— Расскажите-ка нам еще раз все, как было, только обстоятельно и детально, — повторяли они.

И пленный угрюмо замолкал. А ведь эти красивые офицеры еще совсем недавно были будто родными братьями. Они пришли с Родины!

Родина... Для них, прошедших через лишения и муки, это было самое священное слово. Можно жить даже без близких людей, но нельзя жить без Родины.

Люди утешали друг друга, говорили о необходимости всестороннего и тщательного расследования, но сердце отказывалось воспринимать эти «объективные» доводы, появлялась обида.

Первым со всей определенностью высказался, разумеется, Гусев:

— Что-то не добреют к нам эти ребята. Боюсь, что надолго затянется все это.

— Неужели домой не отпустят? — ужаснулся кто-то.

— Отпустить-то отпустят, но думаю, что и дома нас встретят без цветов и оркестра...

— Почему ты так решил? — спросил Коспан.

Гусев быстро взглянул на него, невесело усмехнулся и после довольно продолжительной паузы задумчиво проговорил:

— Ну, ничего, нормальный человек всегда найдет выход.

Все эти неприятные разговоры, многомесячное ожидание, конечно, омрачали радость освобождения, но окончательно заглушить ее не могли. Каждый жил надеждой на скорую встречу с родиной, с близкими людьми, а когда Коспан увидел наконец свой родной поселок, он сразу начисто забыл о красивых офицерах со стальными глазами. Он никогда бы и не вспомнил о них, если бы...

В райисполкоме из старых знакомых и сослуживцев не осталось никого, кроме некоего Ляшкера. Ляшкер встретил его шумно и радостно и сразу повел к заместителю председателя.

По внешнему виду заместитель скорее напоминал грузчика. На нем была самая заурядная телогрейка. Не отличался особенной импозантностью и кабинет его: печка-голландка облупилась, пол был не крашен и не очень чист. Пахло сыростью, пылью, табачным дымом. Все это напомнило Коспану недавний фронтовой быт, и ему стало приятно и легко.

Он весело смотрел на продолговатое лицо заместителя, на котором выделялся вислый мясистый нос. На щеке заместителя была большая, как и у самого Коспана, черная бородавка, из которой, словно пучковая антенна, торчали жесткие волосы. Изрытое оспой лицо его, видимо, плохо поддавалось бритве: рядом с гладко выбритыми участками кожи соседствовали островки щетины. Взгляд из-под припухших век казался сонным и флегматичным.

Сонливость эту как рукой сняло, когда Ляшкер представил Коспана как бывшего работника райисполкома.

— Очень рад, очень рад. С благополучным возвращением! Замечательно, что снова пришли сюда. Кадров у нас не хватает. Давай-ка сразу быка за рога. Чего там рассусоливать? Вот вам анкета, заполняйте.

Когда Коспан подал ему заполненную анкету, он принял ее с благодушным свойским видом и читать начал как-то небрежно, — извините, мол, за формальности. По мере чтения лицо его вытягивалось, брови сходились к переносице. Не дочитав даже до конца, он глянул на Коспана, и тот увидел вдруг столь знакомые ему отчужденные глаза с холодным металлическим блеском.

— Мда-а... Значит, так... Жена, стало быть, есть у вас, а детей... гхм... стало быть, нету...

Пряча глаза, он ворошил на столе какие-то бумажки. По всему было видно, что он мечтает как можно скорее закончить эту неприятную процедуру.

— К сожалению, должен вас разочаровать... Оказывается, я ввел вас в заблуждение: в отделе кадров мне сообщили, что ничего подходящего для вас у нас нет... Уверен, что устроитесь где-нибудь в другом месте...

Так начались хождения по многочисленным районным учреждениям. Везде повторялась прежняя история. Многие его знали и вначале его встречали чуть ли не с объятиями, затем он заполнял анкету, но когда речь заходила о возможности получить работу, следовало приглашение зайти «через пару-тройку дней».

Длинной цепью промелькнули перед глазами Коспана руководители всех районных учреждений. Он уже даже перестал различать их в лицо, забывая, к кому уже заходил или нет, но зато прекрасно научился читать их взгляды. Взгляды эти были двух сортов. Или: «Черт тебя знает, чем ты, братец, там занимался в плену». Или: «Знаю, все знаю, я тебе даже сочувствую, дорогой, но ты же сам понимаешь...»

Прочитав ту или другую из этих мыслей, Коспан уже сам торопился закончить бессмысленную беседу.

Запомнился ему один безрукий русский парень. Ничего в нем особенно приметного не было — среднего роста, рыжеватый, курносый, самый обыкновенный простоватый русак.

Чем-то, то ли своей рыжеватостью, то ли суетливостью, он напомнил Коспану его бывшего взводного.

Должно быть, парень потерял правую руку в самом конце войны. Это было видно по тому, как он неловко орудовал левой. Взяв бумаги Коспана, он рассыпал их, смущенно улыбнулся, кивнул на стул:

— Да вы садитесь... садитесь...

«Почему он так похож на моего взводного? — думал Коспан. — Собственно говоря, черты лица у него иные...»

Коспан даже улыбнулся, вспомнив того взводного. Какой он был непоседливый, беспокойный. Сам службу знал и с других умел спросить, на учениях не раз вгонял Коспана в черный пот, но всегда был справедлив, никогда зла не срывал на невиновных. Солдаты его уважали и искренне горевали, когда он не вернулся из ночной разведки. Под Харьковом это было. Да, под Харьковом... Вытаскивал взводный раненого солдата и остался на поле...