– Нет, с меня хватит. – И я ставлю книгу обратно на полку.

Снова повернувшись к Эрике, я вижу, как она направляется вглубь библиотеки. То, что сейчас произойдет, может кончиться для меня такими неприятностями, что я стараюсь не думать об этом. Ведь дело в том, что у нас с Эрикой нет места, где мы могли бы побыть вдвоем. Ко мне она придти не может – более того, ей даже не полагается знать, где я живу, – а ее отец редко выходит из дома. Однажды вечером – мы тогда только начали встречаться, – я остался в библиотеке после закрытия, и мы с Эрикой нашли себе местечко в комнате для отдыха сотрудников и с тех пор всегда проводим время там. Когда я вхожу в комнату, Эрика уже готовит чай – это входит в наш ритуал. Заперев дверь, она снимает туфли и чулки, потом сбрасывает нижнюю юбку и трусики. Я тоже снимаю брюки и трусы. Все эти предосторожности вряд ли кого-то обманут – каждому ясно, чем мы тут можем заниматься, – но тем не менее мы рассчитали, что пока сторож, отперев входную дверь, дойдет до нашей комнаты, мы успеем надеть нижнюю часть своего туалета и не будем застигнуты на месте преступления. Сторожами тут работают штатские немцы, так что если сунуть им какие-нибудь деньги, то, может быть, все и обойдется.

В комнате совсем темно – лишь тускло горит лампочка сигнализации да в окно падает луч света от уличного фонаря. Я откидываюсь на спинку дивана, и Эрика приносит чай.

– Rate mal, was heute passiert ist? [13] – говорит она.

Но я не успеваю догадаться, что же такое сегодня случилось, – Эрика начинает рассказывать сама.

– Ты знаешь полковника Уоллера? Ну, такой большой, здоровый?

Нет, я его не знаю.

– Да наверняка ты его видел. Он часто сюда заходит. Сам никогда ничего не читает, только берет книги для жены. А сегодня пришел – красный как рак. Знаешь, какую книгу он принес сдавать? "Идеальный брак" Ван де Вельде.

– Да, в наше целомудренное время ничего непристойнее "Идеального брака" в библиотеках, пожалуй, и не найдешь.

– Даже не поздоровался, только сунул мне книжку и уставился в окно. Как только он ушел, я начала так хохотать, что пришлось убежать из зала сюда. Я рассказала Маргите, так она чуть не умерла.

Я тоже смеюсь, представляя себе побагровевшее лицо полковника. Эрика рада, что мне весело, и тут же выкладывает все, что случилось за день. После обеда заходила миссис Бенсон, заведующая всеми армейскими библиотеками в Берлине, – как всегда, от нее разило спиртным. У нее роман с одним женатым капитаном, и они устраивают себе большие перерывы на обед в ее квартире, и все ее подчиненные об этом знают. Потом Эрика начинает описывать вечеринку, которую американцы собираются устроить для немок-библиотекарш. Еще заходил ее брат Юрген – сообщить, что заводит собственное дело. А отец опять неважно себя чувствует. Рассказывая, Эрика пьет чай и поглаживает мне член. Я тоже все это время, как бы невзначай, ласкаю ее; пару раз я чувствую, как она зажимает мою руку между ног. За несколько месяцев мы с Эрикой успели замечательно привыкнуть друг к другу. Наступает моя очередь сообщать новости, и я что-то выжимаю из себя про Тони Дарлингтона с его теннисом, про беседу с Манни, про Вильямса и пинг-понг.

Мне все труднее и труднее подыскивать слова – мой член так напрягся, что вот-вот взорвется. Непринужденной беседы уже не получается, и я вплотную подвигаюсь к Эрике. То, что мы делаем потом, вполне в духе пятидесятых годов, но с тех пор мир изменился. Если бы мы с Эрикой могли тогда заглянуть лет на двадцать вперед, мы бы все обставили по-другому. Начали бы с шампанского и кока-колы: чай – это для старушек. Потом позвали бы других мужчин и женщин и вперемешку наслаждались бы гибкими, обнаженными телами друг друга. Может быть, привезли бы еще и собаку. Во всяком случае, мы обязательно устроили бы просмотр фильмов.

