Жаппасбай по-своему истолковал растерянность молодой женщины и, самодовольно хмыкнув, приподнял голову с подушек, на которых так удобно разлегся:

— Не волнуйся, дорогая, не смущайся. Жаппасбай не какой-нибудь скряга, чтобы прийти с пустыми руками.

Он встал и вытащил из кармана шубы тяжелый сверток:

— Вот тебе баранья ножка и крестец в придачу. Нарежь хорошенько.

Жанель, двигаясь как во сне, приготовила чай, расстелила дастархан. Жаппасбай вновь разлегся и хитровато подмигнул ей:

— Принеси-ка стаканчики.

Жестом фокусника он извлек откуда-то поллитровку, посмотрел ее на свет, вожделенно улыбнулся, сглотнул слюну и сказал веско, точно вбивая кол:

— Эта штука теперь подороже, чем птичье молоко.

Наполнив один стакан до краев, а второй наполовину, он чокнулся первым стаканом с бутылкой, а второй торжественно, как бесценный дар, преподнес Жанель:

— Ну, давай! Будем здоровы! За победу!

— Извините, но я не пью, — пробормотала Жанель.

— Как так? — искренне удивился Жаппасбай. — Сейчас не пьет только тот, кому не наливают. Не ломайся, милая, война все спишет.

— Нет-нет, пейте сами.

— Ну, бери-бери! Что с тобой сделается? Пей, не стесняйся! Давай-давай!

Жанель никогда не пробовала водки. Раза два в гостях еще до войны пригубила красного вина. «А если эта гадость действительно поднимает настроение?» — подумала она сейчас.

Жаппасбай сильной рукой схватил ее за локоть. Она задрожала. Он поднял стакан и запрокинул ей голову.

Она на мгновение задохнулась, потом почувствовала головокружение, а через несколько минут комната показалась ей теплой, уютной, лампа словно вспыхнула ярче, и все вокруг приятно сузилось. Мясистое лицо Жаппасбая симпатично лоснилось, и он казался теперь вовсе не мрачной пугающей личностью, а вполне обыкновенным и знакомым мужчиной.

Жаппасбай жадно и сосредоточенно рвал зубами холодную баранину, а потом, что-то вспомнив, хлопнул себя по лбу:

— Эй, совсем из головы вылетело! Я ведь гостинец принес твоему пацану.

Он сунул руку в карман штанов и вытащил горсть слипшихся, в волосках и соринках, конфет-подушечек. Жанель завернула конфеты в тряпочку и отложила в сторону. Мурат уже и не помнил, как выглядят настоящие конфеты.

— Все, что будет нужно, говори, не стесняйся, — благодушно сказал Жаппасбай и игриво потрепал ее по спине.

Жанель почему-то не уклонилась, не сбросила эту тяжелую руку. Она не понимала, что с ней происходит. Мерцающий неверный свет лампы, мужчина, развалившийся рядом на подушках, его тяжелая рука... Какое-то странное чувство охватывало ее, и вдруг она поняла, что это было почти уже забытое чувство близости мужчины, и когда она поняла и назвала это чувство, оно поднялось над ней мутной волной и захлестнуло с ног до головы.

Жаппасбай, улыбаясь, смотрел на нее так, словно она была уже без платья. Его рука со стаканом водки вновь приближалась к ее лицу.

— Не буду! — дико закричала Жанель. — Не буду пить!

Жаппасбай изумленно взглянул на нее и мгновенно, каким-то автоматическим движением, опрокинул стакан в свою глотку.

— Эй, Жанель, что с тобой случилось? — спросил он, запихивая в рот мясо. — Забыла чаю подлить...

— Извините, — прошептала Жанель и трясущимися руками подлила чаю.

Жаппасбай снова посмотрел бутылку на свет. Водки оставалось совсем мало, и он сокрушенно поцокал языком:

— Другие сейчас за эту драгоценную влагу готовы не знаю на что, но я не из таких. Люблю угостить, я мужик не прижимистый.

Отрыгивая, он лежал на почетном месте, на мягких подушках, как сытый кот.

— Так что, Жанель, если в чем у тебя нехватка, сигнализируй мне, не стесняйся, — говорил он. — Все эти кладовщики и продавцы у меня вот здесь, — он показал массивный кулак. — Да что там продавцы — все самые большие районные шишки передо мной на задних лапках ходят.

— Да что вы говорите? Как же это так? — удивилась Жанель.

— Ха! Ты что, Жаппасбая не знаешь, что ли, — он высокомерно поднял голову. — У меня хоть должность и не ахти какая высокая, а заслуги перед государством нема-а-алые! Да-да! Кто в недавние годы, не жалея сил, громил врагов? Жаппасбай! Вот тогда и оценили меня но достоинству.

— Каких же врагов? Вы ведь на фронте не были, — сказала Жанель.

— Дура! — свирепо выкрикнул он, но потом сказал помягче. — Ты, оказывается, политически недоразвитая. Придется, — он глухо хохотнул, — подзаняться с тобой. Не слыхала, что ли, про врагов народа? С ними мы и бились, их, гадов, выводили на чистую воду. Лично я подал восемьдесят сигналов. Каково? То-то же!

Жанель, толком не понимая, о чем он говорит, все же подковырнула:

— Ну, на фронте-то небось пострашнее будет.