— Мы с Джеймсом Бейгли полюбили друг друга почти три года назад. Это не повлекло за собой тяжелых угрызений совести. Мы не ставили перед собой задачи найти любовь, но когда она пришла, то просто не стали ей противиться. В конце концов, не будешь ведь отказываться от счастья, если ты не святой или не мазохист, а нас вряд ли можно причислить к тем или другим. Я узнала, что у Джеймса есть жена, которая страдает нервным расстройством, но мы особенно о ней не разговаривали. Мы пришли к единодушному мнению, что она в нем нуждается и что развод для него неприемлем. Мы убеждали себя, будто не делаем ничего дурного, а ей лучше ни о чем не знать. Джеймс, бывало, говорил, что любовь ко мне делает их семейную жизнь счастливее как для него, так и для нее. Разумеется, легче проявлять доброту и терпение, когда чувствуешь себя окрыленным, поэтому, возможно, он был прав. Не знаю. Этим объяснением, наверное, пользуются тысячи любовников. Мы не могли встречаться очень часто, но у меня есть квартира, и нам, как правило, удавалось проводить два вечера в неделю вместе. Однажды Хелен — его жена — уехала к сестре, и мы провели вместе целую ночь. Нам приходилось проявлять осторожность в клинике, но на самом деле мы там не так уж часто пересекаемся.

— Как об этом узнала мисс Болем? — осведомился Дэлглиш.

— По глупой случайности, если честно. Мы были в театре на пьесе Ануя, а она сидела одна в ряду позади нас. Кто мог предположить, что мисс Болем захочется посмотреть спектакль по пьесе Ануя? Думаю, ей просто прислали бесплатный билет. Тогда как раз была вторая годовщина нашего романа, и мы постоянно держали друг друга за руку. Возможно, мы были слегка пьяны. Потом мы вышли из театра, все еще держась за руки. Любой сотрудник клиники, любой, кто был с нами знаком, мог нас увидеть. Мы вели себя слишком неосмотрительно, и кто-то должен был нас увидеть рано или поздно. Просто так получилось, что этим человеком оказалась мисс Болем. Другие, вероятно, занимались бы своими собственными делами.

— И все же она рассказала об этом миссис Бейгли? Это выглядит как удивительно самонадеянный и жестокий поступок.

— На самом деле нет. Болем воспринимала все совсем иначе. Она была из тех редко встречающихся счастливых людей, которые ни на мгновение не усомнятся в том, что могут провести четкую грань между добром и злом. У нее было небогатое воображение, поэтому она не могла постичь чувства других людей. Если бы она была женщиной, которой изменял муж, то, я уверена, она предпочла бы об этом узнать. Ничто не могло быть хуже неведения. Она обладала некой силой, которая позволяла ей получать удовольствие от борьбы. Полагаю, она считала своей обязанностью раскрыть правду. В любом случае как-то раз в среду вечером Хелен неожиданно приехала в клинику, чтобы встретиться с мужем, и мисс Болем пригласила ее в свой кабинет и все рассказала. Я часто думаю о том, какие именно слова она произнесла. Мне кажется, она сказала, что у нас «любовная связь». Она могла практически все преподнести так, чтобы это прозвучало вульгарно.

— А ведь она рисковала! — предположил Дэлглиш. — У нее почти не было доказательств и уж точно никаких улик.

Мисс Саксон рассмеялась:

— Вы говорите как полицейский. У нее было достаточно улик. Даже Болем могла распознать настоящую любовь. Кроме того, мы наслаждались друг другом, нарушая некие нормы, и это вполне можно было расценивать как измену.

Она произнесла это с горечью, но в ее голосе не слышалось негодования или сарказма. Фредерика потягивала кофе с явным наслаждением. Дэлглиш подумал, что она могла бы так же говорить об одном из пациентов клиники, деликатно обсуждая с отстраненным и профессиональным интересом причуды человеческой психики. И все же он не верил, что она могла легко полюбить и ее чувства были поверхностными. Он спросил, как отреагировала на сообщение мисс Бейгли.