Но на дворе пятьдесят шестой год. Пусть наши с Эрикой приемы скоро покажутся старомодными, но нас они пока вполне устраивают. Надо еще учесть, что сейчас, в пятьдесят шестом, женщины до смерти боятся забеременеть, да и мужчин эта перспектива совсем не прельщает. Противозачаточные таблетки появятся только через несколько лет, а из других средств доступны лишь презервативы, но мы с Эрикой их не любим. Аборты запрещены и очень дороги, и делают их чаще всего неумелые шарлатаны. Над любовниками все время витает страх, ибо одна несчастливая случайность может перевернуть их судьбу. Эрика же, вдобавок ко всему, полна каких-то вздорных идей. Почему-то она вбила себе в голову, что беременность у нее может скорее всего возникнуть сразу до или после менструации, а остальные дни сравнительно безопасны.

Казалось бы, в создавшейся ситуации мы могли бы, по крайней мере, получать удовольствие от орального секса. Но, увы, Эрике это занятие не особенно нравится, а раз так, то и мне тоже. Пару раз мы, правда, попробовали, но Эрика чувствовала себя так неуютно, что я решил: все, больше не будем.

Что же тогда остается нам, не ведающим тех способов, которым вскоре суждено войти в моду? Только сердце и руки. И последнее время и Эрика, и я часто произносим слово «любовь». Трудно сказать, успел ли я уже полюбить Эрику или нет, но все-таки мне кажется, что я люблю ее, а она меня. Что же касается рук, то Эрика где-то так замечательно научилась обращаться с пенисом, что доставляет мне гораздо большее наслаждение, чем я мог бы доставить себе сам. Между прочим, когда Эрика кончает, я все время жду, что она, истомившись, отвернется от меня, но у нее какой-то особенный клитор, совсем другой, чем те, с которыми мне до сих пор приходилось иметь дело, и буквально через несколько секунд она готова начать все сначала. Несколько раз я пробовал проверить, как долго она способна выдержать, но всегда уставал первым – пальцы немели и отказывались двигаться.

Вот так занимаются люди любовью в пятьдесят шестом – во всяком случае, мы с Эрикой. Пусть все это лишено разнообразия, пусть все это скоро будет казаться смешным и нелепым, но нам от этого хорошо. Что с того, что нет других мужчин и женщин, нет фильмов, искусственных членов, хлыстов и всяких штучек из кожи? Что с того, что это бывает так редко? Не так уж плохо у нас получается. Если бы за нами наблюдал какой-нибудь ученый-статистик, вроде Альберта Кинзи, он, может быть, высоко оценил бы нашу деятельность. Он наверняка придумал бы новую единицу измерения – число оргазмов в час (орг/час – так бы он ее обозначил), а уж по этому-то показателю мы с Эрикой были бы среди первых.

Скоро уже полночь, пора по домам. Одевшись, мы запираем библиотеку и проходим мимо сторожа у ворот с невинным, как нам хочется думать, видом. Возле пансионата «Оскар-Хелене» мы договариваемся о завтрашней встрече. В Ванзее есть один итальянский ресторанчик «Рома», куда Эрика хотела бы пойти. Последний поцелуй – и я сажаю Эрику в автобус, идущий в Зелендорф.

Я шагаю домой, и меня не оставляет мысль, что никогда еще я не был так счастлив. Раньше всегда казалось, что счастье – где-то в прошлом или в будущем, но никак не в настоящем. Часто ли мне доводилось признаваться себе, что вот именно в эту минуту я счастлив? Нет. Разве что несколько раз, в изрядном подпитии. Но здесь, в Берлине, все по-другому. Куда бы я ни шел, чем бы ни занимался, я всем доволен. И дело не только в Эрике, не только в моей вольготной жизни – хотя и это, конечно, имеет значение. Я всю жизнь хотел работать с иностранными языками – именно этим я теперь и занимаюсь. И неважно, так ли важна наша работа, как думает начальство, – нам-то кажется, что мы делаем полезное дело, честно служим родине. Более того, у каждого времени есть свой город, который впитывает в себя его вкус, его остроту: на рубеже веков это была Вена, между мировыми войнами – Париж, а теперь – Берлин. И пусть оттуда, из Америки, Берлин видится чем-то страшно далеким – для нас это самый главный город на земле, и то, что мы здесь делаем, – тоже самое главное. У входа в наш дом, под фонарем, стоит вахмистр; кивнув, он отдает мне честь и говорит: "Guten Abend, Herr!" [14]