Для крестьянской жены или девушки было еще честью, если ее насиловали тут же на краю дороги или за соседним кустом, а еще большей честью, если сразу претензию на нее заявляла дюжина ланкскнехтов, бросавших жребий, чтобы установить очередь. Та же судьба, естественно, грозила всем женщинам, предпринимавшим путешествие без надежной мужской охраны и попадавшим в руки шайки солдат /…/.

Все без исключения подвергались насилию. Особенно варварски, конечно, вели себя ланкскнехты при взятии осажденных мест. В таких случаях «право» было ведь на их стороне, и правом этим пользовались, насилуя женщин особенно утонченным образом и потом убивая жертвы своих скотских вожделений. Вот для примера описание событий, имевших место при взятии и опустошении городка, описание которого мы находим у одного хрониста:

«Много замужних женщин и девушек, даже беременных, подверглось насилию как в самом городе, так и за его чертой. У одной беременной женщины вырвали груди. Двенадцатилетнюю девочку растлили до смерти, изнасиловали даже почти столетнюю старуху. /…/ На глазах у мужа опозорили и увели жену и молоденькую дочку, а его самого убили» и т. д.

Эта картина типична, и из истории Тридцатилетней войны можно было бы привести еще сотню подобных описаний». [216]

Притом опасность для деревенских жителей исходила не только от главных сил действующих армий, но и от сопутствующих любой армии отрядов шакалов, вовсе не жаждавших оказаться на острие военных действий. Рыскающие шайки дезертиров, мародеров, армейских фуражиров и просто отставших солдат, вовсе не подвластных никакой дисциплине, неизменно наводили ужас на население мест, примыкавших к пунктам сражений, осаждаемым городам и замкам и маршрутам походов.

Тридцатилетняя война 1617–1648 годов умиротворила католиков и протестантов, но унесла столько жизней, что многие сельские местности и города Империи буквально обезлюдели, особенно в Баварии.

Большую часть этого времени военные действия почти непрерывно шли на территориях Баварии, Австрии, Богемии, Моравии, Венгрии — местожительство предков Гитлера было в самом центре этой резни!

Притом потери мирного населения проистекали не только от солдатских грабежей и насилий: «В Тридцатилетнюю войну эпидемии вызвали в Средней Европе огромные опустошения. Источником эпидемий неизменно была армия. Где бы она ни появлялась, вслед за ней распространялась эпидемия, которая уносила тысячи людей гражданского населения. /…/ урон от эпидемий был очень велик и в армии. Уже в самом начале военных действий, т. е. зимой 1618–1619 гг., богемская армия под Будвайсом потеряла от заболеваний более 8 тыс. человек, или две трети своего состава» [217] — это происходило, напоминаем, в самой непосредственной близости от родных мест Гитлеров.

«В 1620 г. в Австрии и Богемии среди плохо питавшихся войск Католической лиги возникла эпидемия сыпного тифа, от которой погибло 20 тыс. баварских солдат. В последующие годы солдаты Валленштейна [218] разносили заразу по всей Германии; тысячи больных солдат, брошенных армией, умирали от тифа, дизентерии и других болезней». [219]

Подобные ужасы уже не возобновлялись в течение последующих двух с половиной веков, но нужно помнить, что и периодические войны с Турцией захватывали в 1661–1664 и в 1682–1699 годах почти всю Нижнюю Австрию и лишь в XVIII веке переместились сначала на территорию Венгрии, а потом еще дальше на Балканы.

Войны же Австрии с ближайшими и отдаленными европейскими соседями нередко и в XVIII столетии приводили к жесточайшим сражением совсем неподалеку от этих мест — и в Баварии, и в Богемии.

Еще позднее, во время Наполеоновских войн, французы четырежды вторгались в Австрию и дважды захватывали Вену (в 1805 и 1809 годах), а тяжелые военные действия происходили и в Мюнхене, и в Зальцбурге.

Снова, таким образом, леса на австрийско-богемской границе подвергались нашествиям дезертиров, мародеров и фуражиров: «Основной проблемой было снабжение войск. Вне Франции они квартировали, как правило, в сельской местности, это означало, что еда и вино, зерно и скот изымались безо всякой компенсации. Все сено шло на корм лошадям, которые иначе бы паслись на ржаных и пшеничных полях (если те не были вытоптаны военными маневрами). Военной полиции на оккупированных территориях не существовало, поэтому вечно пьяные оккупанты могли безнаказанно грабить и насиловать. Обычная полиция, сопровождавшая войска, вела себя таким же образом». [220]

При всем при том: «Из призванных на военную службу мало кто возвращался домой, а вернувшиеся рассказывали об ужасных лишениях, которые им пришлось перенести». [221]

Еще через треть столетия революция 1848–1849 годов прокатилась по всем окрестностям богемских и австрийских гор и лесов.

На улицах самой Вены, куда в 1853 году уехал из родных мест шестнадцатилетний будущий отец Адольфа Гитлера, не остыли еще, образно выражаясь, потоки крови, пролившейся совсем недавно.

О каких вообще заданных социальных рамках можно говорить при такой истории?

Каким таким волшебным образом все поколения фамилии Гитлер или какой-либо другой могли в такой местности вообще сохранять не только какой-то достаток, но и свои жизни, а главное — не бежать куда глаза глядят в поисках лучшей участи, подобно многим другим жителям германских государств, а устойчиво сидеть на месте, явно пребывая в достаточно благополучном состоянии, действительно достойном сохранения и упрочнения?