глас неземного веленья,Поднялись и проносятся мимо негоРой за роем живые виденья.Измождены, избиты, в тяжелых цепях,Кто с простреленной грудью, кто связан,Кто в зияющих ранах на вспухших спинах,Будто только что плетью наказан.Тут и лапоть крестьянский, и черный сюртук,Женский локон, солдатик в мундире,И с веревкой на шее удавленный труп,И поэт, заморенный в Сибири.Все притихли. У Зои глаза были полны слез. Она чувствовала, как колебалась ее любовь к Государю, и Монаршая милость теряла свое обаяние.
Шлоссберг долго читал среди затихших гостей, и звуки рояля уже бурно слились в жгучую мелодию, гремели угрозой и бунтом, и пылко и гневно уже не говорил, а кричал слова мести Шлоссберг:
И висит эта туча, и будто бы ждет,Словно крылья орел расправляет,Но ударит твой час, — грозовая стрела,Как архангела меч, засверкает.Каждый стон, каждый вздох, пролитая слезаВ огнедышащих змей обратятся,И в давно зачерствелое сердце твоеМиллионами зубьев вонзятся!Шлоссберг понизил свой голос почти до шепота, Дженни под сурдинку играла похоронный марш.
Полумрак, тишина… пышный гроб и налой,Образа с восковыми свечамиИ покойник с суровым холодным лицом,С искаженными смертью чертами.Несколько секунд в гостиной царила тишина.
— Здорово! — сказал Осетров.
— Да! Эт-то талантище! Эт-то писатель, — проговорил молчавший пока Гайдук.
— Товарищи, — сказал Кноп, — а как у вас в пулеметном полку насчет песен и литературы?