Шрифт:
Вот к рассмотрению этих извивов мы и приступим.
1.6. Иоганн Непомук рвется к сокровищам.
Кто должен был оставаться хранителем семейных сокровищ Шикльгруберов после 1817 года?
Об этом мы уже рассуждали, а сейчас повторим это чуть более развернуто.
Учитывая, что все прочие члены семейства Шикльгруберов, принадлежащие к генерации Йозефа и Марии Анны, оказались, в конечном итоге, людьми достаточно ничтожными, а их потомки вовсе не играли никаких заметных ролей, обратившись-таки в заурядных крестьян или даже батраков, то единственным кандидатом на эту роль оставался старый Иоганнес Шиккельгрубер. Возможно, что об этом как-то и когда-то проговорилась Георгу сама Мария Анна — ложе любви, повторяем, не самое подходящее место для сохранения секретов!
Иоганнес был еще не очень старым в 1821 году — ему тогда исполнилось только 57 лет, и он вполне мог справляться самостоятельно с обслуживанием тайника с сокровищами, использованием его по мере собственных надобностей и перемещением его с места на место, если это также диктовалось обстоятельствами.
Зачем и почему он продолжал хранить эти сокровища, практически никак не используя их по назначению, — это остается определенной загадкой, каковыми, впрочем, весьма нередко озадачивают люди, весьма богатые, всех прочих, таковыми не являющихся!
До последнего тезиса автор впервые дошел не сам, а вычитал его много лет назад, в глухие коммунистические времена, в одном из судебных очерков в «Литературной газете». Там рассказывалось о некоем мелком советском деревенском служащем, долгие года занимавшегося хищениями, осуществляемыми по простым и гениально разработанным им самим схемам, нажившим на этом невероятные деньги и, наконец, разоблаченным. Как и положено, преступника посадили, а деньги конфисковали.
Автор очерка, однако, был поражен тем обстоятельством, что осужденный (уже не молодой человек) по соображениям конспирации не пользовался буквально ни копейкой из добытых им средств, постоянно продолжал вести образ жизни малооплачиваемого работника и даже похоронил любимую жену, которая много лет тяжело страдала какими-то хроническими заболеваниями, но не могла себе позволить воспользоваться услугами весьма необходимых ей курортов: этому семейству такое было официально не по карману — как бы ни надрывалась коммунистическая пропаганда о вседоступности всех социальных благ для всех жителей социального рая! Дочь осужденного, уже взрослая женщина, выросшая в нищете, не могла поверить, что у ее отца имелись хоть какие-то деньги!
Когда же автор очерка задал осужденному вопросы, весьма естественные и на наш тогдашний взгляд: как же так? зачем? почему? — то герой очерка ему отвечал, что эти вопросы тот задает лишь потому, что сам никогда не был богатым человеком!
Официальная мировая хроника знает не менее странные особенности поведения общеизвестных богатейших людей. Достаточно упомянуть, например, техасского миллиардера Ханта, который на старости лет из экономии не пользовался парикмахерскими, а стриг себя сам, и никогда не парковал свой автомобиль возле собственного офиса, поскольку там была платная стоянка, а предпочитал проходить пешком несколько кварталов. А ведь старик начинал, казалось бы, с широкого размаха, лихих дел и постоянного риска — был в молодости профессиональным игроком в карты!
Отметим, однако, и вполне здравое соображение, которое, несомненно, никак не мог упускать из виду сам Иоганнес.
Он, конечно, прекрасно понимал, что живет не среди ангелов и не среди одних только овечек и барашков. Семейный клад был его своеобразным страховым полисом: пока старик в одиночестве владел тайной клада, это сохраняло безопасность его жизни. Потеряй он монополию на такую информацию — и новый совладелец секрета оказался бы перед искушением самому завладеть сокровищами, а также мог позаботиться и о молчании нежелательного единственного свидетеля!
Достаточно же широковещательная раздача сокровищ родственникам и знакомым и обращение в результате себя самого в относительно небогатого рентнера (соответствующего его теперешнему видимому статусу), освобожденного тем самым от риска смертельной опасности, на самом деле ее не устраняло — всегда возникал соблазн проверить, а много ли еще у него осталось, да это угрожало и возможностью возобновить преследования со стороны алчных властей. Словом, чем тише он себя вел, тем было лучше и для него, и для его окружения!
Но что-то с этим кладом надлежало делать: не мог же ведь Иоганнес унести его с собой на тот свет! Такие мысли, разумеется, должны были одолевать его.
Как он подходил к решению этой проблемы изначально, непосредственно после 1817 года — уже и неважно. Но вот теперь, после 1821 года он, вполне возможно, также ожидал, подобно Георгу Хидлеру, возвращения в родные края любимой дочери Марии Анны, имевшей большее право на наследование этих сокровищ, чем кто-либо иной из остававшихся в живых; тогда это даже делает честь его долгому пассивному ожиданию.
Так или иначе, но Иоганнес, повторяем, поселился у кого-то из родственников в соседней со Штронесом деревушке (Клянмоттен, № 9) и жил там себе пока что припеваючи, обеспечив, очевидно, соответствующее отношение к себе окружающих, как к умеренно состоятельному и небесполезному члену общины.
Это должно было быть достаточно обычным явлением в краю потомственных разбойников и контрабандистов, а истинные размеры упрятанных сокровищ оставались притом тайнами их владельцев — подобно содержимому банковских сейфов!