— Не доверяют тем, кто был в плену.

— Как так не доверяют? — ахнула Жанель.

— Подозревают.

Она задохнулась от возмущения:

— Да разве ты сам сдался в плен? Разве ты Гитлеру служил? Через ад прошел человек, а они...

Коспан долго молчал, уставившись в скатерть, потом заговорил:

— Иным людям постричь велят человека, а они ему голову снимают. Были, понятно, и предатели среди пленных, никто не отрицает, но их было меньшинство. Бдительность, конечно, надо проявлять, но... Ничего, скоро все станет на свое место. Невинных людей не обидят.

Жанель почувствовала, что он хочет утешить ее, но в глубине души вовсе не так уверен, как говорит.

Однажды он вернулся домой веселым. Еле сдерживая улыбку, он посматривал на жену так, словно припас для нее удивительный сюрприз. Жанель обрадовалась, засуетилась, быстро подала ужин.

— Ну, знаешь, кого я сегодня встретил? — с плохо скрытым торжеством спросил Коспан.

— Кого же?

— Ты не можешь себе представить — Касбулата! Захожу в райком и сталкиваюсь с ним носом к носу. Узнаю, что он и здесь очень важный начальник. Начальник отдела кадров! Вот как!

— Да кто это такой? — удивилась Жанель. Она впервые слышала это имя.

Коспан раскатисто захохотал, хлопнул себя по лбу.

— Выходит, я тебе не рассказывал о нем? Вот растяпа! Да это же мой ротный командир! Фронтовой товарищ!

— Ой, неужели правда?!

— Он меня сразу узнал. Как я ему гаркнул: «Здравия желаю, товарищ командир!» — так сразу он ко мне и бросился. «Верзила, — кричит, — ты жив, Верзила, а мы тебя уже сто раз похоронили!» Это у меня такая кличка была в роте — «Верзила...» Через три дня, говорит, приходи ко мне. Сейчас, говорит, в командировку отбываю. Через три дня! Понимаешь, Жанель?

Все эти три дня имя Касбулата витало в их доме. Коспан бесконечно рассказывал жене о нем, о боях, об отступлении, обо всех тех жарких денечках. Кто-кто, а Касбулат знает историю его пленения. Ведь это именно он, их командир, выставил прикрытие, когда рота стремительно уходила на восток, чтобы не попасть в котел. Ему ли не знать, что Коспан был в этом прикрытии и что они отбивались до последнего патрона!

Коспан ходил энергичный, подтянутый, с веселым блеском в глазах, часто повторял:

— Я же тебе говорил, что все это временно.

— Теперь-то я возьмусь за работу!

— Безвинный человек всегда свою правду докажет!

Прошло три дня, и он отправился на свидание с Касбулатом, как на праздник. Перед уходом намекнул, что может вернуться не один. Сияющее его лицо так и осталось стоять перед глазами Жанель. Ощущение приближающегося праздника охватило и ее.

Увы, зимнее солнце не долго балует степь. Вот оно уже теряет свой блеск, превращается в маленький желтый кружочек, а вскоре опять скрывается в наплывающих тяжелых тучах.

Жанель вздрагивает от холода. В воздухе вновь начинают кружить бесчисленные рои белой мошкары, Кузгунская степь темнеет, скрывается из глаз.

Он вернулся не скоро и тяжело опустился на краешек нар. Сидел не двигаясь, боясь поднять на Жанель глаза. Казалось, что у него перебит хребет. Вся крупная его фигура как-то осела, сжалась...

Как смогли его так мгновенно сломать? Ведь он, несмотря на свое добродушие, был сильным, волевым человеком. Прошел сквозь военную мясорубку, сквозь фашистский плен и не потерял лица. Почему сейчас он так сразу и окончательно отчаялся?

Удар был очень сильным. Даже спустя много лет, когда давным-давно все уже должно было забыться, Жанель ловила иногда в облике мужа что-то напоминавшее тот вечер.

Впрочем, и это прошло, время затянуло и эту рану. Они смогли победить судьбу и построили себе новую, добрую и прочную жизнь, с которой их уже никакая сила не собьет. Впереди их ждала спокойная старость...

Жанель шагом возвращается домой. Глаза устали. Впереди снежными валами бугрятся овчарни. Низенькая чабанская изба протягивает из-под сугроба свою трубу, как единственную руку. В степи никого.

Жизнь чабана считается одинокой, почти отшельнической, но тем не менее у него есть свой мир, привычный и довольно многообразный. Сотнями невидимых нитей этот мир связан со всем остальным миром, с большой жизнью.

Буран вырвал Коспана из его мира и бросил в пустоту. Все нити, видимые и невидимые, обрублены. Слабое дыхание жизни, в центре которого он сам, теплится в зловещей пустыне, безвольное, как «перекати-поле». Если он ослабит усилия, дыхание прервется, и погибнут все — и овцы, и собаки, и верный его друг Тортобель. Он сам погибнет.