Угрюмая эта туча, открытая равнина, по которой мела поземка, тревожили душу ребенка.

Казалось, весь мир дрожит, иззябнув на стуже. А тут еще и отец приговаривает, поглядывая на небо: «Плохие приметы, нехорошая будет зима». И качает головой.

В тот год отец рано загнал овец в хлев. Не только овцы, но и лошади с трудом добывали себе подножный корм. Мурат с ужасом глядел на окровавленную ногу своего любимца — гнедого с белой звездочкой жеребца-трехлетка. Плача, мальчик спрашивал: «Кто, кто изрезал ногу моему Кунани?»

В этот же год он узнал, что такое джут, раньше это страшное слово он слышал только от старших. В его детское сознание джут вошел картиной безысходного бедствия: в казане кипит жидкая, без всякой приправы похлебка, трехлеток с белой отметиной лежит на земле, истощенный, с выпирающими под кожей ребрами, бедность глядит изо всех углов. Выходя из дому, Мурат видел обледенелую землю; как живое существо, изнуренное голодом, она не в силах сбросить с себя покрывавшую ее корку льда. В этот страшный год не видно и кругленьких рябчиков, которые обычно стаями слетаются на гумно. Скотные дворы заброшены, а в прошлые годы несло от них запахом сена и навоза. Вместо теплого, дымящегося навоза кое-где валяются застывшие катышки.

С наступлением лета отец Мурата, отделившись от родни, переехал в город. Пожитки погрузили на отощавшего за зиму верблюда, сами шли пешком.

В эту печальную пору Мурат простился со своим детством, с тем мирком, в котором он жил со дня своего рождения. Невелик был этот мир. Мальчик ни разу не перебирался на другой берег реки. Их аул в летние месяцы кочевал только по этой стороне. В туманной дали вставала перед глазами Мурата вершина Агадырь, неясная и словно воздушная. Воображение его играло. Ему мерещилось, что там, за этой горой, лежит сказочная, волшебная страна, родина неслыханных чудес. Он не знал, что за Агадырем тянется равнина, такая же, как Итолген, а за нею — новая возвышенность.

Сейчас семья медленно брела вслед за своим верблюдом. Мальчик устал, его мучил голод, томила жажда. Он поднял глаза на отца. Обливаясь потом, отец тащил на спине огромный мешок, который они не смогли нагрузить на верблюда; отец согнулся под тяжестью, но не проронил ни слова.

В родные места Мурат вернулся лишь через восемь лет. Он кое-чему научился за эти годы, кое-что повидал. Ему было уже двадцать — настоящий джигит. Вероятно, впечатления детства слишком сильны, слишком устойчивы: Мурату казалось, что его встретит такая же угрюмая свинцовая Жандыз, какой она была в день расставанья. Но, едва перевалив Агадырь, он увидел на берегу реки широко раскинувшийся аул, а на взгорье — косяки лошадей. Бескрайняя степь, очнувшись от зимней спячки, дышала полной грудью и наслаждалась весенним днем.

Мурат подъезжал к Тастумсыку. Ему хотелось соскочить с арбы, подбежать к реке и кинуться в ее светлые воды. Но уполномоченному по конфискации имущества у крупных баев не следовало этого делать.

Мурат только шевельнулся разок и выпрямил спину. Аул сохранил свой прежний облик. Темноватые круглые юрты. Конные джигиты с неизменными куруками в руках. Скот, возвращающийся к вечеру с пастбища и вздымающий высокие столбы пыли. Перед дверьми огонь, разложенный в яме.

Только на той стороне реки аул Дербисали стал как будто меньше. Раньше там отдельной кучкой жались друг к другу большие белые юрты, теперь они потемнели. Три дня Мурат объезжал аулы и беседовал с людьми. В городе он получил ясные указания и знал, что ему надлежит сделать: крепко опираясь на бедноту, перетянуть на свою сторону середняков и, разоблачив крупных баев, конфисковать их имущество.

Но когда он приехал в аул, все спуталось. Скота у Дербисали оказалось значительно меньше, чем это значилось в списке Мурата. При таком наличии скота Дербисали не попадал под конфискацию. Мурат пытался расспрашивать, куда подевался скот. Одни уклончиво отвечали: «Откуда нам знать! Разве мы подсчитывали, у кого сколько голов скота?» Другие же говорили: «Тебе ли не знать, дорогой, что такое джут? А он не забывает нас. Ну и к тому же водятся в степи волки и хищники разные».

Мурат отправился в аул рода Дербисали. Дербисали был человек крупного телосложения, с гордой осанкой. Мурата он встретил у юрты. В детстве Мурат видел Дербисали не больше двух-трех раз. В то время это был красивый румяный человек; носил длинный татарский бешмет синего сукна и остроконечную синюю шапку.

За восемь лет он заметно изменился, в бороде появилась седина. И прежней важной осанки тоже не было. Дербисали постарел, осунулся.

На голове — поношенная лисья шапка, на плечах — только легкий халат.

Дербисали помог Мурату сойти с арбы и провел его в небогато обставленную юрту из пяти решеток.

— Голубчик мой, Мурат, казахи так говорят– «Если издалека приехал шестилетний ребенок, то даже шестидесятилетний старец обязан его поздравить с прибытием». Но я не мог проведать тебя. Что скрывать — опасался сплетен. Ведь что станут говорить? Дербисали, мол, спешит подольститься к человеку, который приехал забрать его скот.

Так говорил Дербисали, сидя против Мурата и поджав под себя ноги. Ладонями он погладил свои колени и, немного откинувшись назад, оглядел Мурата с ног до головы.

— Ведь время сейчас какое? Все равно власть заберет скот, который положено забрать, тебя ли она пошлет на это дело или другого, — сказал он и, вздохнув, продолжал: — Не принимай моих слов близко к сердцу. Говорю все это потому, что к слову пришлось. Ну, как здоровье отца и матери? Арыстан, надеюсь, еще не состарился? Как наша сестра Жамиля? Кстати, ведь ты близкий нам человек, племянник. А Жамиля — дочь нашего рода Байжума.