— Слушаюсь!

Карабинер устремился к двери, захватив по дороге корзинку. Рицотто заключил, улыбаясь:

— Славный Иларио, какой он преданный…

Маттео не верил своим глазам. Этот начальник карабинеров, думающий только о еде… Этот парень, обвиняемый в убийстве, которого волнуют кулинарные проблемы… Впору было спросить себя, сохранился ли у этих людей здравый смысл? Принадлежало ли Фолиньяцаро к нормальному миру, где мужчины и женщины боятся окончить свою жизнь в тюрьме? Эти карабинеры выглядели такими искренними, что Трудно было заподозрить, будто они играют всю эту комедию с единственной целью посмеяться над ним. Он сделал попытку вернуть их на землю.

— Синьор, вы удивляете меня! В то время как правосудие отнимает у вас вашего капрала, с которым вас, как кажется, связывает большая дружба, вы думаете только о приготовлении обеда.

— Аппетит не имеет никакого отношения к чувствам, синьор!

— А что касается вас, Россатти, то вы, по-видимому, не понимаете, что вам грозит тюремное заключение, по крайней мере, на двадцать лет?

— Ну и что? По вашему мнению, я должен на этом основании объявить голодовку?

Не зная, что на это ответить, Чекотти молчал. Тимолеоне дружелюбно похлопал его по плечу и попросил помочь ему в приготовлении обеда:

— Наденьте-ка фартук и постарайтесь помельче нарубить петрушку, чеснок, колбасу и ветчину.

Не в характере Маттео было хитрить с самим собой. Поэтому он не мог не признать, что замечательно пообедал. Несмотря на выпитое вино и коньяк, во рту у него сохранялся тонкий вкус созданного Тимолеоне фарша. Инспектор пребывал в том неестественном состоянии, когда дух как будто отделяется от тела, отяжелевшего от съеденной пищи. Начальник карабинеров спал, сидя напротив него, а Амедео, вопреки самым элементарным правилам военной дисциплины, мирно подремывал. Из караульного помещения доносился храп Иларио Бузанелы, разомлевшего от жары. Вдалеке, а может быть, поблизости — Чекотти не в состоянии был определить — пробило два часа. Полицейский встряхнулся, как собака, выходящая из воды, и постучал по столу, чтобы разбудить своих сотрапезников. Те подняли отяжелевшие веки, приоткрыв полные упрека глаза: эти миланцы никогда не научатся жить, как подобает людям! Храп в караулке прекратился. Среди наступившей тишины раздался заплетающийся голос Маттео:

— С весельем покончено, начинаются серьезные дела… Через час мы уезжаем, Россатти… Может быть, пора предупредить вашу мать?

— Она уже давным-давно все знает, синьор.

— Каким образом?

— Можете не сомневаться, что из деревни к ней были отправлены гонцы.

— В таком случае, почему она не пришла до сих пор? Где она?

Тимолеоне вмешался в разговор:

— Вы, действительно, хотите знать, где она, синьор? Ладно… Иларио!

Бузанела поторопился явиться.

— Скажи синьору инспектору, где находится Элоиза.

— Она на миланской дороге, в двух метрах от деревни, сидит со своим ружьем за насыпью.

Полицейский удивился.

— Что это ей пришло в голову? Зачем она там сидит?

— Она ждет вас.

— Меня? Но почему?

— Она собирается вас застрелить.

И Иларио любезно пояснил:

— А как же! Ведь вы отнимаете у нее сына, вот она и… понимаете?

Тимолеоне, со своей стороны, счел необходимым добавить:

— Можете себе представить, на самом солнцепеке?!

Чекотти явно было не до шуток.

— Вот что я представляю себе: вы знаете о приготовленной для меня западне и не принимаете никаких мер! По-вашему, вероятно, совершенно естественно, что на мою жизнь покушаются!

— Иларио!

— Шеф?

— Пойди и скажи Элоизе, чтобы она перестала валять дурака или я рассержусь! И отнеси ей остатки грумелло. Бедняжка, должно быть, испытывает жажду.

— Но послушайте, шеф… Мне придется пройти через всю деревню!

— Ну и что?

— Ведь жарко!

— Иларио Бузанела, считаешь ты себя карабинером, да или нет?

— Да, шеф!

— В таком случае замолчи и исполняй приказ.

— Слушаюсь, шеф.

Иларио удалился, волоча ноги. Чекотти встал.

— Благодарю за обед… Амедео Россатти, можете вы дать мне слово, что не попытаетесь убежать! Тогда я не надену на вас наручников.

— Даю вам слово, синьор инспектор.

— В таком случае, собирайтесь.

В тот самый момент, когда двое из собутыльников — полицейский уже был на ногах — с трудом поднимались со своих мест, стараясь принять вертикальное положение, в участок с шумом ворвалась вдова Габриелли, таща за собой свою очаровательную дочь Терезу, которая казалась довольно растрепанной. Тимолеоне и его гости еще не успели раскрыть рта, как синьора Габриелли начала кричать:

— Где этот полицейский из Милана?

Тимолеоне пальцем указал на Маттео. Одним движением руки вдова притянула дочь к себе, потом буквально швырнула ее на грудь инспектора. Последний только успел подумать: какую еще дьявольскую шутку задумали с ним сыграть проклятые обитатели Фолиньяцаро? Но в этот миг опять раздался голос синьоры Габриелли:

— Обо всем расскажи ему, мерзкая! Исповедайся публично, позор всей моей жизни! Бесстыжая! Твой бедный отец, должно быть, переворачивается в своем гробу, видя, какой ты стала! Подумайте, синьор инспектор, эта девчонка, которую я всегда учила только добру, ведь ее поведение отбивает всякую охоту иметь детей! А у вас есть дети?