— В этом и кроется самое необычное, или по крайней мере так мне казалось тогда. Она восприняла все с удивительным спокойствием. Оглядываясь назад, я задаюсь вопросом, были ли мы трое в здравом уме, обитая в некоем воображаемом мире, который, если поразмыслить хотя бы две минуты, просто не мог существовать. Хелен постоянно живет, играя то одну, то другую роль, и на этот раз она решила изобразить отважную понимающую жену. Она настаивала на разводе, на мирном «цивилизованном» разводе. Такое возможно, как мне кажется, когда люди перестали испытывать всякие чувства другу к другу, возможно, никогда их не испытывали или в принципе не способны испытывать. Но Джеймс и Хелен планировали именно такой развод. Этому сопутствовало множество разговоров. Все должны были остаться счастливы. Хелен собиралась открыть магазин одежды, она мечтала об этом долгие годы. Все мы этим заинтересовались и даже начали искать подходящее место. Жалкие потуги! Мы просто дурачили друг друга, надеясь, что все закончится так, как мы хотели. Вот почему я сказала, что мы с Джеймсом даже были благодарны Энид Болем. Сотрудники клиники довольно скоро узнали, что Джеймс собирается разводиться и Хелен обвиняет в этом меня — это было частью избранной политики честности и прямоты, — но нам почти ничего не говорили. Мисс Болем никогда не упоминала о разводе при ком-либо. Она не была сплетницей, как не была и злым человеком. Как-то так получилось, все обернулось таким образом. Думаю, Хелен, возможно, и рассказывала кому-то о случившемся, но мы с мисс Болем никогда это не обсуждали.

Потом произошло неизбежное. Хелен начала сдавать. Джеймс оставил ее в их доме в Суррее и переехал на квартиру ко мне. Ему приходилось довольно часто ее навещать. Сначала он не особенно много мне говорил, но я знала, что происходит. Разумеется, она была больна, и мы оба об этом знали. Она изобразила терпеливую, безропотную жену, и, если верить книгам и фильмам, ее муж к настоящему моменту уже должен был к ней вернуться. Но Джеймс не возвращался. Он старался оградить меня от всего этого, но я представляла, как это отражалось на нем: скандалы, слезы, мольбы, угрозы свести счеты с жизнью. То она была готова на развод, то наотрез отказывалась дать ему свободу. Да Хелен и не могла на это пойти. Теперь я понимаю, это было не в ее силах. Оскорбительно говорить о муже так, будто он собака, которая сидит на цепи на заднем дворе. Пока это длилось, я все больше и больше укреплялась в мысли, что так продолжаться не может. Процесс, вяло тянувшийся долгие годы, резко достиг кульминации. И бесполезно об этом говорить или пытаться все объяснить. Это не имеет отношения к расследованию, не так ли? Девять месяцев назад я начала посещать специальные занятия, чтобы принять крещение в католической церкви. Когда это произошло, Хелен забрала заявление о разводе, и Джеймс к ней вернулся. Думаю, ему уже было все равно, что с ним произошло и куда идти дальше. Но вы же видите: у него не было причин ненавидеть мисс Болем. Врагом была я.

Дэлглиш подумал, что эта борьба, вероятно, была недолгой. Здоровое румяное лицо Фредерики Саксон с широким, слегка вздернутым носом и большим, готовым растянуться в улыбке ртом, мало соответствовало трагической роли. Он вспомнил, как выглядел доктор Бейгли в свете лампы на столе мисс Болем. Было бы глупо и бесцеремонно пытаться оценить глубину страданий по взгляду или морщинам на лице. Вероятно, умом мисс Саксон была столь же тверда и вынослива, как телом. Но это не значило, что она чувствовала меньше, раз могла вытерпеть больше. Но Дэлглиш испытывал огромную жалость к Бейгли, отвергнутому любовницей в момент величайшего испытания ради своего личного счастья, которое он не мог ни разделить с ней, ни понять. Возможно, никто в полной мере не мог осознать глубину ее предательства. Дэлглиш не притворялся, будто понимает мисс Саксон. Было несложно представить, что скажут об этом некоторые сотрудники клиники. На ум так и напрашивались очевидные объяснения. Но он не мог поверить, что Фредерика Саксон подалась к Богу, спасаясь от собственной сексуальности, или когда-либо хотела уйти от действительности.

Он вспомнил некоторые ее слова об Энид Болем.

«Кто мог предположить, что мисс Болем захочется посмотреть спектакль по пьесе Ануя? Думаю, ей просто послали бесплатный билет… Даже Болем могла распознать настоящую любовь… Она могла практически все преподнести так, чтобы это прозвучало вульгарно». Люди не становились добрыми автоматически, только потому что обращались к Богу. И все же в ее словах не было откровенной злобы. Она говорила то, что думала, и была бы не менее объективна, рассуждая о собственных мотивах. Пожалуй, мисс Саксон лучше всех в клинике разбиралась в людях. Вдруг, бросив вызов правилам и устоям, Дэлглиш спросил: